Материнство и власть в контексте советской тоталитарной идеологии

Актуальность изучения проблемы материнства в России несомненна и обусловлена всем комплексом противоречий современного социально-экономического и культурного развития российского общества. Одним из важнейших направлений является исследование исторических факторов материнства, взаимосвязанных с процессами трансформации традиционных институтов семьи в целом, ментальных установок в области социализации детей и т. д.

В данной работе рассматривается проблема реализации советскими женщинами традиционной материнской роли в условиях тоталитарной идеологии, декларировавшей всеобщее вовлечение женщин в советское строительство и общественное производство.

В целом – при внешней декларации свободы женщин, освобождения от угнетения – позиция тоталитарного государства в отношении женщин носила патриархатный характер. По мнению исследователей, основополагающим механизмом дискриминации жен- щин при советском тоталитаризме выступало государство, которое сочетало маскули-нистское мировоззрение и патриархатное сознание. При этом тесная взаимосвязь тоталитарной идеологии с традиционными патриархатными установками привела к возникновению особой гендерной системы в виде советского патриархата [1].

В рамках большевистской идеологии женщина выступала в качестве «отсталого элемента», который необходимо было в самые краткие сроки при помощи агитации и политического просвещения вовлечь в строительство нового государства. По мнению ряда исследователей, многочисленность «политически отсталой силы» внушала большевикам существенные опасения. Идеологические тезисы большевиков о «политической отсталости», «закабаленности» и «темноте» женщин в целом отражали некоторые сомнения новой власти в готовности «к советской трансформации» [2, с. 45]. При этом практически сразу новая власть определяла в качестве основных позиций в области женской эмансипации необходимость сочетания женщиной семейных и общественных обязанностей. Лозунги первых революционных лет об освобождении женщин от «семейных оков» будут реализовываться в основном в практике создания учреждений дошкольного воспитания детей и общественного питания и т. д. А это все, по сути, являлось институализацией системы тотальной (двойной) занятости женщин.

Эмансипация в 1930-е годы олицетворялась с равным участием мужчин и женщин в индустриализации и коллективизации, о собственно женских проблемах говорить и писать было не принято. Таким образом, женская субъективность в эпоху тоталитаризма, равно как и мужская, полностью отсутствовала; миф об эмансипации советских женщин закрывал их реальную эксплуатацию. В советской литературе к 30-м годам XX столетия сформировался свой образ «новой женщины»: асексуальной, лишенной каких-либо серьезных внутренних конфликтов, совместившей в себе образ героической труженицы на благо советской родины и обязанности матери и жены. А для полного освобождения женщины и ее равенства с мужчиной нужно лишь участие женщины в «общем производительном труде, и тогда женщина будет занимать такое же положение, как и мужчина», а домашний труд «чрезвычайно мелкий и не заключает в себе ничего, что сколько-нибудь способствовало бы развитию женщины». Но как совместить этот мелкий, но в то же время самый непроизводительный, «самый дикий и самый тяжкий» домашний труд и «общий производительный труд», до сих пор остается загадкой от теоретиков социализма [3, с. 134].

Основные позиции большевиков в области семьи, материнства и воспитания детей отразились в одном из программных документов – Проекте предложений президиума ЦКК, который был принят в итоге обсуждений доклада Е.М. Ярославского на октябрьском Пленуме ЦКК в 1924 году. В нем отмечалось, что прежняя семья разрушается, а формы новой семьи еще не наметились ввиду отсутствия для нее экономических предпосылок, поэтому весь груз болезненных явлений в области семейных отношений (надо полагать, и родительских) берет на себя Коммунистическая партия, которая обязывает коммунистов проявить максимум сознательности к созданию здорового потомства, не поддаваясь половому инстинкту [4, с. 167–169].

Одним из значительных постулатов большевистской идеологии являлся тезис об обязательном участии женщин в общественной жизни, совмещении ею двух функций – матери и работницы, что наряду с ее вкладом в общественное производство должно повысить ее авторитет в глазах детей. По мнению исследовательницы российской социальной истории С.Г. Айвазовой, втягивание женщин в общественное производство диктовалось не столько потребностями эмансипации, сколько нуждами модернизации советской экономики, ее перехода из фазы аграрной в индустриальную. Любая модернизация, даже если она происходит в порядке естественной эволюции, сопровождается общественными потрясениями. Поэтому неизбежны конфликты и противоречия, в том числе и в частной сфере, тем более когда естественная эволюция подменяется планируемой революцией, как это было в СССР. Модель женской занятости была сформирована как слепок с модели мужского труда, без учета специфических особенностей женщины как воспроизводи-тельницы рода. Ее профессиональная активность оказывалась плохо совместимой с обязанностями матери и воспитательницы детей, хозяйки дома, ведь общество ожидало от женщины выполнения и этих функций [5, с. 291–292].

Отечественные исследователи подчеркивают, что социалистическое государство выступает основным агентом гендерного принуждения через законодательство, систему социальной политики и партийную идеологию, применяя различные рычаги формирования советской повседневности, используя и внутренние резервы семьи – традиционные ценности, которые должны были способствовать развитию нового типа родительских концептов [6, с. 17].

Советская политика в отношении родительских ценностей, как отмечают исследователи, всегда была ограниченной, не носила системного характера, отождествлялась с социальной политикой [7, с. 3]. Интересы детей и родителей как самостоятельных ценностных интересов не учитывались. Но отсутствие целенаправленной семейной политики, по мнению М.В. Рабжаевой, не означало отсутствия намеренных и ненамеренных воздействий на родителей со стороны государства. Политика родительства в целом основывалась на идеологии равенства (классового и полового) и отрицании буржуазных отношений ответственности, была сосредоточена на регуляции вопросов охраны и материальной поддержки материнства и детства [8, с. 89–97].

Таким образом, именно коммунистическая идеология определила направленность социальных идей, которые должны были изменить традиционные представления о материнстве и подчинить их главной задаче – служению государству.

С одной стороны, среди первых законодательных актов советской власти были провозглашены принципы равенства между полами и равного участия в семейных вопросах, а государственная поддержка материнства объявлялась одним из приоритетов внутренней политики (Конституция 1918 года). В продолжение этой политики в законодательстве о браке и семье, изданном в 1926 году, женщины получили право на установление отцовства по заявлению матери ребенка. Государство принимало на себя традиционные мужские обязательства по обеспечению матерей – выплата декретных пособий, установление равных прав для детей, независимо от того, рождены они в браке или вне брака. Кроме того, впервые в мире женщинам было предоставлено право выбора материнства или избавления от него. Для этих целей был легализован медицинский аборт по желанию женщины. Подобного не вводили даже самые либеральные и демократические режимы западных государств.

В целом, на начальных этапах формирования тоталитарной системы большевики в отношении семьи и материнства руководствовались двумя важнейшими идеологическими принципами: 1) достижение равенства возможностей мужчин и женщин в профессиональном плане и равенства ответственности в семейной жизни и родительстве; 2) принципиальная открытость публичных дискуссий о семье, любви, сексе. Однако это было лишь декларированное равенство. В реальности принятые меры не решали полностью проблему гендерного равенства в частной жизни. В силу экономических причин государство не могло взять на себя функции материального обеспечения и воспитания детей, а фактическое отцовство (особенно в случае отдельного проживания мужа и жены) было минимальным. Поэтому за женщинами в целом сохранилась (и даже усилилась) ответ- ственность за материальное обеспечение и духовное развитие детей, что никоим образом не способствовало реальному вовлечению отцов в процесс их воспитания. Напротив, мужчины законодательно и фактически освобождались от многих семейных проблем.

В процессе становления и укрепления тоталитарной системы правительство применяло все более жесткие методы контроля над частной сферой: были отменены аборты (1936), усложнена процедура развода, предполагавшая уплату значительных денежных сумм, упразднены равные права зарегистрированных и незарегистрированных супругов. Все это повлекло за собой рост подпольных абортов и материнскую смертность, а также ухудшение положения женщин, состоящих в незарегистрированных браках и принимающих на себя все заботы о детях.

Значительное место в тоталитарной идеологической системе занимают взгляды И.В. Сталина, который был активным сторонником концепции двойной занятости женщин. Он рассматривал женщину не только в качестве спутницы мужчины, с которым она «делает общее дело строительства нашей промышленности» или участвует в процессе «развития нашего сельского хозяйства, его преуспеяния, его расцвета», но и как мать – «воспитательницу нашей молодежи». По его мнению, женщина, на которую оказывают влияние религия и буржуазные идеи, может в свою очередь оказать опасное влияние на «будущность нашей страны», «искалечить душу ребенка» [9, с. 46].

Так, даже феминистка Александра Михайловна Коллонтай в поздних работах будет поддерживать общую государственную концепцию двойной занятости. Она указывала, что «неразрывно связывала борьбу за раскрепощение и равноправие с двойной задачей женщины: она и гражданка и мать» [10, с. 6].

Исследователи отмечают, что на различных этапах становления большевистской системы противоречие между общественной и семейной (вековой женской) ролями решалось по-разному. В годы Гражданской войны активно презентовался общественный идеал активистки, которая отказалась от всего женского, традиционного, в том числе и от семейных обязанностей. Известная исследовательница гендерной истории Барбара Клеменс указывала, что «советская героиня сначала появилась на страницах периодических изданий как медсестра, комиссар в армии, даже как боец. Она была скромна, тверда, преданна, отважна, смела, трудолюбива, энергична и часто молода. Она не задумывалась о своем личном благополучии. Если она была нужна на фронте, она могла, хотя и с сожалением, оставить своих детей; она могла мириться с физическими трудностями, не дрогнув принять бой, а в случае пленения – пытку и даже смерть, веря, что ее жертва стала вкладом в построение лучшего мира [11].

Однако после окончания Гражданской войны практические потребности государства определили приоритет концепции двойной занятости женщины. Власти категорически не принимали выполнение женщинами какой-то одной роли матери или активистки. Так, на заседании секции по советскому строительству в Дальневосточном революционном комитете особое внимание было уделено проблеме работы восточниц в сельских советах Дальнего Востока; факторам, препятствующим их общественной деятельности. В постановлении съезда отмечалось, что главными причинами, мешающими восточнице принимать активное участие в советском строительстве, являлись «неграмотность и религиозность, плохое материальное положение и семья, недоброжелательное отношение значительной части мужчин к работе крестьянок в советских и общественных организациях, недоверие их к способности женщин работать наравне с мужчинами, неверие значительной части крестьянок в свои силы» [12, л. 12].

Для исправления ситуации власти ставили перед активисткой серьезные задачи, которые определялись в полном соответствии с общей концепцией советской эмансипа- ции. Женщина должна была не только «проявлять в большей степени свою активность в работе в советских органах; привлекать и втягивать в работу, подавая пример своей активностью новые слои крестьянок», но и «принимать меры к тому, чтобы не только не отставать в практической работе от мужчин, но и идти вперед их» [13, л. 12].

В таких формулировках государство предписывало активисткам самим искать пути выхода из сложившихся противоречий, сочетать общественную и семейную нагрузку.

Женщинам приходилось прикладывать значительные усилия для того, чтобы справляться с двойной (общественной и семейной) нагрузками. Им приходилось преодолевать и внутреннее семейное сопротивление мужей, родственников и с общественным противодействием. В большинстве случаев они пытались реализовывать так называемые мягкие тактики. На Первом краевом съезде общественниц-крестьянок (1926 год, г. Хабаровск) активистка Несметьева, делясь собственным опытом, указывала: «...У меня 4 детей. Прошлый год мне не раз от мужа попадало за собрания. И ругать, и бить собирался... А я решила своего добиться и работу продолжить. Он, видя то, что я с хозяйством справляюсь... И ему за меня делать не приходится, мало-помалу стал лучше относиться. Мне приходилось недосыпать... Тут мой муж понял, что я не на шутку взялась за работу. Ну, мол, бабу не сдвинешь. Нынче он сам стал ходить со мной на разные собрания. Увидел, что ничего в этом плохого нет. И теперь я работаю членом сельсовета, а муж мой в Ревизионной комиссии... Не надо нам круто браться за разводы... Лучше на деле показывать, что мы работать можем и хотим» [14, л. 12].

Однако сочетание тотальной общественной и семейной нагрузок женщинами чаще приводило к формированию серьезных социокультурных противоречий. Одним из них являлся феномен родительской депривации, который исследователи определяют «как недостаточное удовлетворение основных психических потребностей ребенка в течение длительного времени и в серьезной степени» [15, с. 4].

По мнению ряда авторов, новая женщина-активистка в условиях большевистского государства была поставлена перед необходимостью практически неизбежного выбора между общественной деятельностью и семьей. И «мягкое», гармоничное сочетание этих ролей в условиях тоталитарной системы было невозможным [16, л. 12].

Пример подобного выбора, приводящего не только к родительской депривации, но и в целом к разрушению семьи, можно найти в романе Ф. Гладкова «Цемент». Главный герой красноармеец Глеб возвращается с фронта и встречает не прежнюю, погруженную в домашние заботы жену, а энергичную женщину в красной повязке и мужской гимнастерке (заявка на равноправие с мужчиной). Его жена держалась с ним как равная, обращалась к нему «товарищ». Свою дочь активистка отдала на воспитание в детдом, так как всю себя она посвятила общественной работе в женотделе. Автор романа приводит яркое свидетельство негативных последствий однозначного выбора активистки – «днем Глеб совсем не бывал дома: эта заброшенная комната, с пыльным окном... с немытым полом, была чужой и душной. <...> Приходил домой ночью, но Даша [жена] не встречала его, как в прежние времена. Тогда было уютно и ласково в комнатке. На окне дымилась кисейная занавеска, и цветы в плошках на подоконниках переливались огоньками. Глянцем зеркалился крашеный пол, пухло белела кровать, и ласково манила пахучая скатерть. Кипел самовар, и звенела чайная посуда. Здесь когда-то жила его Даша – пела, вздыхала, смеялась... играла с дочкой Нюркой». Исследователи, анализируя «Цемент», отмечают, что общественное мнение винит в родительской депривации женщину, которая «предпочла жизнь активистки материнству». Это наглядный пример противоречия двойной занятости, при котором любой выбор женщины в пользу той или роли будет осужден либо общественным мнением, либо не принят государством [17].

Повседневная нагрузка активистки в целом была такова, что приоритетными были общественные обязанности – обязанности по воспитанию детей отходили на второй план. На основе свидетельств женщин – делегаток совещаний женщин-членов и кандидаток ВЦИК (1928 год) можно определить, что рабочий день женщины (председатель сельсовета) начинался рано (в 5–6 часов утра). При этом возвращалась активистка после полуночи. Из-за большого объема работы общественница часто не могла себе позволить выделить время для обеденного перерыва и отдыха, общения с детьми. Только утро женщины было посвящено выполнению домашних дел, все остальное время отведено для значительного объема общественной работы.

Так, Г. Львович в своей работе «Женщины – председатели сельсоветов», рассказывая о «старой комсомолке» Елене Дмитриевне Шведовой, двадцатишестилетней председательнице Кудояровского сельсовета (Мордовия), приводит свидетельство самой активистки о своем рабочем дне – «встаю в 5–6 часов утра. Печку затоплю, уберу квартиру, завтрак и обед приготовлю. В сельсовет прихожу в 8–9 часов утра. Здесь работаю до 5–6 часов вечера. Потом – домой обедать. После обеда – опять в сельсовет, либо на участок, либо на собрание. Восемь раз в месяц в политкружок по 2 часа. Домой приходишь в 11–12 часов, а в 5–6 часов вставать. Значит – надо ложиться спать». И в этом расписании действительно нет места детям [18, с. 17–18].

Делегатка Ларина, к примеру, также отмечала на Совещании женщин – членов ВЦИК (1928), что она в должности председателя сельского совета находилась в подобном положении – «раньше часа (ночи) домой и не возвращаюсь; то заседания секций, то заседания сельсовета, то работа в потребительском обществе; нет такой минуты, чтобы дела не было» [19, с. 27].

Повседневная общественная практика активистки была настолько насыщена различного рода общественными заданиями, поручениями, что в подобном жестком расписании практически нет места для семьи, воспитания детей. Именно проблемы нехватки времени, значительные физические и моральные нагрузки и приводили во многом к недостаточному исполнению материнской роли активистками. На наш взгляд, материнская депривация имеет вынужденный характер. Она формировалась, скорее, не вследствие сознательного отказа активистки от выполнения родительских обязанностей, а в результате невозможности продуктивного совмещения двойной нагрузки.

В рамках тоталитарной советской идеологии социальное освобождение женщины – работницы, активистки и матери приводило к зависимости от государства, требующего в обмен на патернализм исполнения общественного (трудового) долга. Жесткое идеологическое декларирование необходимости продуктивного сочетания советской женщиной традиционных ролей (в частности, материнской) и новых обязанностей, связанных с участием в общественном производстве, приводило к возникновению различных противоречий, оказывавших негативное влияние на традиционные социальные институты семьи и материнства.

Ссылки:

• 1.    Айвазова С.Г. Русские женщины в лабиринте равноправия. Очерки политической теории и истории: документальные материалы, 1998. URL:    http://www.owl.ru/win/books/rw/о2_1.htm

  (дата обращения: 15. 02. 2010).

• 2.    Здравомыслова Е.А., Темкина А.А. Советский этакратический гендерный порядок // Социальная история. Ежегодник. 2003. Женская и гендерная история. М., 2003.