Кризис современного либерального мирового порядка как фактор возвышения Китая

С поры о современной структуре системы международных отношений (далее

– СМО) сохраняли неоднозначность на протяжении всего постбиполярного периода и, что еще важнее, обострялись на фоне мировых кризисов, к числу которых относятся как Великая рецессия 2008 г., так и пандемия COVID -19. В основном эти дискуссии затрагивали тему взлета и падения США, перемены баланса сил в пользу Востока, а также возвышения «остальных». Распад СССР и конец «холодной войны», или самой истории, как полагал Ф. Фукуяма, утверждавший «универсализацию западной либеральной демократии как окончательной формы правления» и «триумф Запада» [Fukuyama 1989: 3] на том основании, что США стали «одинокой сверхдержавой» [Huntington 1999: 36], что ознаменовало разрыв структуры международной системы, существовавшей после Второй мировой войны, т.е. «биполярность уступила место однополярности» [Haas 2008: 45].

С тех пор как США пережили экономический бум и лишились соперников в отношении продвигаемого ими типа глобализации, казалось, осталось мало места для сомнений в отношении их господства. Такое настроение, согласно М. Коксу, и было преобладающим в американском обществе на протяжении всех 1990-х гг., хотя и не абсолютным [Cox 2012: 370]. Так, первые признаки скептицизма в долгосрочности доминирования США выразил Ч. Краутхаммер, назвавший современное ему десятилетие «однополярным моментом» [Krauthammer 1990: 24]. Позднее С. Брукс и У. Уолфорт допустили, что первенство Америки продлится менее 20 лет [Brooks, Wohlforth 2008].

Дж. Айкенберри замечает, что современные нарративы о ревизии либеральной СМО стали результатом неспособности ее ключевых акторов адекватно реагировать на структурные преобразования в мировой политике. Он выделяет два взаимосвязанных кризиса либерального мирового порядка (далее – ЛМП) – кризис власти и кризис легитимности.

Экспансия ЛМП в незападный мир подготовила почву для кризиса власти. Поскольку все большее число государств с расходящимися идеологиями включалось в либеральную систему, естественным образом возник запрос на рефор- мирование существующих институтов и правил, отражающих ныне устаревшие роли и обязанности. Кризис легитимности же стал следствием неспособности ЛМП в равной степени исполнять обещания экономического процветания и стабильности всем участникам данного сообщества [Ikenberry 2018: 9].

ЛМП сталкивается как с внешними, так и с внутренними вызовами. Например, избрание Д. Трампа в 2016 г. президентом США заставило многих ученых проблематизировать кризисность либерального дискурса. Дж. Най считает, что Д. Трамп стал более опасным элементом ЛМП, нежели «одиозный» Китай, поскольку прежний инкумбент – первый президент США послевоенной истории, который открыто поставил под сомнение актуальность международных институтов. Так, Д. Трамп подверг критике целесообразность НАТО – краеугольного камня системы коллективной безопасности Запада – как не соответствующего американским национальным интересам, вышел из Парижского соглашения по климату и из Соглашения о Транстихоокеанском партнерстве [Nye 2020].

Другие проблемы ЛМП являются результатом внутриполитического развития некоторых (квази)демократических стран, а также неоднозначных практик консолидации власти в ходе третьей волны демократизации [Huntington 1991]. Более того, материализация ранее упомянутых экономического процветания и богатства оказалась проблематичной в контексте не только стран-неофитов, но и устойчивых либеральных демократий, где общественное напряжение вокруг усиления социального неравенства и стагнации реальных доходов набирает значительные обороты [Piketty 2017]. Либеральная глобализация также привела к разделению мира на «победителей» и «проигравших», где последние – государства, чьи национальные производственные силы переместились на территорию стран с дешевыми трудовыми ресурсами – начали требовать внедрения протекционизма, нивелирующего принцип laissez-faire [Rodrik 2012].

Аналогичным образом вызывает негативную реакцию стремительная глобализация, приведшая к смешению различных культур, стилей жизни и ценностей, а равно и к эрозии культурной и национальной идентичностей, отчего развивается неприязнь к наднациональным институтам, подрывающим индивидуальность того или иного народа. Одним из последствий культурного ресентимента становится рост крайне правых и популистских настроений [Norris, Inglehart 2019]. Более того, подвергается сомнению легитимность резолюций международных институтов, поскольку они все чаще рассматриваются как невнимательные к нуждам национальных правительств, что, в частности, стало одной из ключевых причин поддержки британцами Brexit [Ringeisen-Biardeaud 2017: 4; Hobolt 2016: 1269].

Либеральная модель также потеряла свою привлекательность из-за вмешательства демократических стран в дела «недемократических». По мнению Дж. Миршаймера, ЛМП был обречен на провал из-за ошибочной логики продвижения демократии. Националистические настроения в странах – объектах «демократизации» проложили путь к сопротивлению распространению демократических идеалов. Последствия операции США в Ираке в 2003 г., а также «гуманитарных интервенций» НАТО в Косово в 1999 г. и в Ливии в 2011 г. констатировали отсутствие фактического контроля международных институтов над своими «творцами» [Mearsheimer 2019: 28]. Неспособность же международного сообщества разрешить продолжающиеся гуманитарные кризисы в Сирии, Йемене, Кашмире и др. регионах продемонстрировала, что один из важнейших компонентов современной СМО, который развивался на протяже- нии многих лет и достиг апогея в инициативе ООН «Обязанность защищать», строго не соблюдается даже ее апологетами [Duncombe, Dunn 2018: 35].

Теоретический тренд обрел новый импульс с началом ранее упомянутой Великой рецессии. В то время как Запад столкнулся с одним из худших экономических кризисов в истории [Chu 2018], Китай стал первой развивающейся страной, принимающей Олимпийские игры, а его ВВП год от года рос более чем на 9% [Ren 2008]. В этом контексте Пан Чжуньин, директор Института глобальных проблем Нанькайского университета отмечал, что КНР демонстрирует успехи не только своих спортсменов в завоевании золотых медалей, но и экономического и политического курса Пекина [Pang 2008]. Такого же мнения придерживается и А. Миссироли, помощник Генерального секретаря НАТО по вопросам новых вызовов безопасности, констатировавший «эпилог пятисотлетнего мирового господства Запада» и «возвышение Китая, Срединного государства», который «стал возвращать свои позиции как в региональном, так и в глобальном масштабе» [Pejsova et al. 2017: 3]. Такая оценка была поддержана аргументом Р. Швеллера, что в результате комбинации этих двух параллельных процессов, а также существования множества центров силы, таких как ЕС, АСЕАН и других акторов вроде мировых СМИ, НПО и ТНК, власть «сейчас рассредоточена – она находится в разных руках и местах» [Schweller 2010: 155; Haas 2008: 48]. Таким образом, еще одна проблема ЛМП является результатом системных перемен в структуре дистрибуции власти [Mearsheimer 2019: 16].

Для раскрытия этого аспекта следует обратиться к теории гегемонистской стабильности, согласно которой мировой порядок может быть утвержден и управляться за счет власти державы-гегемона, обеспечивающей экономические выгоды, безопасность и стабильность других государств [Gilpin 1981]. При этом устойчивость порядка зависит от распределения престижа – способности легитимно принуждать других соблюдать установленные правила и нормы, что должно являться справедливым отражением дистрибуции власти и реализации национальных интересов государств – участников СМО [Kugler, Organski 1980].

В свете этой логики К. Лейн говорит об упадке престижа США, т.к. на аренах военной, экономической, «мягкой» и др. сил американское превосходство постепенно ослабевает. Например, в области вооруженных сил Пекин быстро сокращает разрыв с Вашингтоном, тогда как Великая рецессия показала, что США не смогли выполнить свои обязательства по обеспечению экономической стабильности мира [Layne 2018: 97]. В свою очередь, Ф. Ян и Дж. Мельник утверждают, что Китай уже давно стремится переформатировать международную систему и стать законодателем новых правил. Экономическое превосходство и наступательность внешней политики КНР при Си Цзиньпине говорят о намерении Пекина увеличить свою структурную силу – способность контролировать международные политические и экономические институты, а также координировать технологические знания и средства связи через такие инициативы, как ШОС, АБИИ и «Один пояс, один путь» [Jan, Melnick 2020]. Уже в 2014 г. в отчете Трансатлантической академии наступающая полицентричная международная система рассматривалась как признак «упадка материальной и идеологической гегемонии Запада» [Kupchan 2014: 222].

Наконец, следует отметить, что текущие краткосрочные последствия продолжающейся пандемии COVID -19 усугубили кризисы ЛМП.

Во-первых, поскольку мир не смог скоординировать свои усилия и коллективным образом сформулировать универсальную стратегию борьбы с пан- демией, стало очевидным, что международные институты, даже сама норма многосторонности, оказались неспособными решать глобальные проблемы подобного масштаба [Tisdall 2020]. Также наблюдается тенденция деглобализации, когда правительства склоняются к националистической и протекционистской политике, а предприятия пытаются переформатировать цепочки поставок так, чтобы в будущем сократить свою зависимость от внешнего рынка [Legrain 2020].

Во-вторых, неспособность и нежелание США руководить миром в сдерживании вируса и противодействии его распространению выявили изменение баланса сил, когда КНР фактически приняла эту роль на себя. Китай усилил свое глобальное влияние, оказав не только гуманитарную помощь ряду наиболее пострадавших стран, но и, например, став ключевым спонсором ВОЗ после принятия США решения о выходе из данной организации [Campbell, Doshi 2020].

Наконец, пандемия также спровоцировала споры об относительных достоинствах демократий в обеспечении общественного благополучия во время кризисов по сравнению с авторитаризмом [Walt 2020]. Будучи демократиями, многие страны, особенно Италия, Испания и США, не смогли своевременно отреагировать на угрозу, в то время как Китаю удалось успешно купировать распространение вируса в относительно сжатые сроки. Отсюда ряд исследователей утверждают, что после COVID -19 ЛМП будет еще значительнее отличаться от своего теоретического идеала [Kissinger 2020].

Либеральный мировой порядок уязвим перед им же созданными вызовами. Другими словами, природа ЛМП порождает два парадокса, которые трудно разрешить с опорой на его принципы.

Во-первых, ЛМП требует открытых экономических систем для поддержания и распространения экономического роста. Однако по мере роста взаимозависимости национальных экономик от свободных потоков капитала, рабочей силы и продукции одновременно увеличивается неравенство доходов, а также вероятность потери рабочих мест и возникновения регулярных экономических кризисов подобных Великой рецессии.

Во-вторых, идея продвижения демократии и защиты прав человека дискредитирует саму себя мнимым правом «держав-жандармов» на нарушение фундаментального принципа суверенитета отдельных государств. Это особенно актуально, если такое одностороннее вмешательство осуществляется в обход санкций международных институтов ради удовлетворения национальных интересов другой державы, что в своей совокупности провоцирует амплификацию политической реакции.

В-третьих, эти парадоксы усугубляются не только одномерным отступлением США от исполнения обязательств державы-гегемона, ускорившимся при Д. Трампе, но и резким ростом политических амбиций и экономическим возвышением развивающихся государств, в особенности КНР. Аккомпанирующий дуализм этих процессов приводит к системным переменам в структуре дистрибуции власти, суть которых, раскрываемая через теорию гегемонистской стабильности, заключается в стремлении не-Запада реформировать данную систему мирового распределения престижа, т.к. престиж Вашингтона продолжает стремительно падать.

Наконец, обозначенные процессы представляют собой «идеальный шторм» для успешной реализации наступательной внешней политики КНР при Си Цзиньпине, нацеленной не только на увеличение престижа, структурной или «мягкой» силы Пекина, но и на ревизию современного мирового порядка таким образом, чтобы добиться большей инклюзивности стран Юга. Готовность же Китая возглавить этот процесс и растущая привлекательность его модели развития еще более подтверждаются в период нынешней пандемии COVID-19, когда ключевые элементы современной СМО не смогли скоординировать усилия и коллективным образом сформулировать универсальную стратегию борьбы с новой глобальной угрозой.