Мимесис и насилие: критика Р. Жираром концепций З. Фрейда и Ф. Ницше

Статья посвящена анализу миметической теории французского философа Р. Жирара в аспекте полемики с концепциями З. Фрейда и Ф. Ницше. Основным пунктом расхождения с психоанализом служит интерпретация эдипова комплекса. В ницшеанской философии Жирар критикует идею ре-сентимента, показывая необходимость рассмотрения жертвенности в перспективе самой жертвы. Дискуссии с обеими концепциями значимы для Жирара, прежде всего для более глубокого понимания феномена насилия.

Summary: The article analyses the mimetic theory of French philosopher R. Girard in the context of his polemics with the conceptions of S. Freud and F. Nietzsche. The main split-up with the psychoanalysis is the interpretation of the Oedipus complex. Girard criticizes the idea of res-sentiment in the Nietzschean philosophy, arguing the necessity of understanding the victimhood from the perspective of a victim. Debates with the both conceptions are significant for Girard, mainly for his in-depth interpretation of the phenomenon of violence.

Французский философ Рене Жирар разработал концепцию миметического трехстороннего желания, согласно которой желание включает не только субъект (желающего) и объект (желанное), но и посредника (медиатора), пытающегося заполучить такой же самый предмет [1, p. 57]. Мы часто можем видеть такое в играх детей, когда игрушка другого ребенка оказывается более желанной, нежели собственная. То же происходит и во «взрослом мире» с модной одеждой и девайсами, автомобилями, где люди стараются идти в ногу со временем и быть не хуже иных, все большее значение придавая желанию иметь объекты, коими обладают другие. Это предполагает, что миметическое желание «заразно» и живо распространяется на других, к примеру, когда необходимость объекта возрастает и все больше людей интересуются им. В числе литературных иллюстраций своей трактовки желания Жирар обращается к фигуре Дон Кихота [2, р. 70]. Здесь наличие медиатора неоспоримо: одно лишь чтение средневековых романов заставляет героя Сервантеса вести жизнь путешествующего рыцаря. Жирар признает, что «аналогичного рода посредник находится постоянно, что всякое желание по своей сути трехсторонне» [3, p. 63]. Традиционное же представление о двусоставности влечения Жирар называет «ложью романтизма».

Обсуждение жираровского понятия миметического желания требует сопоставления его со спецификой психоанализа, который описывает желание в терминах либидозности, сексуальности, удовольствия. Вообще, отношение Жирара к психоанализу неоднозначное. С одной стороны, он называет Зигмунда Фрейда своим учителем и признает, что тот был гениальным исследователем, с другой – Жирар подвергает его радикальному пересмотру и серьезной критике. Жирар показывает, что во «Введении в психоанализ» Фрейд близко подошел к открытию миметической природы желания, но в каждом последующем описании эдипова комплекса уходил от первоначальной интуиции, которая в конечном счете выпала из его поля зрения, что привело, по мнению Жирара, к существенным ошибкам [4, p. 230].

В развитии личности Фрейд видит взаимодействие двух главных факторов: отождествление с отцом и влечение к матери, которые взаимно усиливают друг друга. В результате отец, будучи моделью для подражания, внезапно становится препятствием к обладанию матерью: «Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обладать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет себе нежности по отношению к матери, выражает свое удовольствие, если отец уезжает или отсутствует» [5, с. 85]. Для Жирара отождествление с отцом является исходным актом и предшествует избранию объекта желания [6, p. 233], поэтому он утверждает, что Фрейд не выявил миметической роли желания. Фрейд сделал акцент на влечении к матери, оттеснив отождествление с отцом на второй план. Но, по Жирару, ребенок не потому видит в отце противника, что неосознанно желает мать, а, наоборот, подражает отцу в его чувствах к матери. Следовательно, если для Фрейда первично либидо, то для Жирара – мимесис, который и порождает либидо. Для Жирара вообще неверна фрейдовская интерпретация отношений отца и ребенка. В «Насилии и священном» он подчеркивает: «Только взрослый может истолковать движения ребенка как желание узурпации; он толкует их в рамках культурной системы, для ребенка еще чуждой, и опирается на культурные смыслы, о которых у ребенка еще нет представления <…> Желание отцеубийства и инцеста не может быть идеей ребенка, это, безусловно, идея взрослого, идея образца» [7, с. 68].

Таким образом, эдипово влечение к матери у Жирара вторично по отношению к желанию подражать отцу, стать его миметическим подобием (и в только силу этого подобия – завладеть матерью). Позиция Фрейда для него более тривиальна, поскольку тот не видит иных движущих мотивов, не связанных с либидо. В жираровской концепции такой ключевой мотив – это насилие, которое может, в свою очередь, объяснить в том числе и явления сексуальности или соперничества.

Еще до работ Жирара в философской и психоаналитической мысли большую значимость приобрела теория психоаналитика Жака Лакана, в которой описывается схема желания, схожая с будущей жираровской структурой миметического желания [8]. Однако Жирар принципиально лишает понятие желания психоаналитических коннотаций, переводя его из плоскости удовольствия в плоскость мимесиса. Жирар полагает, что загадочный предмет всех наших помыслов – не какой-то отдельный объект, а само бытие, которое всегда принадлежит не нам, а кому-то другому. Сам же объект желания вскоре забывается, и на первый план выходит процесс имитации: «Каждый становится подтверждением для Другого и тем самым для самого себя – двойной иллюзией величия и низости; каждый поддерживает и усиливает в другом метания между экзальтацией и отчаянием. Исполненное ненависти подражание распространяется все дальше, и одни бесплодные конфликты разжигают другие. Каждый восклицает <…>: “Я-то один, а они-то все”» [9, с. 98].

Жирар полемизирует не только с освещением проблемы индивидуального насилия Фрейдом, но и с подходом к коллективному насилию, который до него был особенно ярко представлен в сочинениях Фридриха Ницше. Данный аспект проблемы для Жирара значим в силу интереса прежде всего к социальным и политическим аспектам насилия [10].

Как утверждает Жирар, Ницше первым понял, что коллективное насилие мифов и ритуалов (все, что он называл «Дионисом») относится к тому же типу, что и насилие евангельских Страстей. Ницше открывает истину, которая является ключевой для самого Жирара: в дионисийских страстях и в Страстях Иисуса мы сталкиваемся с одним и тем же коллективным насилием, но интерпретируем его по-разному: «Дионис против “распятого”: вот где противостояние. Разница между ними кроется не в самом мученичестве, а в его смысле. В одном случае сама жизнь, ее вечная плодовитость и вечное возвращение, определяет мучение, разрушение, желание уничтожить. В другом случае страдание, “распятие” невинного используется как аргумент против жизни, как формула ее проклятия» [11, с. 45]. В то время как Дионис одобряет и организовывает линчевание единственной жертвы, Иисус и Евангелия его отвергают. Жирар пишет, что ни один христианин до Ницше не приходил к этому простому и фундаментальному выводу. Но в остальном Ницше делает все для дискредитации позиции, которая благоволит к жертвам.

Ницше пытается показать, что заступничество за жертвы имеет свои корни в подлой неприязни. Отмечая, что первые христиане по большей части принадлежали к низшим классам общества, он обвиняет их в том, что они сочувствовали жертвам для удовлетворения своей неприязни к аристократическому язычеству, то есть затрагивает теорию ресентимента, которая имела большое значение для его метода [12, с. 99]. М. Шелер так объясняет значение этого термина: «Во-первых, речь идет об интенсивном переживании и последующем воспроизведении определенной эмоциональной ответной реакции на другого человека, благодаря которой сама эмоция погружается в центр личности, удаляясь тем самым из зоны выражения и действия личности. Во-вторых, употребление данного слова предполагает, что качество этой эмоции носит негативный характер <…> это блуждающая во тьме души затаенная и независимая от активности Я злоба, которая образуется в результате воспроизведения в себе интенций ненависти или иных враждебных эмоций и, не заключая в себе никаких конкретных намерений, питает своей кровью всевозможные намерения такого рода» [13, с. 73]. Однако сами по себе эти факторы еще не рождают сам ресен-тимент, для его осуществления необходимо чувство бессилия, обнаруживаемое Ницше в христианской культуре, которую он считает движением назад. Так он создает свою генеалогию морали – вначале мораль господ, затем свергнувшую ее мораль рабов: «Восстание рабов в морали исходит из того, что ресентимент сам становится деятельным и генерирует ценности» [14, с. 105].

При этом, уверен Жирар, Ницше не видит, что «евангельская позиция демонстрирует не предубеждение против сильных и потворство слабым, а героическое противостояние наси- лию» [15, с. 183]. Жирар пишет, что, защищая мифологическое насилие, Ницше оправдывает человеческие жертвы, прибегая к чудовищной аргументации и делая ставку на социальный дарвинизм в худшем виде. В заботе о жертвах он видит причину того, что он называет преждевременным старением нашей цивилизации, катализатором упадка. Чтобы наш мир действительно отошел от христианства, ему необходимо по-настоящему отказаться от обеспокоенности жертвами, и Ницше, как считает Жирар, а за ним и нацисты хорошо это понимали [16, с. 180]. Далее Жирар утверждает, что, хотя попытка заставить людей оставить заботу о жертвах, предпринятая как Ницше, так и Гитлером, потерпела поражение, от этой победы выигрывает не христианство, а то, что следует называть «другим тоталитаризмом». «Вместо того, чтобы открыто противостоять иудео-христианским ценностям, он представляет их как свои собственные и оспаривает искренность обеспокоенности жертвами у христиан» [17, с. 190]. Избегая открытого противостояния христианству, этот другой тоталитаризм подрывает его с левого фланга. Так Жирар приходит к выводу, что Ницше стал невольным вдохновителем национал-социализма: «Похоронить современную обеспокоенность жертвами под горой трупов – вот национал-социалистская трактовка ницшеанства» [18, с. 185].

Ссылки:

• 1.   Girard R. Deceit, Desire, and the Novel: Self and Other in Literary Structure. Baltimore, 1966.

• 2.   Girard R. The Girard Reader / ed. by J.J. Williams. New York, 1996.

• 3.    Ibid. P. 63.

• 4.    Girard R. Deceit, Desire, and the Novel … P. 230.

• 5.  Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции 1–15. СПб., 1999.

• 6.   Girard R. The Girard Reader. P. 233.

• 7.    Жирар Р. Насилие и священное. М., 2010.

• 8.    Лакан Ж. Образования бессознательного. М., 2002.

• 9.    Жирар Р. Критика из подполья. М., 2012.

• 10.    Карелин В.М. Человек сталинской эпохи: антропология жертвы в свете современных теорий [Электронный ресурс] // Общество, государство, право. 2013. № 2 (8). URL: http://gosuprav.ru/PDF/03OGP213.pdf (дата обращения:

10.09.2015).

• 11.    Ницше Ф. Письма. М., 2007.

• 12. Ницше Ф. К генеалогии морали. М., 2011.

• 13. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб., 1999.

• 14. Ницше Ф. К генеалогии морали.

• 15.    Жирар Р. Я вижу Сатану, падающего, как молния. М., 2015.

• 16. Там же. С. 180.

• 17. Там же. С. 190.

• 18. Там же. С. 185.