Культура в истории модернизационных процессов и вызовы современности

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

* Cтатья поступила в редакцию18 мая 2013 г.

В последнее время много говорится и пишется о культуре. Это становится подозрительным. Может быть, мы, наконец-то, пытаемся понять то, чего, кажется, уже не существует. Спохватились, когда предмет наших дискуссий уже исчез. Или исчезает. Может быть, мы с этим немного запоздали?

Вопрос может показаться странным. В самом деле, разве то, что происходит с русской культурой, дает нам основание для пессимизма? Что же происходит с русской культурой сегодня? Разве нет многочисленных свидетельств о том, какое значимое место она занимает в мире? Разве о русской культуре не знают во всем мире?

В самом деле, сегодня во всех театрах мира играют Чехова, продолжают читать Достоевского, слушают музыку Рахманинова, смотрят фильмы Тарковского и Сокурова. Во всем мире известны имена Валерия Гергиева и Дениса Мацуева. Да это так. Мы можем гордиться нашей культурой, Можем гордиться еще и тем, что наши великие художники много потрудились над тем, что называют идентичностью русского человека. Знают за рубежом русских художников, русское искусство – знают и русских людей, Россию. И на основании искусства создают образ русских людей, русского человека. Ведь это именно искусство творит и поддерживает нашу идентичность, отвечая на вопрос «Кто мы?»

Сегодня в эпоху глобализации, когда возникает опасность утраты самобытности каждого народа, многие этот вопрос задают снова и снова. Это имеет основание. Пожалуй, именно этот вопрос сегодня важнее, чем наши обычные вопросы «что делать?» и «кто виноват?» И вот уже С. Хантингтон применительно к американцам ставит вопрос «Кто мы?» [1]. Значит, в ситуации глобализационных процессов многое изменяется, и этот вопрос приходится задавать не только нам. Но от того, что многие народы сегодня находятся в аналогичной ситуации, нам не легче. На заданный вопрос все-таки следует отвечать.

Кроме всех прочих функций искусство осуществляет великую миссию – оно создает образ своего народа. Даже если сами художники не ставят этой цели сознательно. Предполагается, что реальный человек должен этому идеальному образу соответствовать. Искусство не только создает этот образ, но и его поддерживает, постоянно о нем напоминает, удостоверяет. Творя такой идеальный образ, искусство способствует и идеальному образу человека и солидарности людей.

Потому что, создавая идеальный образ человека, оно тем самым сплачивает людей. И здесь можно уже утверждать, что, творя такой 63

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS идеальный образ народа, искусство одновременно творит и культуру. Но когда культура уже создана, то она сама становится активной, направляя наше сознание и определяя наше поведение. Она устанавливает систему запретов. Если хотите, она становится единственно реальной цензурой. Хотя эта цензура действует бессознательно. И вот уже, оказывается, даже художники в своей деятельности этим установкам культуры обязаны соответствовать.

Необходимо бережно относиться к культуре, ибо это наша вторая природа. Это то, что в человеке есть идеального и что нужно постоянно в нем поддерживать и ему об этом напоминать. Культура – это постоянное напряжение, труд, а не развлечение. Это перманентное противостояние разрушительной стихии. К сожалению, то обстоятельство, что культура – институт, смысл функционирования которого заключается в том, чтобы защитить людей от разрушительных процессов и помочь им выжить, все еще не осознается. Смысл культуры постоянно сводится к развлечению.

Но получается что – культура вне нас? В виде учреждений культуры – театров, библиотек, филармоний? Да нет, она, прежде всего, в каждом из нас. Каждый человек является ее творцом и носителем. Театры и филармонии – это искусство, а способность воспринимать или не воспринимать то, что они транслируют, это уже культура, наша культура. Каждый несет ответственность за то, в каком она находится состоянии. И если мы ее не культивируем как внутреннюю стихию, если мы не имеем ее в себе, то наши театры и библиотеки будут пусты.

Культура – те основополагающие ценности, которые возникали на протяжении столетий и тысячелетий. Можно выразиться и еще точнее: когда возникли первые принципы нравственности и когда возникли мировые религии. А это время философы называют «осевым» временем.

Необходимо создавать такую среду существования, чтобы в ней не переставали появляться Чеховы и Чайковские, Тарковские и Гергиевы. А ведь среди тех, кто нас окружает, есть и такие – потенциальные таланты. Но как сделать так, чтобы их творческий потенциал раскрылся? Как сделать так, чтобы постоянно появлялись люди, способные напоминать, кто мы, поддерживать наш идеальный образ. Ведь дарования могут и не реализоваться. И следует сделать так, чтобы они реализовывались не вопреки, как у нас в России нередко бывает, а благодаря содействию всех тех институтов, которые призваны таланты выращивать.

Но необходимо также должны думать и о том, чтобы в обществе были те, кто способен творчество таких выдающихся людей и понять, и оценить. Это обстоятельство позволяет понять современное состояние культуры. Если людей, способных понимать искусство, не будет, если на творцов нет спроса, то можно ли надеяться, что шедевры появятся?

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Глубоко несчастен тот народ, который в силу каких-то причин на определенном этапе своей истории теряет свой идеальный образ, как это сегодня случилось с нами. Возникает сложность при ответе на вопрос «кто мы?». Может быть, он устал от перманентного напряжения, сопровождающего всю истории ХХ века? Но, может быть, этой проблемы вовсе и не существует. Кажется, многие верят, что, наоборот, они только сейчас начинает существовать в идеальном мире. Тем более, что в культуру вторгаются поддерживающие эту иллюзию фантастические технологии, которые мы готовы принять за культуру.

Однако, несмотря на вроде бы весьма благоприятную для нас, представителей России, ситуацию с культурой, известной во всем мире, позволим себе высказать несколько суждений о той непростой ситуации, в которой культура, в том числе, и наша оказалась.

Некоторые наши философы уже утверждают, что, оказывается, культуры уже и в самом деле нет. Она исчезла. Мы существуем в каком-то вакууме, образовавшемся в результате исчезновения культуры. Для обозначения этой ситуации найдено даже специальное слово – «посткультура» [2]. Мы, оказывается, существуем в посткультуре. Наши прадеды и деды существовали в культуре, а нам не повезло. Эпоха культуры ушла в прошлое.

Наконец, наши философы в последнее время забили тревогу, постоянно употребляя слово «неоварварство» [3]. Но почему новое варварство? Откуда оно? Разве еще есть на планете нецивилизованные народы, дикари, которые когда-то пришли извне, напали на могущественную Римскую империю и разрушили ее? Выясняется, что неоварварство – это явление внутрицивилизационное. Это в результате каких-то резких сдвигов внутри самой цивилизации, современной цивилизации происходит выброс дикости.

Выброс того, что культура не успела или не могла переработать, преобразить, изжить. А что это такое? А это очень опасное явление. Ведь на это можно посмотреть как на выход за границы «осевого» времени. Это то, что человечеству с трудом удавалось преодолевать. Это жестокость, это преступность, это каннибализм, это разврат, который сегодня стараются упаковать в красивую обертку и дорого продать. Такой выход – это распечатывание всего того, что, кажется, осталось за пределами истории, в доистории.

Конечно, в каких-то индивидуальных проявлениях этот выброс всегда имел место. Какие-то образцы человека как бы застревали на ранних этапах истории, не развивались и дошли до нашего времени. Культуре, как и религии не удавалось их до конца преобразить. Тем не менее, человечество, исходя из установок культуры, противостояло варварству как массовому процессу. Оно вызвало к жизни специальные институты, вроде судов и 65

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS тюрем. Но похоже на то, что мы сегодня как раз и имеем этот массовый процесс. Уж не начинаем ли мы утрачивать свой идеальный образ? И не началась ли эпоха, которую столетие назад называли эпохой упадка, эпохой декаданса? Может быть, то, что Л. Гумилев называет фазой надлома, является уже реальностью?

Какие же основания имеются для того, чтобы так категорично такой вопрос ставить? Приведем кое-какую статистику. На протяжении всего ХХ века культурному и, прежде всего, архитектурному наследию наносился колоссальный ущерб. Архитектура предшествующих эпох погибала не только в результате военных действий и новой строительной политики. Она целенаправленно разрушалась по идеологическим причинам. Приблизительно 50-70% храмов, монастырей, городской застройки было уничтожено [4, с. 198]. Что касается загородных дворянских усадеб, то там потерь более 90 %. Удивительно, как мы еще не превратили все в пустыню. Выясняется, что хоть и способны мы создавать ценности, но совсем не способны их сохранять.

Ну, хорошо, кажется, что все это в прошлом. Но так ли это? Известно, какие острые дискуссии сегодня разгораются вокруг сноса и уничтожения старых зданий. Хищный алчный бизнес наступает по всем фронтам. Разумеется, везде есть честные и порядочные люди. Они есть и в бизнесе. Но ситуация с памятниками культуры свидетельствует о том, что хищный и алчный бизнес все же существует. Все жаждут наживы и обогащения. Повсеместно торжествует критерий пользы.

Недавно пришлось присутствовать на круглом столе, посвященном покойному директору Института искусствознания А.И. Комечу, возглавившего в 90-е гг. движение за сохранение культурного наследия. Пытаясь понять ситуацию, сотрудники музеев постоянно употребляли слово «война». Война с хищным и алчным бизнесом. Людьми овладевает воля к собственности. Всеми правдами и неправдами бизнес отвоевывает территории, на которых стоят культурные объекты, художественная ценность которых специалистами из искусствоведческого сообщества оценивается высоко. Получается так. По инерции мы продолжаем осуждать старых разрушителей культуры, но давно уже активно действуют новые разрушители. И это тоже уже пора назвать словом – «неоварварство».

Неужели же это варварство присуще лишь нам, русским людям? Проблема в том, что пессимистические суждения по поводу ситуации в культуре делаются не только в связи с тем, что происходит в России. Тревогу по поводу исчезновения культуры первыми стали бить на Западе. Мы не поймем случившееся с нами в ХХ веке, если не введем его в общемировой процесс.

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Вот такая универсальная постановка вопроса уже была у нашего замечательного ученого, нашего соотечественника – эмигранта П. Сорокина, который еще в 50-е гг. истекшего столетия выпустил книгу, в которой обосновал идею переходности в истории культуры и показал, что все катастрофы ХХ века объясняются тем, что человечество оказалось в этой продолжительной переходной ситуации. Переход от того, что угасает к тому, что пока трудно осознать, и чему пока нет названия. Обратим в связи с этим внимание на то, что для П. Сорокина историей оказывается история не государства или общества, не политических и экономических процессов, а культуры, куда входит и государство, и общество. Мы так не привыкли смотреть на историю. Но как это важно иногда посмотреть на нее именно так. Невозможно не процитировать суждение П. Сорокина, высказанное им во вступлении к своей книге. «Мы, – пишет он, – живем, думаем и действуем в сгущающихся сумерках ночи переходного периода с ее кошмарами, гигантскими разрушениями и душераздирающими ужасами» [5, с. 11].

Слова, которые употребляет П. Сорокин, напоминают аналогичный прогноз другого авторитетного западного мыслителя – Иохана Хейзинги, автора многих философских сочинений о культуре, в том числе, трактата «Затемненный мир». Под этим «затемненным миром» философ понимает мир, который пренебрег светом разума и погрузился в ночь варварства. Человек в этом мире испытывает смутный страх перед ближайшим будущим, чувство упадка и заката культуры. И вот его суждение: «Это не просто кошмары, мучающие нас в ночные часы, когда пламя жизни горит слабее всего. Это трезво взвешенные ожидания, основанные на наблюдениях и выводах» [6, с. 9].

Бог с ними, с этими метафорами «ночи» и «тьмы». Но вот что серьезно. Уже у западных мыслителей появляется мысль о неоварварстве, которая сегодня подхватывается и нашим современными философами. Может быть, человечество, пройдя длинный путь от того момента, когда возникло осевое время (а оно возникло в эпоху появления мировых религий и христианства), началась история, оставив позади себя многое в доистории, отрекается от возникшей в осевое время культуры с ее религией, нравственностью, искусством и возвращается в доосевое время, в доисторию? Вот настоящий смысл переходности. П. Сорокин такой вопрос еще не ставил. Но наше время дает возможность его поставить именно так.

Парадоксально, но не спасают от неоварварства даже фантастические технологии, прогресс техники. Наше время – это время освоения все новых и новых технологий. С некоторых пор – телевидения и Интернета. Но ведь технологии начали появляться еще в древности. Например, возьмите появление письменности. Разве это не революция? Еще какая. У нас от этих революций сплошная эйфория. Как же древние воспринимали технологии? 67

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Вот что мы находим у Платона по поводу изобретения письменности. На суждение изобретателя Тевта египетский царь Тамус отреагировал такими словами: «В души научившихся им они (письмена – Н. Х.) вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память; припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для обучения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых» [7, с. 216].

У Платона говорится о письменности, но разве не похоже сказанное о письменности на то, что мы сегодня можем сказать о том резонансе, который в наше время имеет Интернет? Следовало бы серьезно подумать не только о позитивных, но и о возможных негативных последствиях технологий. Они кажутся частью культуры, самой культурой, а на самом деле выводят нас за пределы культуры.

То, что в высокоцивилизованных обществах может возникнуть варварство – мысль не новая. Такая идея впервые пришла в голову немецкому философу Ф. Ницше еще в ХIХ веке. Процитируем его, поскольку в его суждении улавливается нечто знакомое. Определяя культуру лишь как «тонкую яблочную кожицу поверх пылающего хаоса», Ф. Ницше так представляет процесс деградации. «Интерес к истине… – пишет он, – будет падать: иллюзия, заблуждение, фантастика шаг за шагом завоюют свою прежнюю почву… ближайшим последствием этого явится крушение наук, обратное погружение в варварство; опять человечество должно будет сызнова начать ткать свою ткань… Но кто поручится, что оно всегда будет находить силы для этого» [8, с. 378].

Конечно, о возвращении в варварство, прежде всего, свидетельствуют мировые войны ХХ века. Вот уж, действительно, прорыв варварства. Культура оказалась беспомощной. Это вакханалия жертвоприношений, Культура не справилась.

Наблюдая сегодня за тем, как изменилось наше телевидение, когда мы больше узнаем об инопланетянах, чем о нас самих и меньше о том, что происходит в родном отечестве, понимаешь, что что-то похожее на это погружение, действительно, происходит. Нет, не способно самое мощное средство коммуникации ответить на вопрос: «кто мы?» Нет, не работает оно на утверждение нашего идеального образа. Когда работникам телевидения предъявляются претензии, они отвечают: наше телевидение таково, каким является общество. Не лучше, не хуже. Но это не ответ. Ответ предполагает, что телевидение – мощный рычаг культуры, а предназначение культуры состоит в том, чтобы поддерживать наш идеальный образ.

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Ф. Ницше, пожалуй, первым разгадал смысл переходности. Он пишет: «Может быть, через сто лет найдется еще сотня людей, которые за это время научатся понимать, что такое культура» [9, с. 223]. Варварство – неизбежный этап в смене исторических циклов. Может быть, человечество, пройдя в длительной истории большой цикл, возвращается к исходной точке. Эта идея возвращения в варварство, кстати сказать, в Германии - стране великой культуры и философии, в стране, давшей миру высокие идеи Просвещения, и реализовалась. Обратим внимание на то, что пишет Теодор Адорно. «После Освенцима любая культура вместе с любой ее уничижительной критикой -всего лишь мусор… Тот, кто отказывается от культуры, непосредственно приближает наступление эпохи варварства…» [10, с. 327].

Эту мысль о варваризации посреди развитых цивилизаций в начале ХХ века была подхвачена и развивалась нашим философом Н. Бердяевым. Значит, философия уже в начале ХХ века нащупала какую-то значимую опасность нового времени, и ее следовало бы уяснить. Сегодня она, по-прежнему, актуальна. И тут хотелось бы высказать некоторые дискуссионные мысли о причинах осуществления мрачного прогноза. А заодно и соотнести этот прогноз с провозглашенным сегодня лозунгом модернизации.

Так что же: способна ли модернизация вывести из этого тупика или же она приведет в новые тупики? Очень бы хотелось, чтобы модернизационный процесс шел на пользу культуре и не нанес ей вреда. Но такой вред тоже возможен. Несомненно, модернизация – объективный и позитивный процесс, свидетельствующий о способности человека сознательно управлять историческими и социальными процессами, чтобы избегать тупиковых и кризисных ситуаций. Но даже она, если ее бездумно начать реализовывать, способна нанести культуре вред. История свидетельствует, что такой вред возможен. И человечество уже имеет опыт действия сдержек и противовесов этим издержкам модернизации, частью которой является и экономические преобразования, касающиеся легитимации в России бизнеса.

Модернизация, связанная с неприятием традиционных технологий и с культивированием инноваций, имеет свою историю. Ее истоком, пожалуй, является ХVIII век, эпоха Просвещения и особенно возникшие в эту эпоху философские идеи. Идеи, ставшие основой последовавших затем революционных преобразований. Сначала в обществе, а затем уже в начале ХХ века в искусстве, когда авангард занял радикальную позицию по отношению к прошлому, истории, традиции.

Эту эпоху, начинающуюся с Просвещения, немецкий философ Юрген Хабермас называет эпохой модерна [11]. Рассматривать современный процесс модернизации без этой исходной точки – модерна невозможно. 69

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Модернизация в ее наиболее последовательной и проявленной форме осуществлялась, прежде всего, на Западе. Западная культура – самая динамичная в мире культура. И ментальность западных народов в какой-то степени соответствовала и культивированию динамики, и ритмам модернизации. Не случайно западные народы считают себя продолжателями античной цивилизации. Тут есть смысл. Ведь западный человек относится к миру как к хаосу, а к себе как к борцу, способному этот хаос преодолеть. Эта психология возникла в античности, и это обстоятельство развело античность с восточным миром, в котором отношение к миру не было связано с хаосом. На Западе не вникли в предостережение Лао-цзы о том, что, начав действовать, чтобы преодолеть хаос, человек способен внести в этот мир еще больший хаос. Результаты нашей революции 1917 года могут служить яркой иллюстрацией этой мудрой мысли. Вообще, если углубиться в русскую историю, то она эту идею Лао-цзы способна проиллюстрировать.

Почему это происходит? Дело в том, что России присуще особое чувство и истории, и исторического времени. Она очень часто срывается, существует то во времени Востока, то в модернизационных ритмах западной истории. Поэтому ее история состоит из чередования оттепели и заморозков. Вот эта логика российской истории. Эпоха Александра 1 – оттепель, эпоха Николая 11 – оттепель, эпоха Хрущева – оттепель, эпоха Горбачева – новая оттепель. А ведь модернизация, т. е. стремление существовать в ритмах Запада и жертвовать традиционными ценностями – это императив именно модерна. Несмотря на то, что в России резонанс романтизма как альтернативы модерна был значителен (и об этом свидетельствует популярность славянофильских настроений), тем не менее, в России идеи модерна оказались сильнее. Поэтому последствия модернизации здесь драматичней.

Не столько даже революция 1917 года, сколько коллективизация – одна из самых драматических страниц в нашей истории. Ибо здесь столкнулись очень сильные в России традиционные ценности и ритмы модернизации. По сути, в результате политической модернизации деревня как хранительница традиционных ценностей была взорвана. Вместе с ней мы лишились очень мощного пласта традиционной культуры. Последствия этого сказываются и сегодня, и еще долго будут сказываться в будущей истории, если эта история, конечно, будет иметь продолжение.

Идея модернизации, раз уж Россия пошла по западному пути и оказалась восприимчивой к идеям модерна, была, в общем, верная. Но вот ее реализация оказалась варварской и разрушительной. Потому что она развертывалась в другой культуре и специфические ритмы этой культуры не принимались в расчет. Но обратимся сначала к западному опыту.

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Поскольку модернизация для западных народов явилась все же явлением необходимым и ее невозможно было блокировать (а, с другой стороны, и явлением разрушительным, прежде всего, для нравственности, религии и культуры в целом), то как же на нее реагировали западные народы? Они, правда, давно уже успели пережить эти процессы. Но неужели же у них по этому поводу был сплошной оптимизм? Ощущали ли мыслители Запада неоднозначные последствия модернизации? Возвращение сегодня к истокам модернизации может в нашей сегодняшней ситуации многое объяснить.

Конечно, первыми критиками идей Просвещения явились романтики. Они против такого радикализма, футуризма и рационализма просветителей возмутились. Этот конфликт между романтиками и просветителями проявился в отношении тех и других к Средневековью. Просветители не поняли Средневековье и хотели в соответствии с вызванным ими к жизни принципом прогресса от его наследия поскорее освободиться. Романтики поняли Средневековье как традиционное наследие, которым ни в коем случае нельзя жертвовать. Они выступили в защиту тех ценностей, что были созданы в границах предшествующих эпох. Ведь это фундамент любой современной культуры.

Но осознание разрушительности идей просветителей нельзя связывать лишь с романтиками. А что же мыслители эпохи Просвещения как исходной точки модерна – разве они не задумывались над последствиями выпущенного ими джинна модернизации? Еще как задумывались. Разве можно считать случайностью, что в самом конце ХVIII века Кант одну из своих поздних работ посвящает эстетике. Мало кто задумывался над тем, почему на Западе вдруг занялись эстетикой. Появилась целая новая наука. Ведь если появляется в какой-то период новая наука, то это о чем-то говорит. Она возникает как реакция на потребность общества разрешить какое-то противоречие. Обращение к эстетической проблематике было неожиданным даже для самого Канта.

Но там, где эстетика, там и проблематика гуманитарных наук, в том числе, культуры. Здесь следует затронуть острый вопрос, связанный с состоянием в нашем отечестве гуманитарных наук, к которым относится и эстетика. А с гуманитарными науками в нашем министерстве образования сегодня не знают, что делать. У нас по-прежнему не отдают отчета в том, что такое культура и для чего она вообще нужна. Новая власть устранила цензуру и предоставила художникам свободу, но лучше, чтобы культура сама себя кормила.

То, что у министра образования такая позиция, понятно. Известно, что он представляет естественные, а не гуманитарные науки. Естественные же науки давно уже интегрированы в цивилизационные процессы. Значит, 71

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS требования к ним совершенно утилитарные. Естественные науки, как известно, обходятся без человека. Там изучают природу, человек им не нужен. Установки же образования должны исходить из необходимости представлять, какого человека мы формируем. Значит, оно должно быть связано со второй природой человека, т. е. с культурой. А это уже сфера гуманитарных наук.

Если в решении проблем образования исходить из естественнонаучного опыта, то легко превратить человека из субъекта в объект. А такое превращение очень удобно. Если превратить человека в объект, то им легко манипулировать и превратить в функциональное существо. В данном случае имеются в виду даже не политические аспекты такой манипуляции. Между тем все гуманитарные дисциплины и сферы (эстетика, литература, искусство, культура и т. д.) вызваны к жизни, чтобы противостоять этому возможному превращению. Вопрос, зачем нам нужны гуманитарные науки (кажется, что цивилизация могла бы обойтись и без них), – вопрос не просто человека из правящей элиты, не размышляющего о смысле культуры, а возможного идеолога неоварварства.

Гуманитарные науки – значимое средство выживания человечества, утверждения такого образа жизни, в котором человек является субъектом, а не объектом. Когда в этом не отдают отчета, то это, конечно, катастрофа. Таким идеологам хочется посоветовать хотя бы вчитаться в Лао-цзы. Не делай того, если ты не уверен в положительном исходе дела. Не вноси в мир еще большего хаоса.

Так вот – об эстетике, которую из некоторых высших учебных заведений пытаются выдавить уже давно. Зачем эстетика – она бесполезна. Между тем эстетика, как и литература (число часов на ее изучение в средней школе сокращается) в наших условиях в высшей степени необходима. Это вопрос выживания общества. Прежде всего, эстетика не вписывается ни в какую модернизацию. Так ведь она и не должна вписываться. Появлением эстетики человечество реагировало на опасности, спровоцированные цивилизационным прогрессом.

Западный опыт свидетельствует: эта наука возникла из необходимости противостоять императиву модернизации в ее крайних формах. Появление эстетики спровоцировано распространяющимся культом пользы. Вот подлинное объяснение того, почему она появилась. Она появилась, чтобы эта модернизация не уничтожила человека, не превратила его в функциональное существо. Пора этой дисциплине дать толкование, соответствующее времени первоначального накопления капитала. А точнее, времени общества потребления, которое сейчас в России успешно себя утверждает. Нужно увидеть эстетику с той точки зрения, какая сегодня для нас весьма актуальна.

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Эстетика как особая дисциплина, а точнее, сфера возникает как реакция на процессы, спровоцированные распространением протестантской этики и утверждением предпринимательского взгляда на мир. А этот взгляд, как мы все сегодня чувствуем, наблюдая восхождение креативного среднего класса, весьма и весьма утилитарный, если не сказать, циничный. Будучи вызванным к жизни, этот дух отливается в специфические формы, которые становятся самоценными. Для предпринимателя нет никаких ценностей, кроме выгоды и пользы.

Со мной могут не согласиться. Могут приводить примеры того, как бизнес способен поддерживать культуру. Скажем, примеры из Серебряного века. Ведь были же среди предпринимателей, т. е. нашего купечества меценаты. Разве они не способствовали развитию искусства? Вот, скажем, С.И. Морозов даже выстроил специальный павильон для панно М. Врубеля, когда его шедевр забраковала администрация Нижегородской выставки. Да, был Мамонтов, были Третьяков и Щукин. Но ведь их было мало. И, кстати, их современники называли «чудаками».

У западного исследователя Вернера Зомбарта есть книга по истории духовного развития современного экономического человека. Там есть очень интересные соображения психологического плана по поводу возникновения в истории предпринимательского духа в западном варианте. В частности, обращают на себя внимание слагаемые этого духа. Это собственно предпринимательский дух, связанный со страстью к приключениям, к изобретательности, с жаждой денег и т. д. [12, с. 19]. Среди первоначальных носителей предпринимательского духа были разбойники. И второе слагаемое этого духа – дух мещанский, т. е. склонность к счету и осмотрительности, благоразумию и хозяйственности, бережливости, пренебрежению к праздности, культуре собственности. Когда В. Зомбарт пишет о мещанине, то он имеет в виду не сословие, а психологический тип, состояние души. Он говорит, что в каждом предпринимателе сидит мещанин.

В России превосходный портрет мещанина дал А. Герцен. Правда, он имел в виду западного мещанина, надеясь, что Россия не является мещанской страной. Эту мысль позднее подхватит Н. Бердяев. Но возникают большие сомнения, что это именно так. Тезис о том, что Россия мещанской страной не является – всего лишь миф. И сегодняшняя Россия эту мысль подтверждает. Да, собственно, подтверждал и рубеж ХIХ-ХХ веков, когда «новые русские» уже приходили. Ведь есть же у М. Горького пьеса «Мещане», по которой Г. Товстоногов поставил один из лучших своих спектаклей. В нем превосходно был воспроизведен портрет русского мещанина-человека с узким кругозором и страстью к накопительству. Странно, что в те годы эта пьеса вызывала интерес. Ее следовало бы ставить сегодня. Сегодня ставят

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS только его другую пьесу «Дети солнца». И, кстати, это тоже актуально. Это о судьбе интеллигенции, о судьбе нашей творческой элиты.

Впрочем, образ российского мещанина сильно изменился. В России уже давно ощутили прелесть общества потребления. Центры по эстетическому воспитанию человека у нас бездействуют, а вот число торговых точек с каждым днем увеличивается.

Так вот А. Герцен по поводу мещанина пишет следующее: «В мещанине личность прячется или не выступает, потому что не она главное: главное – товар, дело, вещь, главное – собственность» [13, с. 391]. А. Герцен также говорит о Евангелии мещанства: «Наживайся, умножай свой доход, как песок морской, пользуйся и злоупотребляй своим денежным и нравственным капиталом, не разоряясь, и ты сыто и почетно достигнешь долголетия, женишь своих детей и оставишь по себе хорошую память» [13, с. 391]. А еще точнее и современней: приобретешь за границей особняк, выучишь там же в университетах своих детей. А потом? А потом, может быть, не покончишь самоубийством, но можешь и покончить, если, конечно, осознаешь, в каком духовном тупике ты оказался и куда завел целую страну. А может быть, это осознание тебя не посетит, и оно появится позднее лишь у твоих детей и внуков, в другом поколении.

Вот такая характеристика психологии данного типа личности становится мировоззрением целого социального слоя, так называемого креативного класса. А что как государство тоже возьмет на вооружение эту мировоззренческую установку. Ведь там, где деньги, там и власть. И если государство станет проводить политику, предполагающую извлечение выгоды и пользы, в том числе, из культуры, из искусства, тогда уж точно варвар появится. Этому будет способствовать меркантильное государство. Пока наше государство такую политику не проводит. Но и четкости в его действиях тоже не наблюдается. Некоторые предпринимаемые властью решения свидетельствуют, что она как бы постепенно дрейфует в эту сторону. Об этом свидетельствуют, например, реформы в образовании, связанные с платным образованием.

В самом деле, зачем нам бесплатное образование, зачем нам бесплатное здравоохранение? Какая тут выгода и польза? Может быть, нужно дать возможность новоиспеченным мещанам «умножить свой доход»? Если преследовать возникшие в обществе потребления цели (а наше общество в настоящее время именно таким и становится), получится, что образованные люди и вовсе не нужны. Ведь образованные люди могут нанести предпринимательскому духу один только вред.

Образованный человек обладает критическим сознанием. Современная форма «иконописи» – реклама как самый эффективный способ пропаганды товара в обществе потребления, как выражение мещанского духа на 74

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS образованного человека перестает действовать. Значит, он не может быть приобретателем. Значит, он бесполезен, дисфункционален. Значит, его невозможно превратить в объект манипуляции. Ну, не нужно образование. И если уж его сохранять, то нужно из него извлекать пользу. Оно должно стать платным.

Без пользы на этом свете уже ничего не воспринимается. Такова логика общества потребления. И если государство этому способствует, то получается, что кто-то обогащается, а родители, чтобы оплатить своим детям обучение, отдают последнее, что у них есть. А ну как у родителей исчезнет это желание дать своим детям образование. А оно от отчаяния и в самом деле исчезает. Так возникают «лишние люди» новой формации. Разве мало у нас сведений о спивающихся родителях. Ведь тут есть свои причины. Уж не в государственной ли политике они запрограммированы? Вот тут-то и наступает эпоха прорыва в «осевое» время тех запечатанных разрушительных комплексов, которые, кажется, остались в доистории. Не нужно образование и культура тоже не нужна.

Так мы, стремясь обрести свободу, оказались в еще большей зависимости от внешних сил. Так, с помощью рынка в обществе получил распространение процесс отчуждения – человека от общества, человека от государства, человека от другого человека и, наконец, человека от самого себя и своей самости. А человек, лишившийся своей самости, будет действовать как автомат. Он будет жестоким и пойдет убивать. Человек теряет, а, точнее, даже и не успевает приобрести человеческие качества. Его никто не пытался сделать творцом. И просто человеком его никто не пытался сделать.

Так, мы, отдаваясь во власть собственности, порождаем нарастание разрушительной стихии в обществе. Как тут не выйти на улицу и не стрелять по беззащитным людям. Тебя превращают в функциональное существо, ты этому и соответствуешь. Если мы этого не осознаем, то очевидно, что будем существовать не в либеральном, а в варварском государстве. И, если вспомнить П. Чаадаева, еще раз продемонстрируем, как не следует в истории поступать, т. е. преподадим негативный урок человечеству. А что касается культуры, то уж точно – мы ее окончательно истребим и не используем в воспитании человека существующий в ней потенциал.

У государства есть свобода выбора: или оно окажется на поводу предпринимательского духа или же оно будет этот дух сдерживать и направлять в гуманное русло. Вообще, в возможностях государства самому стать выражением предпринимательского духа. Но в его возможностях и противостоять духу стяжания и накопительства. В зависимости от того, какую установку примет государство, окажется и культурная политика государства. Нет абстрактной государственной политики. Нужно вскрывать 75

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS ее сущность, как умел это делать К. Маркс. И слово «государственная политика» не должно действовать гипнотически. И не следует любой вариант государственной политики оценивать априорно положительно. Нужно вскрывать суть той или иной направленности государства в сфере культуры.

Коммерческий курс государства представляет опасность. Он выгоден только отдельным представителям общества. Но ведь известно, что это способствует нарастанию в обществе социального неравенства, а значит, опять же ведет к разрушению, к социальному взрыву, каких в истории было немало. К сожалению, как свидетельствует практика (в частности, последние скандальные дела так называемых «слуг народа», занимавшихся предпринимательской деятельностью), мещанская стихия захлестывает и нашу правящую элиту. Вот почему горят и безжалостно стираются с лица земли ценные архитектурные объекты. Вот почему, как выражаются сотрудники музеев, в нашем обществе идет «война».

Но раз представители власти не могут противостоять мещанской стихии, почему бы и самому государству эту меркантильную позицию не принять. И тогда культура уйдет на рынок и вынуждена будет сама себя продавать. Вот туда ее и стараются направить. А ведь известно, что продать можно только то, что варвару понравится. И пока еще есть время, нужно, чтобы тот «грядущий хам», о котором в начале ХХ века писал Д. Мережковский, (а хам, как известно, надругался над своим отцом, не соблюдая установленный культурой обычай отношения к родителям) не стал реальностью.

Если придерживаться меркантильной государственной политики, то, следовательно, нужно закрыть театр, получающий от государства дотацию и заняться коммерческой антрепризой. И это сегодня происходит. Нужно сохранять кинотеатры, но демонстрировать в них исключительно голливудские боевики. И тогда многие шедевры оказываются просто недоступными. Такая «государственная политика» у нас утвердилась уже давно. А это означает, что шедевры даже уже есть, а смотреть их некому, поскольку утрачена некогда утвердившая себя форма коллективного просмотра фильма. Контакт со зрителем отсутствует. Отечественные фильмы некому смотреть. Скажем, много ли людей в России посмотрело фильм А. Сокурова «Фауст»? Очень мало. Его не просто понять, а ведь, используя образы из культуры Запада, режиссер пытается осмыслить и самые болезненные ситуации нашей истории тоже. Но если нет в таких фильмах потребности, то шедевры тоже появиться не могут.

Современное отечественное кино работает вхолостую. Оно не осуществляет своей прямой миссии – оно не создает идеальный образ народа и не способствует сплочению, солидарности людей. Сегодня каждый сам за себя, но в особенности, за свою собственность. Кризис – это слово сегодня 76

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS звучит повсеместно. Если меркантильная установка по отношению к образованию приобретет еще больший коммерческий размах, то неоварварство, действительно, не за горами. Но ведь сфера образования и есть механизм формирования того идеального образа человека, т. е. средство поддержания культуры. Вот из чего должна исходить истинная государственная политика. А если процесс коммерциализации отождествлять с модернизацией, то, конечно, это катастрофа.

Почему же напор предпринимательского духа следует сдерживать? Может быть, не следует? Но, кажется, в верхних эшелонах власти уже ощущают испуг от распространения этого духа, в том числе, в среде политиков. Факты свидетельствуют о том, что испуг от триумфа предпринимательского духа в обществе уже существует. Например, два года назад совершенно убивало сообщение о поведении наших торгашей, взвинтивших цены на кондиционеры, когда во многих местах России нечем было дышать, когда горели леса, выгорали целые деревни и от смога в городах умирали люди. Вот омерзительный лик бизнеса, свидетельствующий о том, что в человеческой природе есть что подавлять и преображать. А значит, мы по-прежнему нуждаемся в культуре.

Как сообщили сотрудники музеев на круглом столе, оказывается, есть среди бизнесменов люди, утверждающие, что Москва – идеальная площадка для бизнеса. Они говорят, что если кто-либо из москвичей не имеет возможности зарабатывать пять тысяч баксов в месяц, то его нужно переселять за пределы МКАДа. Пусть покидает Москву. Вот последовательный и утилитарный взгляд предпринимателя-рационалиста. Вот свидетельство того, что бизнес способен преследовать лишь собственные цели. С точки зрения этого бизнесмена все это логично и рационально. Ну, а почему бы всю Россию не превратить в площадку для бизнеса? А население России переселить хотя бы на Марс. Как это по-нашему. Если уж революция, то с потоками крови и террором, если уж социализм в одной стране, то непременно с концлагерями, если уж бизнес, то без стыда и совести.

Спрашивается, что этому может противостоять? Противостоять этому способна только гуманитарная сфера, включающая в себя и науки, отслеживающие место и самочувствие человека в этом мире, который легко завести в тупики. Миссия этих наук – своевременно подавать обществу сигналы о неблагополучии. Не нужно требовать от гуманитарной сферы, чтобы она сама себя продавала и извлекала из этого выгоду. Ведь в этом случае общество не может своевременно получать сигналы о возникающих в нем опасностях, которые следует преодолевать. Чиновники часто эти опасности недооценивают или осмысляют поверхностно.

Так, может быть, наступление на гуманитарные науки сегодня связано с тем, что гуманитарии, подавая такие сигналы, кого-то сильно беспокоят. 77

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Особенно тех, кто заинтересован в том, чтобы государство приняло четкую меркантильную установку. Не следует совершать этого погрома гуманитарных наук. Это недальновидно.

Кто задумывался над тем, почему эстетика возникла в ХVIII веке. Такой вопрос очень важно поставить. Это поможет прояснить то, что сегодня с нами происходит. Возникновение в свое время эстетики свидетельствует о необходимости отыскать сферу сопротивления расширяющемуся предпринимательскому буму с его культом пользы. Мы не выступаем против предпринимательского духа, а лишь против перехлестов, против гипертрофии этого духа, что приводит к противоречию между культурой и цивилизацией. Когда-то культура и цивилизация были синонимами. Но уже Ж.-Ж. Руссо ощущал, что это не так и занял по отношению к цивилизации критическую позицию. Видимо, об этом успели забыть. Как бы призывы к модернизации не привели к забвению этой конструктивной линии в философской и культурологической мысли. Гуманитарные науки в таком случае с их пафосом человека как субъекта просто мешают.

Вернемся к эстетике как одной из гуманитарных дисциплин. Возникновение этой науки, несомненно, явилось следствием распространения на Западе предпринимательского духа и, соответственно, утверждения утилитарного взгляда на вещи. Это атмосфера предпринимательского бума ХVIII века. Но дело не только в этом. Вместе с проблематикой эстетики в истории возникает идея культуры как второй природы человека. Идея эстетики уже и была идеей культуры. Пока специальной науки о культуре еще нет, то уже проблематика эстетики стала первым шагом в возникновении такой специальной науки о культуре. Культурологическая мысль впервые появилась в эстетической рефлексии. Жаль, что В. Межуев в своей книге «Идея культуры» этого вопроса не касается [14].

Какое основание мы имеем, чтобы подобное утверждать? Это основание мы имеем потому, что предметом эстетики Кант, а затем и развивающий его идеи Шиллер сделал игровую стихию. Почему же игровую? Что это означает?

Во-первых, для этих мыслителей игра представлялась бастионом против распространения утилитаризма. Это оазис человечности, средство преодоления отчуждения. Это свобода выражения самости человека, средство реализации того человеческого потенциала, которым его наделила природа, но который почему-то в государстве наталкивается на какие-то барьеры реализации. Это противоядие превращения человека в функциональное существо, в вещь, наконец, в средство для бизнеса. Это, в конце концов (вспомним в связи с этим К. Маркса с его ключевым словом

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

«отчуждение», хотя оно им заимствовано у Гегеля), средство преодоления отчуждения.

Наиболее ярким выражением этой игровой стихии является искусство. Вот за что мы его ценим. Это мощное средство противодействия распространяющемуся в Новое время утилитаризму. Вот почему мы должны его культивировать. Финансирование государством искусства никогда не может быть чрезмерным. Финансируя искусство, мы предохраняем себя от неоварварства. Раз уж современная цивилизация без утилитарного духа существовать не может, то нужно хотя бы минимизировать его негативные последствия.

Такова реальность. Ощущение от опасности, которое вызывает цивилизационный прогресс и модернизация как выражение духа этого прогресса вызывают опасения. Эстетика – это и есть познание и самопознание искусства как выражение духа игры, а не утилитарного интереса. Только в игре человек перестает быть функциональным. И Шиллер говорит: человек бывает вполне человеком только тогда, когда он играет. Только игра способна если не избежать негативных последствий прогресса, модернизации и вообще цивилизации, то хотя бы их смягчить.

Во-вторых, игра – это не только способ бегства от утилитаризма, но и основа всей человеческой культуры, культуры как таковой. Если смотреть на это открытие классиками смысла игры, а, следовательно, и эстетики, учитывая более поздние процессы, происходящие в гуманитарных науках, то под видом игры была, по сути дела, открыта культура как таковая. Хотя сами классики так вопрос не формулировали. Это намного позднее И. Хейзинга объяснит, что, оказывается, все, что появляется в культуре, имеет игровую природу.

Культура возникает в формах игры. Культура и появляется, и функционирует, и развивается как игра. И до тех пор, пока цивилизация не жертвует игровой стихией, пока дух игры в нас живет, не угасает и культура, а значит, будет жить и человек. Человек как субъект истории.

По поводу сказанного возможно возражение: разве не существует противоречия между тем, что И. Хейзинга утверждает в своем сочинении под названием «Затемненный мир» и тем, что он утверждает в другой своей работе «Человек играющий», в которой мы и находим эту его мысль об игровой природе культуры? В том-то и дело, что, связывая культуру с игрой, философ отдает отчет в том, что в ХХ веке утилитаризм безжалостно теснит игровую стихию. А значит, культура находится в опасности. Цивилизация с ее политикой, экономикой, менеджментом и т. д. сферу игры сжимают до предела. Угасанию празднично-зрелищного пласта в культуре очень способствовали протестанты. Постепенно этот пласт традиционных ценностей деградировал. В ХХ веке была политизирована вся игровая сфера.

КРЕАТИВНАЯ ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИННОВАЦИИ CREATIVE ECONOMICS AND SOCIAL INNOVATIONS

Уже в ХХ веке еще один мыслитель в ситуации вакханалии развернувшейся варваризации напомнил о традиционных игровых формах. Это М. Бахтин. Он для этого использовал понятие не игры, а карнавала, но это одно и то же.

Во второй половине ХХ века немецкий философ Ю. Хабермас дал новое обозначение той системе идей, которая возникла в эпоху Просвещения. Вся эта эпоха распространяющейся модернизации, начиная с ХVIII века, им называется модерном. Он великолепно проанализировал негативные последствия модерна, а в качестве иллюстрации таких последствий он называет тоталитарные режимы, которые вообще пытались дух игры исключить. Самым уязвимым местом модерна было то, что идею модернизации он свел к политике. Общества в ходе последующих революций разрушались и обновлялись. Но вместе с ними разрушалась и культура. Это был неосознаваемый процесс. Культура еще не была открыта. С ней и не считались.

Но осознание ее значимости по мере модернизирующихся обществ постепенно нарастало. И чем более интенсивными становились процессы модернизации, тем неустранимей становился процесс осознания того, что такое культура, ибо только культура является гарантией того, что модернизация как объективный процесс истории не превратит окончательно человека в объект.