Монархия, Сангха и государство: историческая динамика монашеских реформ в Таиланде XVIII–XXI вв.

Бурятский государственный университет имени Доржи Банзарова (БГУ), Улан-Удэ, Россия, ,

систематически прибегали к реформированию монашеской общины, используя религиозный авторитет для политической легитимации, внутренней консолидации и укрепления государственного контроля над духовенством.

Наиболее значимые институциональные преобразования были инициированы королем Монгкутом (Рамой IV, 1851–1868), создавшим реформаторское течение Дхаммаюттиканикая с высокими стандартами соблюдения монашеского устава (Виная), а затем существенно расширены его преемником королем Чулалонгкорном (Рамой V, 1868–1910). Как подчеркивают Д. Са-енкум и А. Сангкачан, именно последовательная политика обоих монархов сформировала долгосрочную юридическую и административную рамку, определяющую взаимоотношения буддийского монашества и тайского государства на протяжении последующих десятилетий (Саенкум, Сангкачан, 2020).

Принятый во время военного режима фельдмаршала Сарата Танарата Закон о Сангхе 1962 г. (B.E. 2505) вновь ввел абсолютную, вертикально-иерархическую модель монастырского управления: был создан Высший совет Сангхи с полномочиями законодательной, исполнительной и дисциплинарной власти, а его деятельность финансировалась и курировалась государственным аппаратом через Департамент религиозных дел (сейчас – Национальное управление буддизма). Такая бюрократизация усилила зависимость верхних звеньев монашества от политической власти и к 1980–1990-м гг. сопровождалась снижением уровня общественного доверия и широкой дискуссией о финансовой прозрачности и требованием «вернуться к первоначальной виная» как к более легитимному основанию внутренней дисциплины.

Поправка к Закону о Сангхе (№ 3) B.E. 2560 (2017), одобренная Национальной законодательной ассамблеей 29 декабря 2016 г. и обнародованная 07 февраля 2017 г., восстановила исключительное право монарха единолично назначать Верховного патриарха, исключив прежние требования о предваренной номинации со стороны Верховного совета Сангхи и о старшинстве кандидата. Это решение углубило институциональную зависимость высшего духовенства от короны и вновь проявило традиционное напряжение между монастырской автономией и государственным патронажем.

Важно подчеркнуть, что историческая последовательность ключевых законодательных актов – 1902, 1962, 1992, 2017 – показывает, что каждое ужесточение контроля неизменно порождало ответные поиски внутренних механизмов саморегуляции, подтверждая «реактивную спираль» тайских монашеских реформ. Новые законодательные инициативы стабилизируют административную вертикаль Сангхи, но одновременно обостряют противоречия между централизи-рованными и периферийными формами буддийской религиозности, что подчеркивает циклическую, а не линейную динамику преобразований.

Актуальность настоящего исследования обусловлена отсутствием систематического труда, который бы проследил эволюцию институционального статуса тайской Сангхи в неразрывной связи с политическими режимами страны. Хотя в отечественной науке уже существует общий обзор тайского буддизма, посвященный главным образом доктринальным и культурно-историческим аспектам, однако он не охватывает подробно механизмы централизации и децентрализации монашеского управления. Зарубежная литература представлена преимущественно кейс-стади и анализом отдельных законодательных актов, что оставляет без внимания сквозную хронологию реформ.

В российской буддологии, исторически сфокусированной на тибетском, монгольском и бурятском ареалах, тайская Сангха фигурирует лишь эпизодически: в статьях по сравнительному государственно-религиозному праву, кратких разделах учебных курсов и докладах на специализированных конференциях. Монографии, посвященной именно институциональным трансформациям тайского монашества, пока не издано. Поэтому комплексный анализ реформ – с четкой периодизацией, сопоставлением правовых норм и оценкой современных вызовов – востребован как среди отечественных исследователей буддизма и права, так и в широкой востоковедной аудитории, которой необходима целостная картина взаимодействия Сангхи, государства и общества в Юго-Восточной Азии.

Тем не менее, юридические коллизии между монастырской Винаей и гражданским правом регулярно становятся предметом общественных дискуссий в Таиланде (Баворнсилават и др., 2024: 149–150). Циклическая централизация управления Сангхой при смене режимов приводит к регулярному снижению уровня доверия и усилению общественных напряжений (Пумара, 2017: 65–66). Экономическая непрозрачность храмовых активов подрывает моральный авторитет монашества и затрагивает проблему религиозной свободы (Пхонтема, 2020: 87–88). Расширение цифрового пространства существенно увеличивает публичную активность монашества, требуя исторического контекста для выработки адекватных регулятивных подходов (Пиясило, Конгпан, 2020: 39–40). Концепция «буддийского конституционализма» призывает переосмыслить баланс прав и обязанностей буддизма в современной конституционной системе1, а историко-правовой анализ позволяет раскрыть малоизученные механизмы саморегуляции Сангхи (Патипанават и др., 2023: 491–496).

Объект исследования – тайская Сангха как ключевой социально-политический и религиозный институт.

Предмет – механизмы и последствия монашеских реформ с XIII в. до поправок 2017 г. Цель исследования – реконструировать циклическую природу монашеских реформ, выявив их зависимость от политических режимов и изменения монашеской автономии.

Задачами исследования являются следующие: 1) проследить эволюцию законодательных актов (1902, 1941, 1962, 1992, 2017); 2) раскрыть роль королевской и военной власти в инициировании реформ; 3) проанализировать реакцию монашества на процессы централизации; 4) оценить современные вызовы (экономическая прозрачность, цифровизация, религиозный национализм).

Научная новизна работы состоит в создании комплексной диахронной модели, охватывающей правовые, политологические и источниковедческие аспекты. Введен концепт «реактивной спирали реформ», позволяющий интерпретировать исторические и современные трансформации тайского монашества в единой аналитической рамке.

Методологическая основа исследования сформирована многоуровневым анализом двадцати рецензированных публикаций, подобранных по критериям тематической репрезентативности и хронологической полноты. Эти работы аккумулируют широкий спектр первичных данных – от королевских указов и актов Сангхи до монастырских хроник, социологических опросов и актуальных юридических комментариев – обеспечивая системный, критически опосредованный доступ к исходным документам через профессиональную интерпретацию авторов-специалистов.

При этом для достижения заявленной цели исследование опиралось на сочетание взаимодополняющих методологических уровней, последовательно раскрытых ниже.

• 1.    Источниковедческий пласт. На первом этапе проведен текстологический разбор нормативных материалов, охватывающих всю дугу 1782–2017 гг. – от первых монашеских законов короля Рамы I, регламентировавших поведение монахов и трактуемых К. Тонсакулрунгуангом, а также ранних указов эпохи Раттанакосин о храмовых землях и королевском патронаже, рассмотренных в работах А. Дюбюса и Д. МакКарго, до кодифицированных Сангха-актов 1902, 1941, 1962, 1992 гг. и поправок 2017 г. (их эволюция и проблематика статуса монашеских администраторов подробно представлены у П. Лимпрасерта и В. Таномкула).

• 2.    Сравнительно-исторический подход. Реформы были соотнесены между собой по четырем аналитическим осям: 1) структура управления; 2) дисциплинарные стандарты; 3) экономический режим; 4) публичная роль Сангхи. При этом данное сопоставление высветило повторяющиеся «узлы» централизации и реактивные ответные процессы, формируя основу модели «спиральной реформы».

• 3.    Количественный анализ. Статистические данные о численности монашеских администраторов (сангхатикан, sanghātikān) и объемах бюджетных трансфертов, опубликованные П. Лимпра-сертом и В. Таномкулом, подвергнуты контент-анализу для фиксации трендов кадровой и финансовой динамики (Лимпрасерт, Таномкул, 2022: 422–423). Количественные наблюдения сопоставлялись с описаниями кризисов доверия и реформаторских инициатив, что позволило проверить эмпирическую валидность качественных выводов.

• 4.    Юридическая герменевтика. Концепты «dhammarāja», «буддийский конституционализм» и формула «free-but-unequal» интерпретированы критически в контексте тайской конституционной доктрины на основе работ К. Тонсакулрунгуанга (Tonsakulrungruang, 2021: 78–83). Это обеспечило теоретическую рамку для оценки баланса привилегий и обязанностей буддизма в государственном устройстве.

Для характеристики раннего периода 1782–1851 гг. опираемся на аналитические реконструкции становления королевского патронажа и зарождения централизационной логики Сангхи у Д. МакКарго (McCargo, 2012) и А. Дюбюса (Dubus, 2017), а также на подробное исследование религиозных реформ Рамы IV у С. Секхампхана (Секхампхан, 2021). Такое расширение временного охвата позволяет проследить эволюцию ключевых понятий, процедур управления и легити-мационных стратегий тайской Сангхи от основания династии Чакри до поправок 2017 г., тем самым обосновывая датировку исследования периодом XVIII–XXI вв.

При этом полевые исследования и интервью сознательно не проводились; акцент на опубликованных и верифицируемых материалах повышает воспроизводимость результатов, хотя и задает ограничение: выводы зависят от степени полноты и критичности вторичной литературы. Тем не менее синтетическое соединение источниковедческого, сравнительно-исторического, количественного и герменевтического уровней позволило выстроить целостную картину эволюции монашеских реформ и оценить ее в политико-правовой перспективе.

Обзор литературы . Рассмотрим специфику публикаций поэтапно.

• 1.    Раттанакосинский предреформенный этап (1782–1851). Уже первые три монарха династии Чакри заложили основы централизованного контроля над Сангхой. Королевские указы Рамы I–III регламентировали перепись храмовых земель и порядок канонических экзаменов, создав прецедент королевского надзора за дисциплиной монахов (McCargo, 2012; Dubus, 2017). Строительство храма Изумрудного Будды (Wat Phra Kaew, 1784) в составе королевского дворца обозначило символическую триаду «нация – король – Будда», подчеркнув концепт монарха-хранителя Сангхи¹. В 1812 г. Рама II впервые сместил настоятеля храма Махатхата (Wat Mahathat) королевским эдиктом, тем самым институционализировав прямую карательную юрисдикцию монарха над аббатами². Данные меры породили дисциплинарную риторику, которую позднее радикализировал Дхаммают-движение Рамы IV, – отсюда концептуальный «мост» к реформам второй половины XIX в.

• 2.    Правовая динамика (1962–2024). Закон о Сангхе 1962 г. – признанный исследователями «основой современной административной системы» – оформил жесткую вертикаль «Верховный патриарх – Верховный совет» (Supreme Sangha Council) и ввел категорию монаха-чиновника, тем самым юридически закрепив государственный патронаж (Кавасакатаммо, 2020: 78–82). Поправки 1992 г. усилили бюрократизацию Сангхи и зависимость распоряжения земельными участками храмов от одобрения Национального управления по делам буддизма (National Office of Buddhism, NOB) (Парияткиттаяпхон, Таномкул, 2024: 198–200). Детальный анализ ст. 37–39 и 54 выявляет «юридическую неясность» в определении обязанностей настоятелей, что порождает ситуацию двойного подчинения и увеличивает вероятность злоупотреблений (Лимпрасерт, Таномкул, 2022: 418–423). Поправка к Закону о Сангхе 2017 г. вернула монарху исключительное право утверждения кандидатуры Верховного патриарха, что, по мнению исследователей, входит в противоречие с канонической процедурой (sanghakamma), предусмотренной в дисциплинарном кодексе (Патипанават и др., 2023: 489–490). При этом административные изменения и практики управления тайской Сангхи, сформировавшиеся под влиянием законодательства второй половины XX и начала XXI вв., подробно рассмотрены в исследовании Т. Хонгтонг (Хонгтонг, 2021: 31–44).

• 3.    Политические окна возможностей. Используя теорию политических возможностей (political opportunity structure, POS), Пумара показывает, что авторитарные режимы 1941, 1962 и 2017 гг. сужают общественное пространство, одновременно открывая «окна» для ориентированной на государство реструктуризации Сангхи (Пумара, 2017: 65–73). Аналогичные выводы делает А. Дюбюс, указывая на политическую обусловленность взаимодействий тайского государства и буддийских институтов на протяжении XX в. (Dubus, 2017: 45–56). Д. МакКарго подтверждает, что политическая нестабильность и смена режимов неизменно сопровождались попытками политической элиты усилить контроль над буддийским монашеством через законодательные и административные механизмы (McCargo, 2012: 627–642). Скандалы 2010-х гг. вновь активизировали «охранительную» трактовку ст. 67 Конституции 2017 г., закрепив приоритет «защиты буддизма» (Tonsakulrungruang, 2021: 78–80).

• 4.    Социальная роль Сангхи. Отчет Центра буддологических исследований Университета Чулалонгкорн прогнозирует три сценария формирования «гражданской Сангхи» в 2020-е гг., подчеркивая решающее значение правовой грамотности монахов и финансовой прозрачности храмов³. Как свидетельствуют эмпирические данные, представленные Пиясило (Пиясило, Конгпан, 2020: 38–40), количество монашеских каналов на платформе YouTube растет экспоненциально, при этом 58 % респондентов выражают поддержку «миротворческой» политической активности монастырей. Эти сведения указывают на становление новой публичной сферы, в которой Сангха выступает не только объектом патронажа, но и самостоятельным субъектом гражданского дискурса.

• 5.    Исторические корни централизации. Диссертация Нанагары демонстрирует, что Закон 1902 г., разработанный под влиянием реформаторской Дхаммаюттиканикаи (Dhammayuttikanikāya), сформировал административную иерархию, подчинив Маханикаю (Mahānikāya) дисциплинарным стандартам «дворцового» монашества⁴. Более общая концептуальная и историческая эволюция Сангхи, ее доктринальные основания и феноменологические проявления подробно рассмотрены в работе П.Р. Инпеанга (Инпеанг, 2021). Реформы Рамы IV, детально описанные Секхампханом и Пимпун, подчеркивают роль строгой палийской учености как «дисциплинарной витрины» внешней политики государства (Секхампхан, 2021: 241–246; Пимпун, 2021: 28–32).

Кроме того, историческое исследование П. Пабхакаро и коллег демонстрирует связь между буддистскими реформами на Шри-Ланке, в царстве Мон и Сиаме, подчеркивая ключевую роль Дхаммаюттиканикаи как транслирующего звена буддийской дисциплины и учености, определившего дальнейшую централизацию тайского монашества (Пабхакаро и др., 2020). Именно в этот период закрепляется легитимационная связка «чистота дисциплины = цивилизованность нации», впоследствии многократно воспроизводимая.

В совокупности эти четыре блока источников создают целостную картину: 1) повторение нормативного цикла «закон → централизация → кризис → новый закон»; 2) долговременная кадровая асимметрия между реформаторским меньшинством и массовыми монастырями; 3) возрастающая роль экономической и цифровой прозрачности; 4) юридические споры о границах монархического патронажа и монашеской субъектности.

Результаты . Исследование позволяет сгруппировать результаты в ряд тематических блоков.

• 1.    Предреформенный раттанакосинский сегмент (1782–1851 гг.). Уже первый монарх династии Чакри – Рама I (1782–1809) – провозгласил «возрождение буддизма» стратегической задачей: во дворце воздвигается храм Изумрудного Будды, созывается совет ученых монахов для полной редакции Типитаки, а в 1805 г. утвержден свод «Законов трех печатей», юридически закрепивший прямую юрисдикцию трона над монашеской корпорацией. В эти же годы зарождается практика королевских экзаменов по Палийскому канону, которая позднее станет ключевым инструментом кадрового отбора. Рама I издал и первый «Кодекс для монахов», позже многократно обновляемый, но с ограниченной эффективностью за пределами столицы.

• 2.    Королевская парадигма «дисциплина ↔ легитимация». Исторический материал, отслеживаемый с XIII в., демонстрирует, что каждая царствующая династия воспринимала Сангху в качестве символической опоры суверенитета. Институт реформы выступал своеобразным социальным контрактом: государство гарантировало охрану монастыря и тем самым получало право перераспределять кадровые и имущественные ресурсы. Формула «чистая Виная – надежное правление» неоднократно позволяла политическому центру превращать религиозный дискурс в инструмент модернизационных преобразований.

• 3.    Механизм «реактивной спирали». Эмпирические данные подтверждают циклический характер реформ. Сначала фиксируется «кризис чистоты» – нравственный, финансовый либо региональный; далее принимается нормативный акт, централизующий управление и вводящий новые механизмы контроля; спустя одно-два поколения накапливаются побочные эффекты (бюрократические задержки, преобладание представителей старшего поколения в руководящих органах, отчуждение мирян), что инициирует очередной призыв к «очищению» и запускает новый виток цикла.

• 4.    Кадровая асимметрия как внутренний двигатель изменений. Структурный дисбаланс между численным большинством провинциального духовенства и непропорционально высоким представительством элитарных групп в высших органах управления генерирует латентную конкуренцию. Государственный центр отвечает ужесточением формальных требований к образованию, стажу и экзаменационным баллам, усиливая вертикаль, но одновременно оттесняя на периферию местные линии преемственности и стимулируя поиск альтернативных площадок лидерства, включая цифровые.

• 5.    Экономическая прозрачность в роли триггера новейших преобразований. Расхождение между нормами гражданского права и монастырской дисциплины в вопросах собственности размывает персональную ответственность за управление храмовыми активами. Современные инициативы по внедрению электронного кадастра и ограничений долгосрочной аренды свидетельствуют о переходе от морально-этической риторики к техническому регламентированию. Именно экономический контроль стал основным каналом расширения государственного надзора в XXI в.

• 6.    Цифровая публичная сфера и новая субъектность монашества. Экспоненциальный рост онлайн-проповедей и медиа-активизма выводит значительную часть монашеской коммуникации за пределы традиционной иерархии, формируя горизонтальные сообщества мирян-подписчиков. Это изменяет конфигурацию власти: настоятель становится одновременно администратором цифрового контента и публично отчетным актором. Государственный аппарат пока не располагает устойчивыми механизмами взаимодействия с этой «сетевой» Сангхой.

При Раме III (1824–1851) бурный рост торговли и земельных доходов храмов способствовал распространению обмена религиозных титулов на денежные пожертвования; сам монарх распорядился изъять из обращения печатные экземпляры «Законов трех печатей», подчеркивая сакральность права и концентрируя доступ к нему внутри дворца. Усиление экономических и дисциплинарных перекосов породило «кризис чистоты», который стал непосредственным катализатором реформ короля Монгкута.

Необходимо отметить, что будущее тайского монашеского института формируется в рамочных условиях трех взаимосвязанных сценариев, каждый из которых характеризуется собственным балансом возможностей и рисков.

• 1.    Консервативная стабилизация. Сохраняется существующая централизованная вертикаль. Верховный совет ужесточает критерии отбора кандидатов на административные должности, расширяет обязательную сертификацию монашеских администраторов (сангхатикан, sanghātikān) и устанавливает регулярный контроль над цифровыми системами учета пожертвований. Подобная траектория повышает предсказуемость дисциплинарных процедур и минимизирует репутационные кризисы, однако не устраняет дефицит доверия мирян: административная прозрачность возрастает прежде всего в бюрократическом секторе, тогда как символическая дистанция между монастырем и общиной может увеличиться.

• 2.    Гибридная децентрализация. При сохранении единой доктринальной иерархии хозяйственные полномочия – управление земельными ресурсами, арендными договорами и распределением бюджетов социальных проектов – передаются провинциальным и окружным советам монахов. Модель снижает нагрузку на центральные органы, стимулирует локальную инициативу и ускоряет реакцию на региональные запросы. Уязвимость заключается в опасности неравномерного развития: экономически благополучные провинции модернизируют инфраструктуру, в то время как периферийные рискуют остаться без достаточных ресурсов.

• 3.    Гражданская Сангха. Предусматривается институционализированное участие мирян в наблюдательных советах при храмах, их включенность в аудит активов и совместное формирование благотворительных фондов. Монахи получают пространство для контекстуальных интерпретаций Винаи, учитывающих цифровую экономику и гражданский активизм. Сценарий укрепляет социальный капитал буддизма и культуру взаимной отчетности, превращая храмовый комплекс в действенный центр общественной морали. Его слабое звено – необходимость тонкого баланса между традиционным авторитетом монашества и усиливающимся голосом мирян; без строго регламентированных процедур возможна конкуренция за влияние.

Важно подчеркнуть, что вероятность реализации каждого сценария напрямую зависит от того, смогут ли государственные институты увязать конституционную «охрану буддизма» с признанием автономии монастыря. То, сохранится ли жесткая вертикаль, раскроется ли потенциал децентрализации или Сангха вступит в фазу полноценного гражданского участия, определит способность реформаторов выстроить прозрачные и воспроизводимые правила, в рамках которых дисциплина, экономическая ответственность и открытый диалог будут функционировать не как конкурирующие, а как взаимодополняющие принципы.

Обсуждение . Королевская формула «нация – религия – монарх» обеспечила буддизму институциональные привилегии, однако же закрепила модель «полуавтономии»: Сангха пользуется материальной поддержкой, но принимает внешние правила игры. Такой компромисс работал в эпоху централизованной бюрократии и печатной проповеди. Он начинает давать сбой, когда монастырские сети становятся частью глобального медиапространства и экономических транзакций в реальном времени.

Кадровая геронтократия порождает эффект «отложенной синхронизации»: юридическая вертикаль обновляется медленнее, чем социальные запросы мирян. В результате молодые монахи с медиакомпетенциями ищут обходные каналы влияния, активизируя горизонтальные сети. Это увеличивает вероятность символических разногласий, но одновременно предоставляет ресурс для гибридных реформ, в которых монастырь остается духовным центром, а хозяйственная и образовательная деятельность делегируются смешанным советам.

Исторический материал показывает: каждый виток централизации был мотивирован не только заботой о дисциплине, но и желанием снизить политическую неопределенность. Однако длительная зависимость Сангхи от административного патронажа делает ее уязвимой: любая смена режима автоматически ставит под вопрос легитимность монастырского руководства. Надежный выход – укрепление процедурной прозрачности, основанной на четкой правосубъектности монашеских должностей и открытых финансовых стандартах.

Действующая система управления по принципу «Король утверждает – Совет управляет – Управление контролирует», исключающая участие мирян и приходских советов, перестает соответствовать актуальному общественному запросу на со-дхаммическое управление (co-dhammic governance), подразумевающее более активное включение прихожан в процессы монастырского администрирования. При этом голос мирян не должен приобретать характер политического давления, но может выступать в роли общественного аудита, позволяющего Сангхе поддерживать доверие общества без потери внутренней автономии.

Заключение . Заключительная панорама исследования подтверждает, что историческая динамика тайских монашеских реформ – от основания династии Чакри в 1782 г. до поправок к Закону о Сангхе 2017 г. – развивалась по спиральной модели. Каждый политический перелом открывает «окно» для свежей централизации, однако достигнутая упорядоченность неизбежно генерирует новые притяжения автономии. Так складывается ритм, в котором на смену волне дисциплинарного ужесточения приходит поиск гибких форм самоорганизации, а затем – очередной виток правового укрепления.

Кодификационный инструментарий остается главным рычагом государства: палийская легитимация соединяется с административной иерархией, обеспечивая управляемость, но фиксируя кадровую асимметрию и замедляя поколенческую ротацию. В третьем тысячелетии центр дебатов смещается в экономическую плоскость. Земельные аренды, бюджетные субсидии и поток цифровых пожертвований формируют новую «повестку прозрачности», в которой традиционный моральный авторитет, основанный на следовании Винае, дополняется общественным запросом на стандарты управления и публичную отчетность. Социологические опросы подтверждают, что для значительной части мирян именно открытость финансов и управленческих процедур усиливает доверие к монашескому руководству (Пиясило, Конгпан, 2020; Лимпрасерт, Таномкул, 2022).

Расширение цифрового пространства выводит Сангху из-под монополии традиционных медиа, создавая горизонтальные сети доверия и критики. При наличии четких процедур электронного учета, обратной связи и компетентностной аттестации цифровая публичность может трансформироваться из угрозы в ресурс обновления. Опыт истории подсказывает, что долговременная устойчивость достигается не максимальной централизацией, а гибким «пактом ответственности»: государство гарантирует базовую защиту буддизма, монашеское сообщество отвечает финансовой и дисциплинарной открытостью, социум поддерживает храм, видя в нем нравственный ориентир.

При этом позитивная траектория реформ, на наш взгляд, заключается в делегировании хозяйственных полномочий провинциальным и окружным советам при одновременном сохранении доктринальной унификации и введении объективно измеримых компетентностных требований к духовным должностям.

Подобная модель позволит:

• 1)    снизить транзакционные издержки управления храмовым имуществом;

• 2)    повысить прозрачность финансовых потоков;

• 3)    обновить кадровый состав за счет механизмов аттестации, оставаясь в пределах канонического стандарта Винаи. Тем самым Сангха получит институциональные стимулы к самообновлению, не теряя внутренней автономии, а государство – более предсказуемого и ответственного партнера в сфере публичной морали. Исторически подтвержденная способность тайского монашества к адаптивной реконфигурации позволяет рассматривать данную модель как наиболее реалистичную основу для поддержания устойчивого равновесия между «нацией, религией и королем» в условиях XXI в.

Будущие исследования целесообразно сосредоточить на сравнительной диагностике моделей нейтрального патронажа в многоконфессиональных обществах, на эмпирическом мониторинге эффективности электронных реестров храмового имущества, а также на источниковедческом анализе высочайших королевских постановлений и их скрытого влияния на кадровую, дисциплинарную и имущественную архитектуру Сангхи. Систематическая публикация и критическая корреляция этих документов с практиками позволит точнее оценить механизмы инерции и инновации внутри монашеского института.