Культурное наследие как ресурс власти: демузеефикация Собора св. Софии для поддержки легитимности

Несколько вводных тезисов. Суть любой политики заключается в реализации интересов социального субъекта по поводу завоевания и удержания власти. Вся человеческая история указывает на то, что именно политические интересы являются наиболее ресурсоемкими, для их достижения применяются любые методы – от альковной интриги до кровопролитной войны с при- менением оружия массового поражения, и любые инструменты – от религиозных текстов до ракетных установок. В основе практики эксплуатации и охраны культурного наследия, как и любой рациональной политической практики, также лежит политический интерес, и именно он выступает как реальная и основная причина активности субъекта, инициирующего и организующего охрану, эксплуатацию, экспроприацию или разрушение тех или иных объектов культурного наследия.

Второй важный тезис. Синтезируя различные точки зрения на сущность ценности, можно в общих чертах принять, что ценность – это осознанная людьми значимость объектов окружающего мира, которая определяется их возможностью удовлетворить те или иные потребности людей. Некоторые авторы полагают, что «культурные ценности – особый вид ценностей, способный в той или иной мере удовлетворить духовные или эстетические потребности человека»1, однако, с нашей точки зрения, такое представление о культурной ценности является излишне односторонним, поскольку в общей системе философских и гуманитарных дискурсов ценность – одна из наиболее важных понятийных универсалий, в общем виде раскрывающая общечеловеческую, социальную и культурную значимость объектов действительности и человеческого бытия в отвлеченности от их (объектов) экзистенциальных и качественных характеристик. Удовлетворение «духовных или эстетических потребностей человека» происходит не в силу того, что объекты обладают специфической внутренней структурой, а именно потому, что они вовлечены в сферу этого человеческого бытия, в сферу социальных отношений. Поэтому приведенное определение, по сути, игнорирует субъективную природу ценности. Ценность вещи или не вещного явления неотделима от человека, который «присваивает» вещам соответствующую аксиологическую значимость в условиях конкретного исторического, культурного, экономического или политического бытия и в соответствии с субъективным его восприятием. Поэтому ценность не объективна, она фактически не связана с имманентными свойствами самой вещи, она субъективна и присваивается, и определяется в первую очередь тем, какую потребность здесь и сейчас по отношению к вещи испытывает субъект особенно остро, какой цели он может достичь, используя эту вещь.

В этом отношении ценность культурно-исторического объекта для субъекта политики напрямую вытекает из его политических потребностей и интересов, а также способности объекта (объективной или мнимой, реальной или потенциальной) эту потребность удовлетворить. Поэтому направленность, цели, задачи, содержание, методы культурной политики, точнее, деятельности политического субъекта по сохранению и использованию культурного наследия связаны для осуществляющего ее субъекта с возможностью конвертировать ценность объектов культурного наследия во властные ресурсы .

То, каким образом осуществляется эта конвертация, позволяет выделить различные технологии применения объектов культурного наследия в политике. Границы между ними наметить непросто, поскольку, как правило, эти технологии имеют синтетическую природу и сочетают в себе элементы различных групп. К первой группе мы относим технологии традиционного характера: ресурсные технологии (конвертация в политические ресурсы материальной ценности культурных объектов); инструментальные (применение тех или иных параметров объекта в качестве инструмента достижения конкретных политических целей); символические (использование символического потенциала объекта, позволяющего связать этот объект со значимым политическим, историческим или религиозным событием или явлением)1.

Вторая группа технологий основывается на инновационных методах использования культурных объектов в политической деятельности; их отличает комплексность и многоплановость: субъект в своей деятельности актуализирует, «высвечивает», включает в свой политический дискурс не только одну или несколько составляющих ценности объекта, а всю социокультурную среду, текст и коды к тексту, которые сложились вокруг этого объекта.

Самой простой совокупностью традиционных технологий является ресурсный пул: при его применении объект культурного наследия может быть конвертирован в утилитарные ресурсы. Так, в годы политических потрясений, в периоды войн, длительных и глубоких социальных и экономических кризисов политические субъекты (в лице как институтов, так и социальных общностей или страт) сдают, продают, передают во временное пользование, меняют назначение культурных ценностей с целью извлечь из их использования максимально большую материальную выгоду2. Культурные ценности обмениваются на иное имущество, используются для выплат репараций и контрибуций3. Интересы отдельных лиц и общностей, которые считают, что культурный объект представляет важную эстетическую, художественную или историческую ценность, могут игнорироваться или попираться. Именно в силу этого обстоятельства человечество лишилось и лишается объектов культурного наследия общемировой значимости.

Группа символических технологий применяется политическим субъектом для конвертирования символического потенциала объекта культурного наследия в элемент политического имиджа, символ или атрибут власти. Даже если легитимность политического лидера или института зиждется на легальных основаниях, и в этих случаях она нуждается в символическом обрамлении. Так, символами американской демократии и института президента является Капитолий, Белый дом, статуя Свободы и т.п. Власть и имидж харизматиче- ских лидеров или лидеров, претендующих на харизматичность, тяготеют к символическому декорированию, призванному отражать и подчеркивать символическую связь имиджа лидера с важными культурными или историческими явлениями, свидетельствовать о ее народности, глубинности, незыблемости, сакральности, богоданности и т.п. Отсюда склонность авторитарных лидеров новой волны к окружению себя и сопровождению различных процедур различными символическими атрибутами. Мы видим храмы, иконы, памятники, скульптуры, различные предметы из исторических коллекций и т.п. В России культурное наследие обрамляет образы всех великих правителей; исключение, на наш взгляд, составлял лишь имидж Б.Н. Ельцина, первого президента России, подчеркнуто дистанцировавшегося от всего традиционного, исторического, иллюстрирующего тем самым инновационный характер своего политического дискурса.

К символическим технологиям примыкают и сливаются с ними технологии легитимации, в которых объект культурного наследия сам по себе, а не в своем символическом статусе выступает как дополнительное обоснование или даже источник легитимности. Как правило, в качестве таковых источников выступают памятники-подлинники, т.е. здания, тексты, вещи, являющиеся прямыми свидетельствами истинности и легитимности, законности или сакраль-ности власти. Особенную важность в этом отношении представляют литературные или художественные памятники, содержащие соответствующие свидетельства. Нередко они становятся источниками или подтверждениями тех или иных историцистских схем, официальной картины политической истории.

Авторитарная легитимность имеет меньший легальный компонент, поэтому легитимация через конструирование государственной памяти здесь необходимее, да и искушение слишком велико. В авторитарном режиме больше символических компонентов. Его природа менее институционализирована, поэтому символические технологии ее воспроизводства, поддержания и удержания более органично вписываются в политический дискурс. Культурное наследие оказывается источником истинных и сакральных «посланий из прошлого», которые при «правильной» интерпретации несут в себе идеи и смыслы, актуальные для политического настоящего: то, что мы делаем, необходимо и верно; наше дело правое; мы победители, и нашу победу никому не отдадим; мы – народ-богоносец и т.п. Эти идеи и значения, если они каким-то образом гармонируют с существующим в настоящем образом власти, обеспечивают и гармонию общества и власти. Символические послания «из прошлого» конструируют идеальную модель власти настоящей, встраивая ее в историцистскую схему прошлого. Отсюда избирательность власти в политике наследия: одни объекты уничтожаются, другие – музеефицируются, третьи – «перекодируются».

За примерами далеко ходить не надо – достаточно обратиться к недавнему историческому прошлому постсоветской России, когда отторжение всего «коммунистического» распространилось и на объекты культурного наследия: в течение короткого времени были повержены постаменты «коммунистических идолов» по всей стране [Растимешина, Пирогов 2017]. Так, снос памятника Ф.Э. Дзержинскому, по словам бывшего мэра Москвы Ю.М. Лужкова, отвечал его idée fixe «собрать вместе всех бронзовых и гранитных советских вождей» для их демонстрации как своеобразных символов «политического насилия, от которого стонут души миллионов»¹. То есть, это своеобразная попытка «зачистки пространства памяти» посредством памятников культурного наследия.

Не меньшее значение имеет и практика «забвения». Отказ от преемствен- ности, сопровождающийся разрушением культурного и политического опыта, цивилизационных накоплений, материально воплощенных в объектах культурного наследия, в политике памяти используется не менее широко, чем конструирование искусственных моделей прошлого. Разрыв с традициями или антиисторический утопизм также может служить технологией легитимации революционных изменений. Он может сопровождаться и репрессиями в отношении носителей традиций (в частности, в 30-е гг. ХХ в. в России и в Турции велась активная борьба с носителями традиций – священниками и религиозными деятелями). По воле политических антиисторических утопистов культурные памятники могут варварски уничтожаться, расхищаться и менять свое назначение. Именно это произошло с огромным числом религиозных памятников в России (этот процесс начался в период военного коммунизма и не прекращался до падения советского режима).

Одним из инструментов, с одной стороны, воспрепятствования варварскому расхищению объектов культурного наследия и причинению невосполнимого ущерба историческому и культурному достоянию, с другой – декодирования объекта, имеющего много кодов (как Софийский собор и мечеть одновременно), а также интеграции интересов субъектов, по-разному понимающих ценность культурного объекта1, является музеефикация, т.е. присвоение культурному объекту статуса охраняемого государством музея. Так произошло и в случае с собором св. Софии: в 30-е гг. ХХ в. представители двух религиозных концессий хотели видеть ее храмом или мечетью, в то время как государство проводило решительную антиклерикальную и антирелигиозную политику. Музеефицировав объект, государство сняло тем самым часть напряжения в обществе в режиме «так не доставайся же ты никому».

Сегодня христиане всего мира продолжают считать собор уникальным в своем роде объектом. Так, путеводитель по Стамбулу на русском языке начинается следующими словами: «Возможно, благодаря именно этому культовому сооружению, мы приняли православие». В данном случае не столь важно, что автор путеводителя, видимо, поддавшись сильнейшему впечатлению от памятника, забыл, что принятие христианства произошло задолго до схизмы, а сегодня это сооружение уже не музей. Важно то, что автор путеводителя прав в главном: собор св. Софии в Стамбуле – действительно единственный в своем роде памятник, в течение полутора тысячелетий вызывающий алчное желание к обладанию и использованию у многих наций, государств, политических режимов и отдельных политиков. «На протяжении многих веков константинопольский храм Святой Софии был предметом политических игр и вожделений. Со дня освящения в декабре 537 года он успел побывать православным храмом, католическим собором, мечетью, музеем и в июле 2020 года снова стал мечетью. Статусом Софии вечно кто-то недоволен, и, даже пока она стояла открытой для всех, музеем, одних не устраивало, что она еще не храм, других – что уже не мечеть. И чем больше недовольства, тем выше ее символическая ценность, а чем выше символическая ценность, тем больше искушение с таким важным символом что-нибудь да сделать»1.

Софийский собор – это одно из древнейших культовых сооружений двух религий, один из крупнейших соборов в мире, архитектурный канон и объект для подражания. Храм был заложен Константином Великим, третий храм строился в период правления Юстиниана, и уже при его строительстве император Юстиниан был одержим идеей превзойти величием самого царя Соломона, замыслив и выстроив сооружение больше и краше Соломонова храма. Заказчиком, архитекторами и строителями было задумано воссоздать во внешнем облике и интерьерах собора земное воплощение небес. «На цепи подвешен к небесам», – писали современники, поражаясь легкости и невесомости гигантского купола (31 м в диаметре) и света из бесчисленных окон, благодаря которым стены казались почти прозрачными. В некоторых источниках утверждается, что колонны зеленого мрамора были доставлены из храма Артемиды в Эфесе, а из порфира – из храма Солнца в Риме. По легенде, Юстиниан закричал: «Я превзошел тебя, Соломон!» По окончании работ над собором Юстиниан получил повод называть свою столицу Новым Иерусалимом. С 537 г. на протяжении 916 лет храм святой Софии был кафедральным храмом Константинополя (именно в этом соборе в 1054 г. началась история католической и православной церквей), главным алтарем византийского мира и с XІV в. – всего православного мира.

Храм неоднократно горел и перестраивался, неоднократно страдал от землетрясений (в Х в. пришлось перестраивать купол), но в XV в., после персидского завоевания, св. София была на 481 год превращена в мечеть², и уже 500 лет служит объектом архитектурного подражания для всех зодчих Турции и всего исламского мира. Важно отметить, что смена власти и режима эксплуатации, происшедшая после завоевания Стамбула султаном Мехмедом Фатихом, стала началом нового периода эксплуатации собора, однако новые правители отнеслись к сооружению с уважением и почтением. Он был перекодирован в мечеть, но не на основе разрушения, а посредством максимальной ассимиляции объекта в условиях новой культуры. По легенде, султан Мехмед, войдя в собор и увидев это беспрецедентное искусство и неземную красоту, воскликнул: «Воистину люди эти были и ушли, а иных после них, им подобных, не будет». Солдаты хотели вынести золото и драгоценные предметы, но султан объявил собор мечетью, тем самым придав всем хранившимся в нем предметам статус религиозны х. Церковь не была осквернена и разграблена – новые «владельцы»

ее не уничтожили, но те объекты, которые, согласно исламу, не должны находиться в мечети, были закрыты1. Таким образом, собор – это еще и символ «нового типа султаната»: просвещенного, толерантного, веротерпимого, ориентированного на сохранение ценностей римской цивилизации, на диалог с Западом.

Решение о музеефикации собора было связано с идеей Кемаля Ататюрка о построении новой турецкой государственности на основе новой национальной идентичности турецкой нации и идеологии пантюркизма. Культурное наследие формирует значимую часть «пространства жизни» людей, образует для них элементы системы координат, которая определяет их представления о мире, о себе, своих действиях. Объекты культурного наследия представляют своего рода «формальные схемы, которые в символической форме отражают бессознательно оформленный культурный опыт человеческого рода» [Ионов 1996: 13]. При воздействии памятника художественной культуры на сознание у человека формируется в т.ч. идентичность – не только соотнесение, отождествление людей с соответствующей общностью, но и представление о самой общности. Идеи толерантности, веротерпимости, секулярного характера государственной власти, европейского отношения к культурным ценностям лежали в основе музеефикации памятника и, благодаря памятнику-музею, должны были стать частью новой турецкой государственно-гражданской идентичности. Турецкая нация как социальная и политическая общность, согласно замыслу Ататюрка, должна была стать и стала единой нацией, объединенной общим прошлым и общими представлениями о своем будущем как о просвещенной европейской civic nation , исповедующей ценности рационализма, просвещения, антиклерикализма, единой в языке, истории, культуре, политическом курсе и не разделенной по религиозному, этническому, языковому или территориальному признаку.

Музеефикация Софийского собора была важнейшим политическим и культурным событием в политической истории Турции и всего европейского мира в его геополитической интерпретации. Обращает на себя внимание сам рациональный подход, с которым осуществлялась музеефикация: Ататюрк доказывал чиновникам и гражданам, что, если нации нужны храмы или мечети, они будут построены, но храм св. Софии, церковь Хора в Стамбуле и другие памятники – это наследие наднационального и надрелигиозного масштаба, которые турецкая нация сохранит для мира и предоставит доступ для всех на основании полного равенства. Поскольку сооружение почти тысячу лет было храмом и 500 лет – мечетью, в интерьере собора-музея было сохранено именно такое – количественное (2: 1) – соотношение памятников христианства и мусульманства.

Таким образом, «конфисковав» храм и мечеть у верующих и подарив Софийский собор всему миру, Ататюрк тем самым только умножил ее и без того неисчисляемую символическую ценность. Решение Ататюрка имело всемирное и, как нам представляется, историческое значение. Однако, как и при любом политическом решении, осталось огромное число недовольных, наиболее мощную группу среди которых составляли турецкие мусульмане. Еще недавно Р. Эрдоган выстраивал свой политический дискурс, ориентируясь на задачу стать «новым Ататюрком» – вторым отцом нации, сохраняя и транс- лируя важные для пантюркизма ценности, такие как рационализм, секуляризация и диалог с Западной Европой на одном социокультурном языке. Однако по мере того, как популярность Эрдогана как в народе, так и в политическом классе (Эрдоган – глава правящей в Турции Партии справедливости и развития) ослабевала, для сохранения и укрепления своих политических позиций Эрдоган все активнее стал применять религиозный фактор – религиозные «скрепы». Заместитель Эрдогана по ПСР Нуман Куртулмуш в связи с этим заявил: «В территориальном плане собор Святой Софии является нашей собственностью. Кто взял его мечом, тому он и принадлежит»1.

Несмотря на то что, согласно исследованиям Р. Инглхарата, во всем мире на векторе ценностей человечество движется от традиционализма к рационализму, объявлять полную победу секуляризации оказалось преждевременным. Религия в новом мире имеет все более опосредованное отношение к вере, зато все более прямо она связана с культурной самостью, выступая как одна из идентификационных характеристик социальных и государственных систем. Религия часто оказывается более глубоко укорененной в основаниях цивилизации конструкцией, чем политические стратегии и идеология. Религия, как и традиции, культурные нормы и ценности, стали дополнительным и довольно ярким цивилизационным маяком, базисным основанием социокультурной идентичности, одним из устойчивых социокультурных кодов, ключей от цивилизаций. Авторы доклада «Контуры мирового будущего» констатируют: «Религия играет все более важную роль в том, как люди определяют свою идентичность. Во многих обществах границы между религиозными группами и внутри них могут стать не менее важными, чем национальные границы» [Шубин 2005: 9]. Поэтому и политики в условиях кризисов, неустойчивости режимов пытаются применить религиозный фактор как инструмент уплотнения размытых идентичностей, гармонизации социальных и политических систем за счет их «скрепления» («скрепы») и подпитки такими стабильными конструкциями, как религиозные нормы и ритуалы [Дробижева 2006; 2007; 2008; 2009; Крестинина 2008; Лапкин 2008; Малинова 2007; 2010; Хантингтон 2004; Bertho 2008; Olivier 2009].

Еще несколько лет назад Эрдоган не считал, что применение религиозного фактора является эффективным механизмом объединения нации и укрепления своей легитимности. К тому же религиозный ренессанс противоречит большинству идей пантюркизма, а также политическим догматам и заветам К. Ататюрка2. Однако коронавирусный кризис, охвативший мир, особенно сильно ударил по экономике и социальной сфере Турции. В то время как во многих странах рейтинг политической власти рос, наблюдался феномен ралли вокруг флага, рейтинг партии и самого президента Турции стремительно снижался, достигнув к маю критической отметки. На наш взгляд, именно коронавирусный кризис и падение рейтинга президента Эрдогана вынудили его к принятию решения о демузеефикации собора св. Софии и возвращении ей статуса мечети.

Согласно данным внутренних социологических опросов, 70% граждан Турции одобрительно отнеслись к этой идее. Авторы полагают, что в текущей политической ситуации Р. Эрдоган не представляет, какие возможные потери может принести сиюминутная символическая выгода от демузеефикации собора и усиления национальной политической идентичности религиозными скрепами. Самое опасное и непредсказуемое, что, на наш взгляд, сегодня происходит в общественном сознании турецкой нации, – это раскол по поводу идей пантюркизма. Часть турок не придают значения демузеефикации, в то время как другая часть прощается с мечтой о светском турецком европейском государстве и ее имиджем в качестве такового. Хотя власти Турции и обещают сохранить собор и открыть бесплатный доступ внутрь для всех желающих, и в Турции, и во всем мире историки, культурологи, религиоведы и все те, кто не чужд страсти к путешествиям и созерцанию прекрасного, понимают: отныне режим эксплуатации памятника всемирного значения определяется одним человеком, который хотел показать и показал, что всему миру придется считаться с его авторитарной волей и проститься с музеем. Укрепит ли это властные позиции Эрдогана? Пока ответить на этот вопрос затруднительно.