Конфликт в Шадринском земстве: частный случай или проявление социокультурной закономерности?

Формирование современного гражданского общества в нашей стране своими истоками восходит к эпохе Великих реформ. Именно тогда, во второй половине XIX в., началось структурирование механизмов общественного самоуправления, реально содействовавших ускоренному движению России по пути модернизации. Однако при познании процессов того времени, пока еще много белых пятен. На сегодняшний день недостаточно изучено взаимовлияние провинциальных городов и органов земского самоуправления. Поверхностны наши знания об общественных деятелях и профессиональных служащих, занятых в земской системе управления. В большинстве случаев исследователи не располагают детальными сведениями о происхождении этих людей, мотивации их поступков и ценностных предпочтениях.

В полной мере все вышеизложенное применимо к Шадринскому уездному земству, социокультурный облик деятелей которого является объектом нашего изучения в настоящей публикации. Данные обстоятельства требуют постановки ряда принципиальных вопросов [3. С. 20—36]. Какими мотивами и социальными нормами руководствовались деятели Шадринского земства? Кто «задавал тон», кто конкретно занимался организацией в земской среде выбора определенных целей и добивался их достижения? И, наконец, как соотносились между собой элементы старого и нового в системе земского служения?

Традиционно, за исключением редких биографических очерков, исторический анализ российского земства ограничивается систематизацией формальной, достаточно поверхностной информации. Обработка статистических данных о сословной принадлежности, имущественном положении и политической ангажированности деятелей местного самоуправления по-прежнему составляет излюбленный инструментарий значительной части исследователей. Между тем, опора на количественные показатели далеко не всегда результативна при освещении общественных процессов того времени.

Так, например, в значительной мере девальвируется информационная ценность статистических сведений о сословной принадлежности гласных земского и городского самоуправления. По мнению О.Н.Богатыревой, «в пореформенный период на Урале интенсивно протекал процесс обуржуазивания крестьянства. Вследствие этого в конце XIX — начале XX вв. заметно изменился социальный облик земских уездных собраний. Большинство гласных, как от крестьян, так и от горожан принадлежало к категории «торгующих кустарей-заводчиков» [2. С. 204]. Соглашаясь с вышеизложенным суждением, допустимо заметить, что материальное положение кустарей-заводчиков отличалось максимальной неустойчивостью.

Данная неустойчивость дополнительно осложнялась общероссийскими реалиями. В период реформ постоянно присутствовала значительная неопределенность в выборе путей дальнейшего развития. В непривычных условиях принципиальной новизны земские деятели были вынуждены руководствоваться в своих поступках не только «размытыми»

экономическими интересами, но и собственными стереотипами и социокультурными предпочтениями. Следует также учитывать низкий образовательный уровень и отсутствие управленческих навыков у немалого числа земцев. Естественно, что применительно к этим условиям, прямолинейная ориентация на сословную принадлежность будет во многом бесперспективна для исследователя. Однако и не менее привычный классовый подход здесь также оказывается не слишком результативным.

Нет сомнения, что в зауральской глубинке среди большей части населения доминировало традиционное сознание. Оно не исчезло и с введением земств и городского самоуправления. Благодаря господству такого сознания и малой распространенности грамотности, новые должности в земстве с неизбежностью должны были заниматься выходцами из прежней системы управления. К ним относились чиновники, священники, сельские писари — то есть люди, обладавшие навыками работы с делопроизводственной документацией. Уточним, что две первые категории управленцев были профессионально заняты государственной либо церковной службой и не слишком стремились заняться земской деятельностью. Соответственно, для сельских писарей открылись широкие возможности для занятия должностей в городских и земских учреждениях. Налаженные связи в управленческой верхушке также провоцировали их миграцию в города.

Переходя на новое место службы, расположенное на территории города, писари зачастую привносили негативные традиции волостного управления. Это ложь и пресмыкательство перед чиновниками, злоупотребления в отношении подопечного населения, протекционизм для «своих», стремление запутать делопроизводство, в первую очередь финансовую отчетность. В то же время, нельзя забывать, что сельские писари на прежнем месте службы испытывали постоянный дискомфорт. Их чрезмерная загруженность, невозможность точного исполнения всех нормативно-правовых актов и требований начальства означали отсутствие стабильности, характерной для традиционной культуры.

Переезд в город должен был положительно восприниматься писарями — как расставание с прежними уже устаревшими нормами поведения и как возможность начать новую достойную жизнь. В действительности так происходило далеко не всегда. Земская служба выдвигала новые требования, непривычные для людей старой формации. Отсутствовали строгие гарантии обязательности закрепления на новом месте жительства. Поэтому должен был существовать и другой поток — в деревню. По сведениям, собранным Д.М.Бобыле-вым, к началу XX в. не менее одной четверти и до половины всех писарей в Верхотурском, Ирбитском, Камышловском и Шадринском уездах закончили учебные заведения, расположенные на собственно городской территории [1. С. 5].

Перемещения «деревня — город», равно как и лавирование между старой и новой культурами, бесконечно долго продолжаться не могли. То, с чем мирились малообразованные крестьяне, оказалось малотерпимо в уездном земстве. Сложность управленческих задач, приглашение на земскую службу высокооплачиваемых специалистов (врачей, бухгалтеров, инженеров, учителей, агрономов), оптимистичные общественные ожидания, «прозрачность» принимаемых решений — все это объективно препятствовало полной регенерации отживших стереотипов. Следует заметить, что изменения к лучшему происходили не механически, «сами по себе», а в результате упорной общественной борьбы.

Так, в середине 70-х гг. деятельность Шадринского земства сопровождалась чередой скандалов, связанных с именами А.М.Начапкина, П.В.Ларюшкина и А.Г.Демидова. Первый из них был председателем, остальные — членами уездной Управы. Начапкин, перейдя из волостных писарей на земскую службу, по возможности старался здесь же трудоустроить своих прежних коллег, в том числе и Ларюшкина, который очень скоро оказался замешенным в вымогательствах. Еще один член Управы — купец Демидов, видимо, оказался объектом манипуляций со стороны других служащих. В итоге, он, заведуя кассой, запустил отчетность, по результатам проверки была выявлена крупная недостача.

Кроме того, Управу лихорадили конфликты Начапкина с приглашенными специалистами, в том числе и с известным санитарным врачом И.И.Моллесоном. Увольнения профессионалов и необоснованные расторжения контрактов, осуществлявшиеся Управой, вели к судебным искам со стороны потерпевших и к дополнительным расходам за счет земства. Все это было доказано в 1875 г. в блестящей речи перед гласными Земского собрания купцом Е.П.Ратановым, единственным членом Управы, не подчинившимся диктату Начапки-на и его приближенных. Земское собрание встало на сторону Ратанова и вынесло ему благодарность, но в тот же год Евстафий Прокопьевич скончался…

По нашему мнению, вышеизложенный конфликт отразил не столько имущественные, сколько культурные противоречия. Легко заметить, что Начапкин действовал по ранее обкатанному сценарию, играя негативную роль изворотливого писаря, равно обманывающего неграмотного волостного старшину и далеких от крестьянских реалий благородных господ. Но и противостоящие ему положительные персонажи отнюдь не были лишены множества элементов традиционного сознания. В мировоззрении всех участников данного конфликта причудливым образом переплетались крестьянские, дворянские и интеллигентские представления как об обязательности личной службы на пользу государства и общества, так и трезвое осознание того, что за затраченные усилия вряд ли стоит ждать полноценного законного вознаграждения.

Вероятнее всего, что их сознание отличалось культурной расщепленностью. Растущий индивидуализм и стремление к собственной выгоде дополнялись здесь привычным корпоративным подчинением отдельной личности высшим социальным интересам. Именно поэтому шадринские земцы считали недостойным для себя решительно отказаться от обременительных выборных должностей. И именно поэтому купец Демидов был вынужден служить в земстве, несмотря на ощутимые материальные потери. Его постоянно отвлекали неотложные торговые дела в Ирбите, он отличался слабым здоровьем и преклонным возрастом, он, по малограмотности, не умел даже читать журналов Управы и попал в растратчики. Но он же, по мнению гласных, «вел дело честно», не утратил доброго имени, почему и неоднократно выбирался на земские должности.

Не были способны игнорировать общественное доверие и результаты выборов на должности членов Управы П.П.Кикин и Е.П.Ратанов. Их отрицательное отношение к Начапкину оказалось менее значимым обстоятельством, чем оказанное доверие и общественная служба. Близких убеждений придерживался еще один гласный — священник И.М.Перву-шин, математик с мировым именем. Он предложил при выборах членов Управы «баллотировать всех наличных гласных, кроме не подлежащих баллотировке по закону. Если же кто не желает послужить земству в должности члена управы, то может перед баллотировкой отказаться». В предложении Первушина содержится скрытое порицание части гласных, не претендовавших на постоянную службу в управе, как людей эгоистичных, равнодушных к общественным интересам [4. С. 20—30, 61—114, 137—147; 5. С. 253—258, 582—583, 615].

Чем вызывалось существование подобных настроений? Видимо, здесь сыграли свою роль оптимистические ожидания, связанные с общественным подъемом и деятельностью земств, а также знаменитое стремление интеллигенции вернуть народу «исторический долг». Немаловажными обстоятельствами были и ощущение личной востребованности в земской службе и сопричастность отдельного человека к конкретным общественно-полезным свершениям. Далеко не все планы земцев были реализованы на практике. Острый дефицит профессиональных управленцев, недостаток средств и иные проблемы лишь отчасти компенсировались самоотверженностью немногочисленных энтузиастов. Но, даже оставаясь в меньшинстве, они создавали принципиально новые общественные настроения, формировали те нравственные императивы, с которыми теперь приходилось считаться и, соответственно, внутренне меняться остальным земским деятелям, менее склонным к альтруизму.

Возможно, что подобная трансформация в какой-то мере затронула одного из упомянутых персонажей — бывшего писаря и бывшего же председателя уездной управы А.М.На-чапкина. Среди жителей Шадринска сохранилась память о так называемой Начапкинской школе. Известно, что с 1880 по 1886 г.г. местная Городская Дума арендовала у мещанина А.М.Начапкина часть дома для женского училища. С 1888 г. уже все здание стало принадлежать городскому обществу [10. С. 8—11]. У краеведа В.Н.Иовлевой есть глухое упоминание о том, что название школы происходило от фамилии жертвователя [9. С. 37]. Случай с Начапкиным не являлся чем-либо исключительным. Процессы усвоения новых социальных норм были характерны для многих земцев. Совместная работа в сфере самоуправления с неизбежностью формировала чувство корпоративной солидарности и общие культурные интересы, что хорошо осознавалось в земской среде.

Так, например, один из активных деятелей Шадринского Земского Собрания священник Н.И.Оранский нашел немало добрых слов о людях, с которыми он совместно трудился вплоть до 1878 г. При прощании с коллегами-гласными (его переводили на церковное служение в Верхотурский уезд) священник посчитал нужным опровергнуть посторонние негативные оценки земских служащих: «Одно только, один только раз привелось мне слышать о нашей Шадринской Управе, что состав ее состоит почти весь из волостных писарей. Ну и что из того? Ведь если где бывает состав Управы и не из волостных писарей, то эти люди не с неба же звезды хватают. А если может быть и случается, что хватают, то конечно уже не звезды, а что-нибудь другое, что ниже и ближе звезд и что удобно хватать. Но в нашем земстве, слава Богу, хватания нет, и не было, чем наше земство и может похвастаться».

Прозрачно намекнув на возможные злоупотребления в иных земствах, Оранский особо подчеркнул честность и добросовестность выходцев из волостных писарей председателя Управы Ф.И.Нащокина и ее члена Н.В.Суворова, заметив, что первый из них даже отказался от 1000 руб. из собственного жалования [6. С. 55—57]. Жизнь подтвердила верность выводов священника. Н.В.Суворов прослужил в земстве 21 год и не скопил больших денежных средств. В 1898 г. Управа выделила 200 руб. на похороны мужа его вдове, оставшейся с 9 детьми. Сослуживцы покойного дали личные гарантии возврата денег, если Земское Собрание не утвердит незапланированный расход [8. С. 84—85]. Случаи подлинного бескорыстия среди земских служащих были нередки. Характерно, что в 1879 г. И.И.Мол-лесон по личной инициативе отказался от части жалования, которое земство должно было выплатить ему по выезде из Астраханской губернии, куда врач был мобилизован на борьбу с чумой. Он посчитал, что пребывание в Казани «по собственным делам» лишает его права на получение всей суммы. В это же году врач Беневоленский, вынужденный из-за болезни сына оставить земскую службу, вернул все деньги из ранее полученной стипендии, хотя земство, уважая его заслуги, на этом и не настаивало [7. С. 83—84, 88—89].

На сегодняшний день достаточно сложно выявить индивидуальные и родовые черты в деятельности Шадринского земства. Ясно лишь, что в культурном плане шадринские земцы не были какими-либо исключительными личностями. Их мировоззрение органично отображало противоречивые процессы формирования растущего индустриального общества. Но жить и работать этим людям пришлось в непростых условиях территориального соприкосновения старых и новых культурных веяний.