Культура письменной речи законодателя как фактор благотворно сказывающийся на качестве уголовно-процессуальных норм

Д осудебное производство по уголовным делам можно рассматривать как череду следственных ситуаций, алгоритм поступательной (последовательной) трансформации которых наглядно прослеживается в частных (конкретных) методиках расследования преступлений. В каждой из них правомочными должностными лицами принимаются промежуточные и итоговые решения, видовое разнообразие которых представлено тематическими криминалистическими классификациями. Среди них выделяют решения процессуальные, оформляемые постановлениями (определениями), и тактические, не требующие особой письменной формы.

Старания российского ученого сообщества в части поддержания культуры письменной речи парламентариев, проявляющейся в текстах принимаемых ими федеральных законов, должны окупаться сторицей, упреждая всевозможные нарушения, допускаемые, часто по недоразумению, участниками уголовного процесса в условиях психологических конфликтов между ними, что умаляет случаи их последующего обжалования в прокуратуру или в суд. Для этого, собственно, и предусмотрена письменная процессуальная форма, воочию фиксирующая обстоятельства, приведшие к противостоянию сторон, и, в равной мере,правомерность решений и действий представителей исполнительной(следственной) и судебной власти.

Вкупе с термином «процессуальный документ» в теории уголовно-процессуального права употребляются и другие словообразования: «процессуальное решение», «процессуальный акт» и «процессуальное действие».

Первый из перечисленных означает любой документ, приобщенный к материалам уголовного дела (подшитый в нём). К этой же категории относятся: заключение эксперта, обвинительное заключение и приговор. Наличествуют и акты: постановление о привлечении в качестве обвиняемого, обвинительный акт. Отдельную группу составляют протоколы следственных и судебных действий, отражающие их ход и результаты; они носят удостоверительный характер.

Особняком от названных документов отстоит отдельное поручение следователя, направляемое им в оперативно-розыскные органы в порядке, предусмотренном п. 4 ч. 1 ст. 38 УПК РФ, несмотря на то, что предложения о необходимости его оформления, по общему правилу, постановлением, в юридической литературе конца 70-х годов прошлого века уже высказывались.

В настоящей статье исследуется юридическая природа, главным образом, процессуальных решений, за вычетом других, относящихся к сфере оперативно-розыскного и криминалистического обеспечения предварительного расследования и судебного разбирательства.

Письменная форма решений, принимаемых следователями или судьями, служит надежной гарантией от злоупотреблений с их стороны, обусловливаемых вынужденным вторжением в сферу прав и законных интересов граждан, вовлекаемых в орбиту уголовно-процессуальных правоотношений. Цели, вынашиваемые властными участниками уголовного процесса при планировании и проведении следственных (судебных) действий, достигаются ими, как правило, в условиях повышенного риска тактико-правовых ошибок, заметно снижающегося в бесконфликтной обстановке судебного или досудебного производства.

Немалое значение имеет наличие у следователя (судьи) профессиональных знаний, достаточного опыта и устойчивых навыков в работе с доказательствами, особенно при осуществлении различного рода тактических комбинаций и их комплексов.

Риск воспринимается обычно как нежелательный, но неизбежный компонент расследования (судебного разбирательства). Он абстрактно форматирует правовое поле для подготовки и принятия следователями (судьями) альтернативных вариантов решений и действий, если, конечно, таковые в их распоряжении имеются.

Всякое решение ориентировано на достижение назначения уголовного процесса, очерченного в ст. 6 УПК РФ. «Материализующее» его постановление состоит из вводной, описательной и резолютивной частей. Оно должно отвечать требованиям законности, обоснованности, мотивированности и юридической точности формулировок, комментировать суть которых автор настоящей статьи в данном контексте не будет; вопрос этот не является оригинальным.

Согласно п. 33 ст. 5 УПК РФ, процессуальным признаётся решение, принимаемое судом, прокурором, следователем, органом дознания, начальником подразделения дознания, дознавателем в порядке, установленном настоящим Кодексом [1]. Скоропалительная подготовка, несвоевременное принятие и небрежное оформление решения порождают ненадлежащее его исполнение. Способствует этому не только несовершенство федерального законодательства [11, c.19-26], ведомственных нормативных правовых актов, но и махровый нигилизм, свойственный отдельным представителям следственной, прокурорской и судебной власти.

В числе отличительных черт, приписываемых процессуальным решениям, как правило, выделяют:

– принятие их правомочными должностными лицами, ответственными за производство по уголовному делу;

– отражение в них властного веления закона;

– порождение и прекращение ими уголовнопроцессуальных правоотношений;

– обоснование в них ответов на ключевые вопросы предварительного или судебного следствия;

– вынесение их в установленном законом порядке, в определенной технико-юридической форме.

Процессуальные документы и решения, как правило, нередко отождествляются, что не так безобидно, как может показаться на первый взгляд. Так, в преамбуле постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29.11.2016 № 55 «О судебном приговоре» отмечается, что приговором является постановленное именем Российской Федерации решение суда по уголовному делу о невиновности или виновности подсудимого и назначении ему наказания либо об освобождении от наказания [21].

Вдумчивое осмысление приведенного тезиса свидетельствует о смешении в нём ключевых понятий «приговор» и «решение». Можно ли с этим согласиться? В принципе – нет, без принципа – конечно. Однако подобное уравнивание различных по юридической формуле терминов порождает далеко идущие последствия, особенно тогда, когда описываемая практика приобретает массовый характер.

Подтверждением сказанному являются положения ст. 1 Федерального закона от 12.08.1995 № 144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности», где декларируется, что оперативно-розыскная деятельность осуществляется оперативными подразделениями государственных органов (далее – органы , осуществляющие оперативно-розыскную деятельность) [2]. Нетрудно убедиться в том, что в комментируемой норме понятия «орган» и «подразделение» трактуются как взаимозаменяемые. Это вызывает серьезные возражения с позиций теории управления.

Не менее противоречивую тенденцию обозначил профессор Б.Я. Гаврилов. В одной из своих публикаций он подверг предметному обсуждению практику возбуждения следователями в рамках текущих производств уголовных дел о дополнительно выявляемых преступлениях, совершенных тем же обвиняемым или другими лицами,не вовлеченным до поры в уголовный процесс в подобающем качестве (при условии, конечно, что вновь выявленные эпизоды находились в причинно-следственной связи с ранее установленными) [14, с. 150-165].

Среди ученых, к сожалению, поутихли дискуссии на предмет несоответствия процессуальной формы постановления о привлечении в качестве обвиняемого его содержанию. Современная модификация названного процессуального акта в лучшую сторону не изменилась. Права обвиняемому, как и прежде, разъясняются после предъявления обвинения, о чём делается отметка на оборотной стороне постановления, в конце страницы [22]. Реже данный факт отражается в отдельном протоколе, приобщаемом к уголовному делу после выполнения рассматриваемой процедуры. В то же время разъяснение обвиняемому его прав (знать, в чем он обвиняется, пользоваться услугами защитника, представлять доказательства, заявлять отводы, и т.д.) должно осуществляться до предъявления обвинения с тем, чтобы он мог своевременно ими воспользоваться. Отметку об этом логичнее было бы делать во вводной части постановления о привлечении в качестве обвиняемого.

Двусмысленные понятия и представления, внедряемые разработчиками законопроектов в «светлые головы» парламентариев, впоследствии образуют источники права, умножающие, в смысле сказанного, бесполезный труд властных участников уголовного процесса, и исподволь потворствуя сверхнормативной формализации следственно-судебного производства.

Работа в судебных архивах, проведенная автором настоящей статьи в начале нулевых годов, среди прочего, показала, что во многих следственно-судебных материалах встречались, так называемые, «отсекающие постановления», число которых колебалось от одного-двух до пяти-семи на одно уголовное дело. Доходило до смешного: следователи выносили указанные постановления по поводу того, что ножницы не являются, видите ли, холодным оружием. В других ситуациях оценка давалась действиям преступника, прибывавшего на место не запланированного (ситуационного) преступления с компанией, остававшейся в машине и никаких преступных действий не совершавшей. Иногда в таких процессуальных документах отвергался хулиганский мотив в развитие дела частного обвинения, умысел на убийство при причинении тяжкого вреда здоровью пострадавшего с применением ножа, и т.п. Аналогичные примеры с лихвой иллюстрированы в следующих уголовных делах: № 1-91/00, № 1-581/00; № 1-521/00, № 1-581/00 [19].

Механическое восприятие следователями «буквы закона», начертанной «Эзоповым языком», хорошо прослеживается в названиях процессуаль- ных документов, составлявшихся ими самостоятельно, при отсутствие бланков. Исходя из установлений ст. 171-175 УПК РФ, ими выносились: постановление о прекращении уголовного дела «по эпизоду» (УД № 1-667/99), постановление «о квалификации действий обвиняемого» (УД № 256319; суд. № 2-391/99); УД № 254380; суд. № 2-388/399) [20].

Подобный «опыт» избыточен; он поощряет непроизводительный труд. Почему? Ответ на этот вопрос можно найти в названиях комментируемых процессуальных документов: просто постановление; постановление о прекращении уголовного дела (преследования); постановление о прекращении уголовного дела в части; частичное прекращение уголовного дела.

Незавершенность последней, наиболее приближенной к тексту закона, формулировки, произвольно интерпретирующей положения, точнее – название ст. 175 УПК РФ, и способствует широкому распространению данной традиции в следственно-судебной практике. Если ознакомиться с содержанием ч. 2 ст. 175 УПК РФ, то никаких оснований для инсинуаций по её свободному толкованию обнаружить не удастся; читаем: «Если в ходе предварительного следствия предъявленное обвинение в какой-либо его части не нашло подтверждения, то следователь своим постановлением прекращает уголовное преследование в соответствующей части, о чем уведомляет обвиняемого, его защитника, а также прокурора».

Стало быть, законодатель прямо указывает на то, что постановление о прекращении уголовного дела в части предъявленного обвинения должно наличествовать в его материалах лишь в том случае, если ранее инкриминированный обвиняемому эпизод уже включался в описательную часть постановления о привлечении в качестве обвиняемого. В противном случае, даже тогда, когда признаки преступления, предполагавшегося к последующему вменению, указывались в резолютивной части постановления о возбуждении уголовного дела, обязанности выносить постановление о прекращении уголовного дела (преследования) «в части», у следователя не возникает.

Следует исходить из того, что в описательной части постановления о привлечении в качестве обвиняемого дается (должна даваться) исчерпывающая квалификация противоправных действий обвиняемого, основывающаяся на анализе всех формальных доказательств, полученных на первоначальном этапе предварительного следствия. В случае её неполноты или не качественности прокурор, а затем и суд первой инстанции, обязаны обратить внимание следователя на допущенные им нарушения.В дальнейшем не исключается их исправление в стадиях апелляционного, кассационного и судебно-надзорного производства, посредством чего реализуется многоступенчатая система надзора (контроля), предмет которого состав- ляет обоснованность промежуточных и итоговых процессуальных решений, принимаемых должностными лицами органов уголовной юстиции [6, с. 52-54].

Безграничному разрастанию в следственно-судебной практике означенных разночтений потворствует и сам законодатель, не расставляющий должных акцентов в декларируемых им нормах. Подтверждением этому является некорректное название ст. 175 УПК РФ «Изменение и дополнение обвинения. Частичное прекращение уголовного преследования »; формулировка «частичное прекращение уголовного преследования» должна выглядеть иначе: «прекращение уголовного преследования в части предъявленного обвинения», на что, собственно, и обращает внимание сам законодатель в ч. 2 ст. 175 УПК РФ.

На важность соблюдения культуры письменной речи, приверженности устоявшимся языковым стандартам в части уголовно-процессуального понятийного аппарата автор настоящей статьи неоднократно указывал и ранее [7, с. 172-174].

Для подтверждения актуальности этого вопроса уместным будет привести критические замечания к разъяснениям отдельных понятий, упоминаемых в ст. 5 УПК РФ.

Так, в п. 36.1 ст. 5 УПК РФ провозглашается, что результатами оперативно-розыскной деятельности являются сведения о признаках преступления. Возникает вопрос, как это результатами оперативнорозыскной деятельности могут являться сведения о признаках преступления, которые обычно выступают в качестве формального повода для её начала?

Аналогичная неверная интерпретация прослеживается и в ведомственном нормативном правовом регулировании (МВД), где результатами процессуальной проверки предписывается подчас признать признаки преступления, изначально являвшиеся поводами к ней [9, с. 11-15; 10, с. 47-51].

В п. 38 ст. 5 УПК РФ розыскные меры определяются как меры, принимаемые дознавателем, следователем, а также органом дознания по поручению дознавателя или следователя для установления лица, подозреваемого в совершении преступления. Подобные комментарии некорректны, ибо розыскные меры ориентируются на установление места нахождения скрывшегося подозреваемого, обвиняемого, то есть известного участника уголовного процесса.

В п. 38.1 ст. 5 УПК РФ руководитель следственного органа позиционируется как должностное лицо, возглавляющее следственное подразделение , хотя понятия «орган» и «подразделение», как уже отмечалось, взаимоисключающие.

В соответствии с п. 50 ст. 5 УПК РФ судебным заседанием признаётся процессуальная форма осуществления правосудия в ходе досудебного и судебного производства. В данном случае неясно, о чем речь, поскольку правосудие в досудебных стадиях уголовного процесса не осуществляется.

В п. 56 ст. 5 УПК РФ словосочетание «уголовное судопроизводство» истолковывается как синоним досудебного и судебного производства, несмотря на то, что с точки зрения семантики изречение «уголовное судопроизводство» означает уголовно-процессуальную деятельность и правоотношения, складывающиеся исключительно в суде (П.С. Элькинд).

Апофеозом интеллектуальной мысли законодателя выступает содержание п. 58 ст. 5 УПК РФ, где участники уголовного судопроизводства подаются как лица, принимающие участие в уголовном процессе.

Вырванными из общего контекста выглядят положения ст. 53.1 – 53.-3 УПК РФ, которые автор настоящей статьи специально оставил напоследок. Так, согласно п. 53.1 ст. 5 УПК РФ, судебным решением признаётся приговор , определение и постановление , в то время как приговор следовало бы, строго говоря, декларировать как процессуальный документ или, по крайней мере, решение, облеченное в процессуальную форму.

Аналогичные замечания допустимы в отношении п. 53.2 УПК РФ, согласно которому итоговое судебное решение расценивается как приговор , иное решение, вынесенное в ходе судебного разбирательства. (Итоговое) р ешение содержится в резолютивной части приговора , что имеет принципиальное значение.

В п. 53.3 УПК РФ промежуточные судебные решения , определения суда, постановления судьи в понятийном аспекте уравниваются, хотя они разнятся (как форма и содержание). Привередливый читатель мог бы, наверное, упомянуть крылатое изречение известного философа о том, что форма – это уже содержание (Гегель). «Темна вода», – так характеризовал вождь мирового пролетариата подобные оригинальные заключения.

Качество нормативного правового регулирования оказывает прямое воздействие не только на эффективность правоприменительной практики, но и на выбор оптимального вектора совершенствования федерального законодательства. Применительно к теме разговора, вынесенной в заголовок настоящей статьи, суть проблемы сводится к утверждению очевидного, но мало кем замечаемого, факта: исполняется не приговор (процессуальный документ) и даже не содержащееся в его резолютивной части решение (интеллектуально-волевой акт), исполняется наказание, провозглашенное судом в приговоре. Именно поэтому стадию исполнения приговора логичнее было бы именовать стадией исполнения наказания [12, с. 32-34], которая к уголовно-процессуальному законодательству отношения не имеет и должна быть из него исключена.

Учеными юристами данная «нетрадиционная» стадия уголовного процесса (ст. 396–401 УПК РФ), об- рамленная нетипичными процедурными сроками, давно подвергалась критическому осмыслению [15, с. 46-48]. Высказывались заслуживавшие одобрения и поддержки суждения об окончании уголовно-процессуальных правоотношений в момент вступления приговора суда в законную силу (В.В. Николюк).

Специфика неоднозначного нормативного правового регулирования стадии исполнения приговора в кодифицированных законодательных актах уголовно-правового блока, такова, что многие ученые, пытавшиеся проникнуть в юридическую природу соответствующих правоотношений, с различными оговорками, но признавали её относительную самостоятельность от традиционного уголовного процесса. Это позволяло им высказывать аргументированные соображения о необходимости наименования данной стадии «особым» (Т.Н. Добровольская) или «дополнительным» (Ю.К. Якимович) производством.

Тем не менее, по справедливому замечанию Л.Ф. Мартыняхина, дальнейшие попытки совершенствования законодательной регламентации судебного порядка разрешения отдельных вопросов в рамках стадии исполнения приговора представляются малоперспективными, как и реализация предложений о её разделении на две самостоятельные: приготовления судебного решения к его исполнению и решение вопросов, возникающих в процессе реализации решения или после такового (В.Д. Адаменко). Подобного «косметического ремонта», убежден процитированный автор, явно недостаточно в условиях реформирования судебной системы [16, с.54-57].

За целесообразность более четкого законодательного определения компетенции суда в стадии исполнения приговора выступал упоминавшийся выше В.В. Николюк [18, с.85]. Карательно-восстановительный аспект исправительного процесса выделял А.Л. Реминсон; об исправительно-трудовом процессе писали А.Е. Наташев и Н.А. Стручков [17, с.90]. На назревшую потребность разграничения смежных правовых институтов уголовно-процессуального и уголовноисполнительного законодательства, касающихся обсуждаемых здесь вопросов, настаивает автор настоящей статьи [5, с.52-55], ратующий за разработку автономной отрасли Уголовно-исполнительного процессуального права [3, с.95-99; 4, с.51-52].

С формально-этической точки зрения, приведенные соображения должны распространяться и на порядок обращения приговора к исполнению, в силу чего ст. 393 УПК РФ было бы полезно переименовать. В качестве рабочей версии её обновленного названия можно было бы предложить следующее: «Порядок обращения к исполнению назначенного приговором суда наказания».

Таким образом, автор настоящей статьи присоединяется к мнению ученых об окончании уголовно- процессуальных правоотношений в момент вступления приговора суда в законную силу. Круг процессуальных вопросов, обыкновенно рассматривавшихся в стадиях судебно-надзорного производства и возобновления производства по уголовному делу ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельств, мог бы разрешаться в рамках уголовно-исполнительного судебного процесса (на эту тему надо подумать отдельно).

К слову заметим, что в названии главы 49 УПК РФ употребляются слова «новые» и «вновь», которые, несмотря на предполагаемые различия, понятные сами по себе, являются синонимами.

В последние годы некоторые ученые стали утверждать, что УПК РФ был принят без должных научных обсуждений (согласительных процедур), вследствие чего в него впоследствии и было внесено огромное ко- личество поправок и дополнений, деформировавших структуру его Общей и Особенной частей. Исходя из указанных соображений, глашатаи очередного («неизбежного») «обновления» отраслевого законодательства начали инициировать скорейшую подготовку обновленного Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Очень хотелось бы, чтобы разработчики указанного кодифицированного законодательного акта не забывали о культуре письменной речи, о понятийном аппарате, составляющем его корневую основу.

Думается, что указанное направление совершенствования государственно-правовой политики Российской Федерации в области борьбы с преступностью достойно считаться приоритетным для фундаментальных научных изысканий ближайшего обозримого будущего.

9e7/ (accessed December 16, 2019).