Миссиологические размышления о жизни и деятельности приснопамятного митрополита Никодима (Ротова)

которое выходило бы за рамки только воспоминаний, и что для решения этой задачи будут привлечены, будем надеяться, самые разнообразные архивные источники» [Гераськин, Михайловский, 2010]. Историки, однако, уже опубликовали некоторые интересные материалы4.

Митрополит Никодим (Ротов)

Но не только историки призваны все более усердно и основательно продолжать изучать жизнь и деятельность этого замечательного архипастыря — великого стратега и тактика организации церковной жизни в условиях, весьма неблагоприятных для Церкви. Прежде всего это задача миссиологов.

Миссиология — новая богословская дисциплина, сложившаяся в ХХ в., наука, анализирующая роль и задачи Церкви в определенные конкретные периоды жизни общества. Она значительно шире и глубже истории миссии, поскольку выявляет или конструирует стратегии и тактики организации церковной жизни, принципиально важные для рассматриваемого периода, анализирует состояние миссионерского поля, в частности тщательно изучает социологические, политологические, культуро логические, психологические и даже патологические характеристики конкретного общества. Строго говоря, все размышления о жизни Церкви, о тех или иных проблемах пастырей и архипастырей должны быть миссиологическими.

Митрополит Никодим не изучал миссиологию, но его интуиция, прозорливость, широкий кругозор, поразительное внимание к людям и доверие к ним были факторами мудрого лидерства и успешной реализации стратегий, о которых он почти не говорил, но которые осознавал. Примером миссиологического характера оценки деятельности митрополита Никодима могут служить книга, подготовленная проф.-прот. Владимиром Сорокиным [Сорокин, 2008], и статья прот. Александра Ранне [Ранне, 2019]. В них намечен анализ стратегического мышления и действования архипастыря, которого они знали лично и которому были верными соработниками на разных иерархических уровнях. Первая книга посвящена анализу миссии православного единства, осуществлявшейся в рамках проекта подготовки Всеправославного собора. В статье прот. А. Ранне справедливо отмечается, что «представлять себе митрополита Никодима только лишь умелым и компромиссным политиком, искусно лавирующим в сложной политической ситуации, было бы, с нашей точки зрения, глубоко ошибочным. Это был человек глубокой веры. Человек, христиански мыслящий и православно живущий. И поэтому его политическая и международная деятельность всегда внутренне обосновывалась не только внешними выгодами для существующей во враждебном мире и воинствующей Церкви Христовой, но и богословски, и нравственно выверенной позицией по самым сложным вопросам жизни. Именно в этом контексте и рождаются два основных направления его деятельности на международной арене. Это — христиански обоснованная борьба за мир и экуменическая деятельность, опирающаяся на поиски более тесного объединяющего сотрудничества в сложном мире православных Поместных Церквей» [Ранне, 2019, 43].

Выдающийся церковный деятель митрополит Никодим продолжает быть образцом христианского миссионера в наш век, столь требующий активной миссии и евангелизации. И при этом уже несколько десятилетий не утихают в русском православии голоса недовольных проповедью, богословской и церковной деятельностью приснопамятного митрополита Никодима. В академических текстах говорится скромно: «Митрополит Никодим (Ротов) — одна из самых не только ярких и масштабных, но и спорных фигур Русской Православной Церкви в советскую эпоху» [Гераськин, Михайловский, 2010, 46]. Вопрос, однако, возникает, в чем спорность. А в интернет-публикациях виден широкий спектр маргинальных суждений, причем не только раскольников — врагов Московской Патриархии, но и формально принадлежащих к ней. Даже если не обращать внимание на маргиналов, все же напряжение между сторонниками и противниками митрополита требует тщательного анализа. Правда, есть и простой ответ. Те, кто лично и достаточно близко знал митрополита Никодима, те практически никогда не высказывали суждений, которые слышны от «ревнителей чистоты» православия, по существу псевдоревнителей, знающих о нем понаслышке или пытающихся анализировать его тексты. Многие сегодняшние пренебрежительные и негативные суждения повторяют аргументы, прозвучавшие еще в 60-е годы. Они, на первый взгляд, обусловлены стремлением сохранить чистоту православия и выражены в категориях богословских, но вызваны прежде всего опасением вмешательства атеистической власти в жизнь Церкви. Появление нового, очень молодого архимандрита в руководстве Русской Православной Церкви вызвало вполне понятное подозрение в том, что власть пытается продвинуть и расставить в руководстве Церкви своих людей. Без согласия власти ни одно назначение не было возможным. А критерием сохранения чистоты православия считались (и сегодня большинство православных считает) неизменность буквы, консерватизм внешнего благочестия — вплоть до длины волос и элементов одежды, и прочие атрибуты. Молодой архимандрит внешне был абсолютно церковен, прекрасно и грамотно служил. Что-то должно же было настораживать и свидетельствовать о его якобы антицерковной миссии, если власть пропустила его в номенклатуру. Вполне понятно, что интенсификация миротворчества и расширение контактов с западным христианством, хотя и начатое уже до митрополита Никодима, стали объектом нападок некоторых священнослужителей и мирян. Если судить формально, то стратегия политической власти с атеистической идеологией, очевидно, не должна была бы быть терпима Церковью. Однако именно миротворческое служение, доброе и терпимое отношение к инославным и неверующим, гостеприимство и открытость и, прежде всего, готовность к диалогу были и остаются чрезвычайно необходимыми в миссионерских целях ради сопротивления власти в политике закрытия храмов и искоренения религии в социалистическом обществе, «строившем коммунизм». Как и сегодня актуально свидетельствовать, что вера во Христа как Спасителя и Сына Божия, вера в Пресвятую Троицу, принадлежность Русской Православной Церкви не навязывают ту или иную социально-политическую модель государственного устройства. К сожалению, несмотря на увещевания священноначалия Русской Православной Церкви, этот тезис и сегодня ставится многими православными под сомнение5. Однако новые усилия и новые формы активности руководства Русской Православной Церкви, хотя она по-прежнему возглавлялась Святейшим Патриархом Алексием I, стали восприниматься как обновленческие тенденции нового человека в руководстве Русской Православной Церкви. В русском православии всякое нововведение и тем более реформа осознаются как обновленчество, как предательство православия. (Не будем здесь останавливаться на исключительно важной теме — о причинах, роли и последствиях обновленчества в послереволюционный период.) Поэтому даже стремление сделать понятным чтение Священного Писания на богослужении, разрешив параллельно церковнославянскому прочитывать и русский перевод, воспринималось как обновленчество и угроза православию. Неудивительно, что подозрительность вызывал и каждый факт согласия со светской властью в социальной или политической программе. Так, участие Церкви в миротворческих акциях воспринималось как свидетельство сотрудничества с властью и ее идеологическими и силовыми структурами. Мотивы ревнителей православия в ту пору облекались в форму богословских претензий.

И сегодня мы слышим опасения православных ревнителей по поводу провозглашения миротворчества миссией Церкви. Стоило Владимиру Легойде, председателю Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, назвать миротворчество основой миссии Русской Православной Церкви в международных отношениях [Легойда, 2017], как сразу же ему дал отповедь на своем сайте «Антимодерн» православный прихожанин одного из московских (патриархийных) храмов. Очевидно, что следует не просто помнить, но и следовать церковному пониманию миссии Церкви, сформулированному в Концепции миссионерской деятельности РПЦ, в которой утверждается, что «примирение — одно из пяти направлений миссии РПЦ» [Миссионерская концепция, 2007].

У сегодняшних оппонентов митрополита Никодима и его стратегии добавились и новые аргументы, как правило, опирающиеся на концепцию «сергианства», требующую особого анализа. Это тоже одна из важнейших тем, обсуждение которой могло бы помочь в обретении правильного взгляда на личность и церковное служение митрополита Никодима6.

Все-таки это факт, что именно благодаря «сергианству» клеймители его имели возможность принимать Таинства Церкви. Были и сопротивлявшиеся, мученики, совсем немногие диссиденты. Однако сегодня позиция тех, кто получил сан от «сер-гиан» или получил крещение от «сергиан», должна быть более взвешенной и честной. Многие священнослужители, в том числе архиереи, исповедники, прошедшие через сталинские лагеря, приняли «сергианство», и не нам их судить.

Самое характерное для всех «антисергиан», противников митрополита Никодима — это то, что они не видят, не знают истинного его вклада в дело освобождения Церкви от преследования атеистического режима, в дело обращения лидеров партийного руководства от зоологической ненависти к религии к относительно толерантной позиции в брежневские и горбачевские времена. Владыка не дожил до перестройки, но тот факт, что удалось достойно отпраздновать Тысячелетие Крещения Руси в 1988 г., — несомненно его заслуга (хотя он скончался за 10 лет до этого события). И здесь нельзя забывать роль международной христианской общественности, роль политики, которая была бы невозможна без той стратегии межконфессионального (экуменического) сотрудничества, которую в такой степени эффективно никто до него и никто после него с такой же интенсивностью не развивал. В политике и в дипломатии, в ситуациях, где необходимо скрывать от власти гонителей свои ценности, скрывать стратегию и тактику борьбы с нею, практически никогда нельзя судить о роли и заслугах личности по внешним знакам, по вынужденным заявлениям лояльности и даже по архивным документам. Критики так называемого сергианства, как правило, наивны и неискренни, поскольку многие из них никогда не сопротивлялись режиму — и потому не заслужили права судить о том, что нужно было делать в критической для Церкви ситуации.

Поучителен один документ 1971 г., который был довольно известен в церковном народе, но не содержанием, а выводами — «митрополит Никодим вводит новое богословие, не по отцам». Имеет смысл его проанализировать и убедиться, насколько этот документ несправедлив, казуистичен, схоластичен и далек от православного святоотеческого богословия.

Авторы «Обращения» были известными церковными диссидентами и, казалось бы, имели право во весь голос выражать свое несогласие с церковным руководством. В тексте их «Обращения» политические аспекты не были упомянуты, и проблем с властью у них не должно было быть.

Перед началом Поместного Собора 1971 г., который должен был выбрать Патриарха Московского и всея Руси на вдовствующий престол, появилось «Обращение к Поместному Собору Русской Православной Церкви 1971 года по поводу богословской деятельности Высокопреосвященного Никодима Митрополита Ленинградского и Новгородского и других, единомысленных ему лиц» [Обращение, 1971]. Его составителями были cвящ. Николай Гайнов и трое мирян: Феликс Карелин, Лев Регельсон, Виктор Капитанчук7. Оно, как утверждают сегодняшние публикаторы и составители, было вручено каждому члену Собора, однако на Соборе о нем речи не было. Ни в повестке дня, ни в выступлениях в прениях оно не было упомянуто.

Обращение начиналось так: «Вот уже десять лет как религиозная совесть русского православного народа смущена и встревожена тем духом богословского модернизма, который проник в Русскую Церковь вместе с началом епископского служения Преосвященного Никодима (Ротова), ныне Митрополита Ленинградского и Новгородского. Никодим, а затем и другие единомысленные ему лица, среди которых особенно выделились Митрополит Ярославский и Ростовский Иоанн (Вендланд), Архиепископ Львовский и Тернопольский Николай (Юрик) и два профессора Ленинградской духовной академии: протоиерей Ливерий Воронов и протоиерей Виталий Боровой — на всевозможных религиозных конференциях, на страницах Журнала Московской Патриархии и даже во Святых Храмах излагают и проповедуют такое учение, которое с точки зрения традиционного православного сознания, воспитанного на богословском синтезе Великой Церкви, нельзя назвать иначе, как новым» [Обращение, 1971].

Весьма характерен тон и методология обвинения: «религиозная совесть русского православного народа встревожена духом богословского модернизма». Священник и три мирянина без богословского образования осознали себя олицетворением религиозной совести и обнаружили врага — «дух богословского модернизма». Что это такое, они не объясняют, но все же поясняют: «…несмотря на свое совершенно исключительное значение в жизни Восточной Церкви, богословский синтез, осуществленный средневековой Византией, нельзя считать окончательным выражением всей полноты Христианского Откровения. За пределами Византийского синтеза остался целый ряд глубоких религиозных прозрений раннего христианства, опыт и богословие Церкви Западной; разумеется, в состав Византийского синтеза не мог не войти также и богатейший духовный опыт, и религиозно-творческие искания Церкви Российской. Поэтому сама по себе новизна какого бы то ни было богословского учения по отношению к традиционному богословию Великой Церкви еще не является предосудительной» [Обращение, 1971]. Стало быть, дело не в модернизме, не в новой форме или в новом языке, не в новом восприятии Откровения, но в неприемлемости позиции критикуемых проповедников и богословов. Примечательно, что Собору предлагалось осудить позицию целого ряда богословов, а не только митрополита Никодима. Причем, как показала практика последующих десятилетий, — осудить лучших богословов Церкви, среди которых и архипастыри, кому подобает нести ответственность за догматическую корректность. Уже сама форма письма-обличения, характерная для эпохи процветания доносов и пасквилей, не вызывает уважения. Богословские споры должны решаться в продолжительной и глубокой дискуссии богословских школ — и потом уже, по результатам этих дискуссий, обсуждаться на соборах. Уровень богословского образования в ту пору был невысок, сохранились лишь две духовные академии, а к внешней деятельности привлекались лучшие профессора. Более квалифицированных специалистов в истории Древней Церкви и церковно укорененных профессоров, чем приснопамятные протопресвитер Виталий Боровой и профессор-протоиерей Ливерий Воронов у нас тогда не было и, пожалуй, нет и сейчас. Поэтому осуждающие их богословскую позицию претендуют на то, чтобы быть богословскими авторитетами, не будучи и близко на уровне критикуемых авторов. Кроме того, есть и особая ответственность архипастырей и пастырей в отношении к светской власти. Язык общения с ней — это не язык исповеди, а язык дипломатии. Наивно было бы в диалоге с атеистической властью напоминать ей о своей мечте — смене атеистического режима. Задача же доказать социальную ценность христианской этики при всех режимах — задача миссионерская. Именно это и составляло содержание многих проповедей представителей так называемого сергианства.

Претензии авторов «Обращения» были предъявлены нескольким богословам, но опасность авторы видели в том, что этот «богословский модернизм проник в Русскую Церковь вместе с началом епископского служения митрополита Никодима». Очевиден сегодня низкий уровень и поверхностный характер анализа церковно-политической ситуации рассматриваемого документа. Начало восстановления церковной жизни при сталинском режиме в 1943 г. — вот существенная веха поиска нового языка Московской Патриархии в диалоге с властью и обществом. Конечно, начало оформления этого языка можно отнести и к заявлениям Святейшего Патриарха Тихона, святого исповедника, и к декларации митрополита Сергия, не вдаваясь в спор об ее авторстве.

Сегодня так часто встречаются обвинения в «сергианстве» тех, кто поминал представителей советской власти в своих молитвах или заупокойных поминовениях. При этом мало кто знает, что мученики Древней Церкви, смело идущие на смерть, чтобы не поминать императора-язычника как Бога, утверждали, что молятся за императора8.

Строго говоря, тревогу вызывают у авторов «Обращения» не столько богословие, сколько церковная политика и опасение, что атеистическая власть вмешивается в церковную жизнь и поддерживает выдвижение тех церковных лидеров, которые будут действовать по ее указке. Аргументы же они пытаются предъявить богословские. Обильно цитируются выступления упомянутых «модернистов» на международных конференциях (что, конечно же, хорошо, и мы можем сегодня сами оценить, убедительны ли обвинения). Далее утверждается, что «учение Митрополита Никодима и других единомысленных ему лиц не только ново. Оно весьма сомнительно даже с точки зрения тех, не вошедших в Византийский синтез, апокалиптических аспектов Божественного Откровения, вокруг которых сгущается его собственная проблематика: учение о Тысячелетнем Царстве (Откр 20:1–11), учение о Новом Творении (Откр 21:5) и учение о народах земли, ходящих в свете Нового Иерусалима (Откр 21:24–22:2)» [Обращение, 1971].

Выражение «сомнительно» означает неубедительность для авторов обвинения. Из этого не следует недопустимость такого учения. К сожалению, очень часто некоторые православные ревнители далеко отходят от православия, забывая, что православному богословию свойственен апофатизм — глубокое благочестие перед тайной. То, что нам не открыто во всей полноте и прозрачности, то может быть принято, но не должно быть догматизировано.

Что касается толкования Священного Писания, то это не просто право священнослужителя, но и его обязанность. И экзегетика, и герменевтика требуют не только соответствующего образования, но и ориентации на актуальную ситуацию. Священный текст обращен к конкретному человеку в любую эпоху, именно в нем должен человек найти ответ на вопрос, как жить в данный момент. Неудивительно, что впервые появившиеся в ХХ в. проблемы, или же угрозы, весьма обострившиеся и ставшие глобальными сегодня, не были актуальны для святых отцов IV–VIII вв. Неимоверно возросла угроза человечеству в связи с возникновением новых технологий, ядерного и прочих видов оружия. Не найдем мы и прямых святоотеческих указаний, как поступать в эпоху глобализации. Но об ответственности человека за сохранение дара жизни, о том, что Христос — мир наш, о том, что Христос с теми, кто собрался хотя бы вдвоем или втроем во имя Его, о служении справедливости мы читаем в Священном Писании и наставляемы святоотеческим наследием. Любопытно, что именно темы, связанные с проблемами христианской социальной этики, вызывают смущение у обвинителей официально принятого церковного благовестия. Неслучайно, что и основные претензии противников межконфессионального сотрудничества связаны с их утверждением, что в процессе диалога акцент делается не на «вертикальном» богословии, но на «горизонтальном», сосредоточенном на социальных проблемах.

Здесь просматривается некоторое противоречие в позиции ревнителей православия. С одной стороны, богословие уже сложилось, никакого его развития быть не может, оно святоотеческое, с другой стороны, потребность обсуждать «вертикальное» богословие свидетельствует об убеждении, что процесс богословского творчества возможен и необходим. Что касается богословской социальной этики, то именно поиск богословского ответа, богословских оснований христианского поведения насущен, а это и именуют столь презираемым в ревнительских кругах «горизонтальным богословием».

Другой характерный момент «Обращения» — его метод: задать своего рода «недоуменные вопросы» в отсутствии основательной богословской аргументации, опровергающей критикуемые тезисы. При этом утверждается: «три момента в деятельности Митрополита Никодима и других единомысленных ему лиц вызывающих особую тревогу:

1) то, что они не пытаются обосновать свое новое учение религиозным опытом Вселенской Церкви, но предпочитают „мудрствовать не по Отцам“; 2) то, что они излагают свое учение двусмысленно, избегая откровенных наименований, фрагментарно, отрывочно, зачастую вкрапливая небольшие тексты значительного религиозного и богословского содержания в пространные рассуждения на мирские темы, не столько обращаясь к Церковному самосознанию, сколько постепенно и незаметно изменяя в Церкви духовную атмосферу; и, наконец: 3) …дерзают свое новое учение, соборным сознанием Церкви еще не рассмотренное и соборной властью не одобренное, навязывать и Русской Церкви и даже всему христианству в качестве руководства к действию» [Обращение, 1971].

На такого рода обвинения бессмысленно реагировать, если их авторы убеждены, что они «мудрствуют по Отцам» и обосновывают свою полемику опытом Вселенской Церкви, тогда как критикуемые авторы «изменяют в Церкви духовную атмосферу».

И вот, разносятся слухи в церковном народе, растут подозрения в том, что критикуемые богословы общаются с инославными и могут подпасть под чуждое влияние, пробуждается психология поиска врагов. Растет этническая, конфессиональная и политическая ксенофобия.

Довольно много тем затронуто в «Обращении», первая из которых — понимание Царства Божия. Цитируется доклад митрополита Никодима, произнесенный на заседании «Христианской мирной конференции»: «Обстоятельства переживаемого нами времени дают христианам еще некоторое время, необходимое для того, чтобы объединиться между собой в служении примирения и, тем самым, восхитить Царство Божие, грядущее в силе». (При этом дается неполная ссылка, без указания номера журнала: ЖМП, 1963, с. 46). Авторы обращения вопрошают:

«1. Можно ли понимать вышеприведенные слова Преосвященного Никодима в том смысле, что, по его мнению, приблизились последние времена?

• 2.    Что именно Преосвященный Никодим понимает под Царствием Божиим, грядущим в силе?

• 3.    Каково, по мнению Преосвященного Никодима, соотношение Царствия Божия, грядущего в силе, и Царствия Божия, приходящего неприметным образом (Лк 17:20–21)?

• 4.    Какую конкретную связь усматривает Преосвященный Никодим между борьбой за международный мир и стяжанием грядущего в силе Царствия Божия?» [Обращение, 1971].

Очевидно, что не Собору нужно было задавать все эти вопросы, а митрополиту Никодиму, который напомнил бы вопрошателям, что «время близко» и расслабляться христианам не подобает. Такие демагогические вопрошания не завершились диалогом, и не будем здесь отвечать за обвиняемого митрополита, хотя создается впечатление, что авторы вопрошаний плохо представляют себе, что такое Царство Божие.

Что же следует понимать под Царством Божиим? Здесь мы столкнемся с вполне естественным богословским плюрализмом. Святоотеческое богословие — язык образов, а не язык дефиниций. Каждый новый образ дополняет и раскрывает мистический опыт и помогает понять глубину понятия. Бессмысленно спрашивать о соотношении Царствия Божия, грядущего в силе, и Царствия Божия, приходящего неприметным образом (Лк 17:20–21). То есть спрашивать можно и нужно, когда не ясно, что такое Царство Божие, но требовать нормативную формулировку для Царствия Божия и других мистических категорий бессмысленно и неблагочестиво.

И, конечно же, совсем наивно звучит вопрос «Какую конкретную связь усматривает Преосвященный Никодим между борьбой за международный мир и стяжанием грядущего в силе Царствия Божия?». Сегодня как никогда раньше, после опыта мировых войн и в сознании того, что следующая мировая война может быть непредсказуемой по своей катастрофической разрушительности, совсем не по-христиански относиться с пренебрежением к стремлению укрепить международный мир.

На протяжении всего текста «Обращения» авторы задают митрополиту Никодиму до сотни вопросов, подобных выше процитированным и еще более казуистичным. Порой это очень напоминает рассказ Василия Шукшина «Срезал!». Какое-то время назад цитированный и разбираемый здесь обвинительный трактат казался забытым, но недавно православный публицист заявил, что это «разгромная критика мировоззрения митр. Никодима. Хотелось бы подчеркнуть, что богословский уровень этого анализа очень высокий, он не имеет ничего общего ни с какой „диомидовщиной“ (авторы по своему мировоззрению вообще — умеренные либералы), но, между тем, никакого внятного богословского ответа за прошедшие десятилетия от учеников и почитателей владыки не последовало, что наводит на определенные мысли» [Се-менко, 2008].

Учитывая это, реагировать, по крайней мере в богословском образовании, надо. Сторонники такого рода критики узнаваемы и в большинстве случаев являют собой религиозно-психологический тип, который принято называть сегодня фундаменталистским. При этом следует учесть, что в православной богословской мысли устоялось понимание этого феномена как патологической религиозности.

В жанре предложенной статьи не уместить все позиции оппонентов. Основных направлений обвинения — четыре: миротворчество9, модернизм (установка на обновление, на творчество) [Семенко, 2008], экуменизм (сотрудничество в деле христианской миссии) [Никодим (Ротов)], «сергианство» (лояльность политическому режиму) [Ардов]. Ссылки даются на сайт «Антимодерн», чтобы убедить читателя в том, насколько беспомощны критики, не могущие даже внятно определить эти понятия.

По каждому из них необходима дискуссия. Поэтому лишь слегка коснемся темы «Миротворчество». Что касается миротворчества, то Русская Православная Церковь имеет возможность опираться на Концепцию миссионерской деятельности Русской Православной Церкви 2007 г., где утверждается, что миссия примирения — это одна из пяти форм миссионерской деятельности Церкви. В ней утверждается в частности: «свидетельство и провозглашение возможности примирения между людьми различных национальностей, возрастов и социальных групп, должны стать одним из ключевых содержаний православной миссии» [Миссионерская концепция].

Богословие мира митрополита Никодима заслуживает внимания, поскольку оно укоренено в Предании Церкви, это далеко не «богословие революции» или «богословие освобождения». Оно в значительной мере вдохновлено энергией симбиоза миротворчества и экуменического движения. Пример серьезного и заинтересованного отношения к нему — работа проф. Д. В. Витера, который рассмотрел вопросы развития богословских идей митрополита Никодима в контексте активизации экуменического диалога во второй половине ХХ в. и формирования в рамках иринологии коммуникативной концепции мира, отражающей попытки Русской Православной Церкви определить основные направления преодоления изоляционизма и занять ведущее место в историческом процессе миротворчества как основы преодоления противоречий общественного развития [Витер, 2016].

Необходимо в нашем богословском образовании аргументированно возразить несправедливым обвинениям и признать, что именно то, в чем обвиняют митрополита Никодима, суть сегодня, согласно современной миссиологии, основные направления миссии Церкви.