Метасмысл "власть" в зеркале политической медиагеографии

С овременная революция в системе массовых коммуникаций¹ предопределила тот факт, что в интегративной структуре политики резко выросло значение политического дискурса – совокупности текстовых и речевых коммуникационных практик, выражающих и транслирующих политические представления, идеи, намерения, действия и отношения субъектов политики. В терминах медиалогии это можно назвать генерацией контента, в терминах политологии, философии, идеологии и социологии – производством и обращением политических смыслов. Закономерен вопрос: каков сегодня размах производства и, главное, потребления политического контента?

Следует исходить из очевидного: система существования смыслов является динамичной, она развертывается во времени и пространстве. Системы смыслов могут иметь свою скорость трансформаций, причем системы смыслов в политике в содержательном отношении, как и в культуре, могут меняться в историческом масштабе времени чрезвычайно быстро [Николайчук, Янгляева, Якова 2021]. Комплексный анализ потребления политических смыслов, циркулирующих сегодня в информационном пространстве, позволяет выявить объективные тенденции потребления обществом идеологий и ценностей, воздействующих на мировоззрение современного человека во всем многообразии. Для подобного анализа целесообразно использовать потенциал такого нового научного направления как политическая медиагеография. Мы впервые вводим в научный оборот это понятие и обозначаем им (если говорить предельно кратко) прикладную политологическую дисциплину, предназначенную для изучения актуальных политических и социальных процессов в мире на основе анализа совокупностей упорядоченных во времени эмпирических данных по публикациям печатной прессы, аудиовизуальных и онлайновых медиа (анализ динамических рядов [Николайчук 2015] в привязке к пространственным координатам информационного поля). Иными словами, методическим ядром политической медиагеографии является подход, когда специфика поли- тических процессов и явлений рассматривается через призму анализа функционирования медиасистемы в конкретных географических локациях различного иерархического уровня (на глобальном уровне, на уровне макрорегиона, страны, региона, населенного пункта и т.д.). При этом реальность раскрывается в ходе обращения к таким категориям общей медиагеографии, как ментальное пространство, ментальный ландшафт1, морфоскульптуры2 [Якова, Янгляева 2019]. Политическая медиагеография впервые ставит вопрос о специфике и разнообразии политических и социально-общественных процессов в системе иерархических и/или линейных медиапространств. Современная политология уже не может игнорировать тот факт, что имеется сильнейшая анизотропия реакции населения на политические процессы и прерогативы власти по географическим локациям. Подобные социально обусловленные различия в решающей степени зависят от смыслов, транслируемых глобальными и региональными медиа, и от особенностей потребления этих смыслов гражданами – резидентами территорий.

В данной работе исследуется метасмысл «власть», который, как и другие социокультурные константы, такие как «Бог», «добро», «зло», «любовь», «ненависть», «богатство», «бедность», «свобода» и др., соотносится с культурным кодом нации. На основе изучения количественных характеристик big data анализируется динамика запросов интернет-пользователей всего мира в системе Google на большом отрезке времени (более 10 лет) по темам, маркирующим смысл «власть», при этом полученные данные сопоставляются с результатами рангового анализа и количественного анализа текстов. Мы исходим из нового понимания интернет-библиометрии и активного интернет-поведения индивидуумов, которое учитывает массовый интерес пользователей к различным темам, что выражается в числе запросов по тем или иным ключевым словам или фразам за определенный период времени³.

Метасмысл «власть» принято определять как возможность навязать свою волю другим людям, даже вопреки их сопротивлению. В современном русском языке по частоте встречаемости слово «власть» занимает 216-е место. Отметим, что соседями этого слова в списке самых частотных слов русского языка явля ется «истор ия» (214-е место), «закон» (217-е), «война» (219-е), «Бог» (220-е).

В тексте из миллиона слов слово «власть» встречается 436 раз, что можно считать высоким показателем. У этого слова есть 135 синонимов (см. рис. 1), где в прикрепленной таблице даются первые 25 слов из списка), причем главные синонимы – «сила» и «право». У слова «власть» имеется 41 антоним; самый распространенный из них – «свобода».

Рисунок 1. Ранговое распределение частоты встречаемости в русскоязычных текстах синонимов слова «власть»

Вопрос о степени своего рода подсознательной зависимости человека от власти и о его стремлении к свободе можно решить, исследовав характеристики языка общения пользователя со Всемирной паутиной. На рис. 2 изображена динамика относительной популярности запросов «власть – тема» и «свобода – тема» за последние 13 лет. Как видно, популярность запросов про власть в 1,6 раза выше, чем про свободу. Причем в 2022 г. наблюдается явный пик интереса к теме «власть», что мы связываем с обострением политической борьбы в разных странах мира на фоне энергетического и других кризисов. Укажем здесь, что данные термины связаны преимущественно с общественно-политическими метасмыслами – исключены техницизмы на разных языках, названия продуктов массовой культуры и пр., т.е. учтена только специфика наук об обществе.

Примечание. Система Google . Настройки запроса: период с 01.01.2010 по 27.02.2023.

По всему миру. Дата запроса: 27.02.2023.

Рисунок 2. Динамика относительной популярности запросов «власть – тема» (верхняя линия) и «свобода – тема» (нижняя линия)

Однако, как следует из рис. 3, исторические тренды соотношения использования слов, маркирующих метасмыслы «свобода» (f reedom ) и «власть» ( government ), например, для США со всей очевидностью показывают, что свобода для американцев не столь важна, как власть (правительство).

Примечание. Сервис Google Books Ngram Viewer . Дата запроса 30.12.2021.

Рисунок 3. Частота употребления слов freedom (нижняя линия) и government (верхняя линия) в национальном корпусе англоязычных текстов США за период с 1600 по 2009 гг.

Сравним мощности морфоскульптур «власть» и «свобода» на ментальных ландшафтах различных государств при помощи анализа запросов интернет-пользователей разных стран мира по темам «власть» и «свобода» и сгруппируем полученные данные по отношению относительной популярности запроса «власть» к запросу «свобода» (индекс В/С) для различных стран1.

• 1.    В первой группе стран – США (3,17), Таиланд (2,33), Бразилия (2,13), Великобритания (2,03), Польша (2,03), для которых индекс В/С равен 3,5…2,0, что означает, что метасмысл «власть» в ментально-философском отношении [Тюгашев 2018] сегодня явно доминирует над «свободой». Показательно, что Соединенные Штаты Америки, чей образ в других странах ассоциируется с бескомпромиссной борьбой за различные свободы, на самом деле, если ориентироваться на интернет-статистику, являются святилищем религии власти.

• 2.    Вторая группа – это страны, для которых индекс В/С лежит в диапазоне 1,99…1,0 (Швеция – 1,86, Казахстан –1,81, Аргентина – 1,70, Мексика – 1,63, Германия – 1,56, Финляндия – 1,50, Беларусь – 1,38, Россия – 1,33, Испания – 1,17). Они характеризуются (при всех оговорках) известным балансом между системой власти, гарантирующей внутриполитическую стабильность, и гражданской активностью. Здесь есть авторитетные и жесткие лидеры, или же существует устойчивое доверие к сложившейся легитимной системе правления, способной предотвращать рост протестных настроений. В таком контексте речь прежде всего идет о Швеции и Финляндии. В Испании, несмотря на рост сепаратистских настроений и активную борьбу националистов за расширение автономии Каталонии, Страны Басков и ряда других территорий, имеющих значительную специфику [Кабицкий, Рудник 2019; Баранов 2016], культурных и социопсихологических особенностей по отношению к метасмыслам «власть» и «свобода» в региональном разрезе нет. Здесь Испания выступает как совершенно унитарная страна, что, на наш взгляд, существенно снижает шансы ее превращения, рано или поздно, в страну автономий.

• 3.    Выделяется третья большая группа стран – Украина (0,96), Швейцария (0,85), Болгария (0,67), Франция (0,43), Япония (0,28), Саудовская Аравия (0,16), Израиль (0,16), Турция (0,08), Египет (0,06), Греция (0,05), для которых индекс В/С лежит в диапазоне 0,99…0. Актуализация темы свободы имеет место прежде всего там, где существует своего рода культурное табу на десакрализацию власти, отсутствует гражданское общество в его западноевропейском понимании. Это экономические гиганты Юго-Восточной Азии (Япония, Республика Корея), арабские страны традиционного ислама, Сирия, Израиль. Про власть здесь фактически никто не спрашивает, а свободой как экзотической экзистенциальной ценностью интересоваться в Интернете никто не запрещает, поэтому и получается перекос в пропорциях востребованности информации. Интересен пример Турции: популярность запроса по теме «свобода» ( özgürlük ) аномально высока в провинции Ыгдыр, в то же время за 13 лет оттуда не отмечено ни одного обращения в систему по теме «власть» ( kuvvetler ayrılığı )¹. Мы связываем этот факт с идущей здесь с момента начала конфликта в Нагорном Карабахе антиармянской пропагандистской кампанией. В Ыгдыре культурно-исторической доминантой является младотурецкий нациеобразующий дискурс геноцида местного турецкого населения со стороны армян (зеркальный по отношению к армянскому варианту этого дискурса), которые до конца Первой мировой войны составляли здесь в процентном отношении подавляющее большинство, но потом при нарезке новых государственных границ в регионе были вынуждены переместиться в Армению. Именно на территории Ыдгыра находится священный символ Армении гора Арарат. Официальные армянские интернет-ресурсы постоянно подчеркивают, что гора находится вне пределов т ерритории современной Армении временно².

Примерно такая же ситуация характерна для демонстративно свободолюбивой Польши. Высокие показатели индекса для Таиланда и Великобритании можно объяснить исторической традицией – в этих странах сохраняется монархическая форма правления.

Говоря о характеристиках морфоскульптуры «власть», следует прежде всего иметь в виду, что нужно различать замеры рейтингов власти (фактически это данные, необходимые для разработки стратегий электоральных кампаний) и «скриншоты» образа власти [Романович 2019]. Последние несут важную информацию не только об образе власти как социально-политическом конструкте, но в первую очередь – о социокультурном позиционировании власти на ментальных ландшафтах различных стран, о тональности отношения людей к качеству действующих машин организации их жизни [Суздальцева 2017]. Выясняется, что производство научно осмысленных образов власти налажено достаточно хорошо: образ власти в большинстве стран мира персонифицирован и соотносится с имиджами государственных лидеров и исторических правителей. Полученные же в ходе нашего исследования результаты о потреблении смысла «власть» гражданами разных стран свидетельствуют об анизотропии ментальных ландшафтов, что необходимо учитывать в реализации расширенного политического участия с использованием цифровых технологий [Ерохина 2022], практике внешнеполитической коммуникации и в стратегическом планировании обеспечения государственной безопасности России в гуманитарной сфере.