Нациогенез русских и украинцев как факторы развития разных типов государственности в ХХ-начале ХХI веков

Нациогенез русских и украинцев в советский период. В первой четверти ХХ в. в итоге трех революций, мировой, затем Гражданской войн русские люди оказались в СССР наиболее расколотыми (в частности, из-за вынужденной миграции за рубеж), лишенными общих духовных ориентиров, преследуемыми новой властью. Все это глубоко их травмировало, разводило по политическим и социальным позициям. И только опасность завоевания страны нацистской Германией заставила советское руководство снизить накал антирусской политики и заняться восстановлением патриотических ценностей русского самосознания. После войны авторитет русского народа был во многом восстановлен его ведущей ролью в победе.

Дальнейшее развитие советской государственности, с одной стороны, продолжало тормозить русский нациогенез, с другой – парадоксальным образом позволило реализовать русским людям свои силы и творческий потенциал, которые не были задействованы в имперской период. Не имея возможности открыто осмыслять проблемы своего нациестроительства в СССР, русские тем не менее спонтанно реализовали его на практике, и не столько в искаженных, сколько в политически возможных формах державной государственности, а также через новые социальные отношения. Они искренне верили в то, что необходимо строить более справедливое общество и лучшую жизнь для всех народов страны. Охотно, без излишней навязчивости, но и без социальной дистанции они продолжали сотрудничать с разными этносами, работая с полной отдачей в промышленности, сельском хозяйстве, развивая военное дело, добиваясь результатов в науке, образовании, сфере культуры [Социальная и культурная … 1998]. Практика «развитого социализма», прежде всего, формировалась на энергии русских людей, которые вовлекали в новые начинания все остальные народы. При этом в стране сохранялись псевдоимперская основа и державный опыт отечественной государственности. Цивилизационная сущность российской культуры и ведущие ценности русского сознания позволяли во многом нейтрализовать идейную инертность и общественный формализм советского марксизма.

Украинский нациогенез советского периода также демонстрировал как явные успехи, так и опасные издержки. Новая власть наделила Украину особым республиканским статусом. Например, в советский период только Украинская и Белорусская республики с 1944 по 1946 год формально имели ведущие атрибуты государственности: свои республиканские вооруженные силы, задекларированную полную свободу во внешней политике (с правом заключать союзы и международные договоры). Они также имели свои МИДы, а при подписании Устава ООН они имели правовые основания считаться государствами. На учредительной конференции ООН в Сан-Франциско в 1945 г. УССР и БССР были введены в состав этой международной организации как полноправные члены – каждая с правом голоса. Территория Украинской ССР несколько раз увеличивалась, что вело и к заметному росту численности ее населения. Вместе с тем субэтническая мозаика советской Украины стала приобретать более проблемный характер, нежели в империи, когда в Украине преобладал центральноукраинский психоментальный тип (хотя и с двухполюсным отношением к государственности).

Новая власть присоединила к аграрной Украине развитые регионы России (Харьковскую, Донецкую, Луганскую, Николаевскую, Запорожскую, Одесскую и другие области), надеясь добиться в республике более стремительной экономической динамики. Эти регионы стали российскими во времена Екатерины II, поначалу войдя в состав русских губерний. Их населяли жители, которые по психоментальным характеристикам были близки к южнорусскому подтипу, а также к донским казакам. В середине 50-х гг. к УССР присоединяется также Крым, состав населения которого состоял из жителей центральноевропейских районов страны. Все это усиливало в украинской среде чисто русское начало. В советское время на всех этих землях республики позитивные взаимодействия украинцев и русских продолжали укрепляться в более широком диапазоне государственного строительства и в новых для Украины видах деятельности – властно-политические отношениях, военно-промышленном комплексе, автомобильной промышленности, авиастроении, космической отрасли, сфере культуры и др.

Накануне Великой Отечественной войны в состав республики входят жители закарпатских и прикарпатских территорий (Львовская, Ивано-Франковская обл. и др.), которые, оставаясь потомками славян Киевской Руси, после монгольского разгрома проживали в западных государствах. Таким образом, среди населения советской Украины появляется западноукраинский психоментальный подтип со своим характером, с иной моралью и картиной мира, во многом с негативным отношением к русским и неприятием целей державного полиэтнического государства. Ныне эту часть граждан Украины нередко всецело связывают с отрицательным отношением к России и русским. Но эта позиция верна наполовину – эта часть Украины состоит из весьма разнородных территориально-этнических сообществ (галичане, русины и др.), которые нельзя назвать единым целым. Но у них есть и объединяющие черты. Население этих территорий было представлено в основном жителями местечек и сел, у которых на первом месте оставались интересы семьи, личного хозяйства, в целом был более сниженным уровень образования (хуторское сознание). Каждая из западных этнолокальных групп отличается тесной групповой сплоченностью. Жители западных районов считают себя прежде всего «местными», а уже потом украинцами.

Таким образом, в советской Украине вместо двухполюсного украинского самосознания стали исподволь развиваться иные психоментальные полюса. Обозначим их через разные позиции по отношению к государству: а) основная часть украинцев поддерживали советскую государственность, но после ее распада их ориентиры в государственных вопросах утратили четкость; б) часть украинцев, проживающих в западных регионах, вынашивали стремление строить собственную государственность с ориентацией на тесные связи с Западом; после распада СССР их позиции стали лидировать; в) русские люди активно развивали советское государство, а после его распада остались убежденными сторонниками отечественной государственности державного типа.

Сверх этого, на Украине были и другие, не столь значимые по числу носителей представления о государственном развитии, связанные с неславянскими сообще- ствами (крымскими татарами, венграми, евреями и др.). Нельзя также забывать о насаждении со стороны официальной власти нежизненной модели «советского украинца – строителя социализма». Так, в 1920-х гг. новая власть осуществила в республике политику «массовой украинизации». Предлагаем читателям самим представить, как и с каким результатом завершилась тогда эта кампания. Все указанные выше векторы понимания этнического и государственного развития пребывали в латентном виде (кроме официального). Но население республики подспудно ощущало субэтнический дискомфорт, в рамках которого высокая степень неустойчивости исходила от представителей центральноукраинского подтипа.

Роль политического и социокультурного балансира в советский период выполнялась русскими. На юго-востоке республики они представляли доминирующую социально-хозяйственную и культурную силу. Если говорить обо всей Украине, то на протяжении советской истории взаимодействия между русскими и центральноукраинским типом продолжали оставаться консолидированными, т.к. этносы не конкурировали, но скорее взаимодополняли друг друга в разных сферах деятельности. Даже участие граждан Украины в ВОВ не подвергает подобный вывод ни малейшему сомнению. Украинцы, сотрудничавшие во время оккупации с нацистами, составляли ничтожный процент сравнительно с 5 миллионами граждан республики, отважно воевавшими в Советской армии против врага.

Русские в современной России. После распада СССР Россия стала моноэтничной, гомогенной в культурном плане страной, если учитывать критерии ООН (доля русских здесь равна 81%). Однако русские люди не часто вспоминают этот факт, считая, что полиэтнический состав граждан в стране сохраняется. Такая точка зрения позволяет сделать вывод: они не рассматривают свое государство с узконационалистических позиций.

Испытания 90-х гг. ХХ в. оказались столь неожиданными, катастрофичными, что у многих русских людей не хватило здравого смысла и физических сил им противостоять; русский мир в это десятилетие переживает демографическую катастрофу «русского креста» – сверхсмертности [Башлачев 2011; Гундаров 2001]. Будучи духовно дезориентированными, немало русских поверили команде либерал-реформаторов, что необходимо принять «общечеловеческие ценности», изменить мировоззрение, отказаться от поиска собственного пути развития, идти в русле американской и западноевропейской политики. Конфликт традиционных и новых ценностей в самосознании конкретных людей оборачивался деформацией их психологии и воли.

Однако русские быстро преодолевают шоковое состояние и духовный срыв. Уже в нулевые годы становятся очевидными конструктивные сдвиги как в русской демографии, так и на уровне их самопознания, массового поведения. Так, общественное сознание русских стремительно освобождается от веры в прогресс западной цивилизации. Одновременно возрождается потребность русских в самоуважении, у них воссоздается чувство национального достоинства и культурной идентичности, без чего они не смогли бы сохранить государство и себя как единое целое. Отсюда беспрецедентный запрос русских на подлинное знание своей истории, этногенеза, своеобразия своей культуры и т.п.

Новый жизненный опыт меняет социальное поведение активных русских слоев. Они освобождаются от наносных и зачастую разрушительных черт советского уклада жизни: вместо расслабляющего патернализма со стороны начальства они ждут от государственной власти реальных условий, позволяющих осуществлять хозяйственную активность, выработать более справедливые социальные отношения и т.п. Отказываясь от атеизма, многие русские пытаются восстановить в своей жизни традиционно православные ценности. Родительская общественность выступает против внедрения в школу сомнительных новых предметов, связанных с половым воспитанием, с разрушением традиционных моральных ценностей. В целом русская среда осмысленно отторгает неолиберальные ценности, чуждые социальные практики (потребительство, идеи гендерной революции, законодательные новшества ювенальной юстиции и др.).

Как пример трансформации массового поведения русских, укажем на феномен общинного движения, который стал для многих аналитиков неожиданным, что порождает дискуссии [Аванесова 2014: 136-141]. Речь идет о русской среде, ибо в других этнических сообществах жизненные проблемы чаще решаются на уровне семейно-родственных и клановых связей. В широком распространении общинных форм следует видеть ответ русских на проблемы, встающие в их повседневной жизни. Эти формы взаимодействия охватывают разные виды деятельности, начиная с церковноприходской активности или работы малых бизнес-коллективов и кончая соседскими взаимодействиями в городских кварталах или общественными инициативами молодежи. При этом общинные связи восстанавливаются не в сугубо архаических формах, а в сочетании с инновациями, что обусловливалось ритмом современной жизни, информационными технологиями. Так, специфические виды общинных отношений зарождаются в тех группах, которые всецело принадлежат эпохе Постмодерна, – среди футбольных фанатов, байкеров, хакеров и др. Согласно социологическим исследованиям, русское общественное и отчасти массовое сознание последнего десятилетия выступает более консолидированным по общественным проблемам и мировоззренческим вопросам, нежели сознание политической элиты, олигархической среды, узких групп интеллигенции [О чем мечтают… 2013]. В этой тенденции нетрудно усмотреть высокий жизненный потенциал русского этногенеза и адаптивность к переменам русской психики, самосознания.

В то же время ведущие политики и государственные деятели России вплоть до 10-х гг. нового столетия не могли определиться со стратегией и целями развития страны, с высшими ценностями государственного строительства. Мировой кризис, обострение борьбы на международной арене, события на Кавказе, в Украине заставили российскую власть сделать выбор. Решающим шагом в этом направлении стал конституционный закон о принятии в состав РФ Крыма (2014 г.), основанием для чего послужили результаты референдума жителей полуострова по этому вопросу. Еще одной позицией, консолидирующей государственную власть и русскую среду, следует признать политическую поддержку права граждан юго-востока Украины на выбор своего дальнейшего развития, а также оказание помощи украинским беженцам из районов военных действий.

Украинское государство: от этнографических мифов к радикальному национализму . Распад СССР позволил автоматически реализовать украинскую мечту о своей государственности. Вначале препятствием нациестроительства в Украине было многообразие представлений о том, какие стратегии, цели и принципы следует заложить в государственное строительство. Первоначальной формой идеологии стал выработанный в недрах постсоветской государственной элиты и регионального руководства на юго-востоке украинский национализм этнографического толка – с откровенной мифологией, произвольным обращением с историческими фактами, с демонстративной воинственностью по отношению к России и русским [Кучма 2003]. Но эта идеология еще сохраняла остатки представлений о равноправии и дружбе украинцев с другими этносами внутри страны. Так, русский язык мог оставаться государственным наравне с украинским в рус-скоговорящих регионах.

По-видимому, тогда еще оставались возможности развивать в обновленном виде накопленный опыт конструктивного межэтнического взаимодействия имперского и советского периодов. Но политическая элита РФ заняла по отношению к Украине отстраненную позицию, а пророссийский вектор государственного развития не устраивал украинских радикалов, нарождающуюся олигархическую прослойку, а также антироссийские зарубежные центры, которые диктовали властям в Киеве иные цели. В этих условиях украинская государственность необратимо дрейфует к радикальному национализму западноукраинского типа, а затем в нем растворяется. Упорные попытки заложить радикал-национализм в государственное строительство следует расценить как незрелость политического класса Украины. Силы, осуществляющие высшую власть в стране, игнорируют закономерности этногенетического развития населения, желая обойти сложную природу этих процессов и форсируя свои политические намерения. Общеизвестно, что совместное проживание разных субъэтнических сообществ исторически было в Украине слишком кратковременным, чтобы завершиться их культурногражданским единством в новых обстоятельствах. Вместо того чтобы сбалансировать полярные силы общества, нейтрализовать опасности и риски, угрожавшие молодому государству, власти Украины предпринимают противоположные шаги, обостряя ситуацию.

Радикальную националистическую идеологию первоначально поддерживали те общественные силы, которые концентрируются в Прикарпатье; затем ее принимают более широкие круги активных граждан в разных регионах. Так, в «оранжевом движении» и на киевском Майдане было много представителей центральноукраинского подтипа, а также немало русских молодых людей, продолжающих говорить и думать на родном языке. В данном случае авторы не имеют возможности подробнее рассмотреть парадокс, когда русские люди, сохраняющие родной язык и черты родной культуры, интегрируются в среду украинских радикал-националистов, объявивших русский народ своим основным противником. Скажем лишь, что и у правых сил таких парадоксов немало. Например, русскоязычие в СМИ и русский печатный текст вполне уживаются с русофобией. Набиралось немало наивных граждан, искренне верящих, что движение способно убрать вороватых политиков, добившись прихода к власти патриотов. Серьезную массу составляли люди, поддержавшие движение по психологическим и личным мотивам, не задумываясь о политике; значительная их часть принуждена была мимикрировать в сложных политических обстоятельствах.

Сторонники украинского национализма демонстрируют психологические и поведенческие нормы, которые не раз проявлялись в украинской среде в периоды политического хаоса: демагогию, применение силовых методов по отношению к обычным жителям, скандалы, унижающие достоинство оппонентов, уход от гражданской и моральной ответственности и др. Но этот национализм ныне проявляет и новые черты. Так, убежденные радикалы представляют единство тех позиций, которые до этого в Европе оставались по разные стороны баррикад: либералы, приверженцы западной демократии, с одной стороны, националисты, нацисты бандеровского толка – с другой. В «оранжевом движении», на Майдане эти политикосемантические альтернативы были накрепко спаяны русофобией. Впрочем, такой расклад позиций характерен для многих элит постсоветских государств, возникших в пограничье между РФ и Западом.

Националистическая воинственность и страх перед Россией во многом подпитываются массовым желанием неискушенных граждан быстро получить жизненные преимущества от «свободной и сильной Украины». По существу, искаженный образ того, как следует жить и вести себя «настоящему украинцу», в душах людей остается симулякром, имеющим отдаленное отношение к патриотизму, к государственному развитию. Этот симулякр наспех сконструирован пропагандой и самим человеком. Подлинный «образ себя» гражданами еще не выстрадан, коллективно не осмыслен, не прошел испытание жизнью.

Первым серьезным испытанием такого национализма стала «антитеррористиче-ская операция», которую киевские власти стали проводить на юго-востоке страны в 2014 г. Далеко не блестящие результаты этой операции заставили многих украинцев глубоко задуматься. Обескураженная реакция и «когнитивный диссонанс» их сознания выражалась в нежелании идти воевать против мятежного Юго-Востока. Даже среди убежденных националистов далеко не все поспешили защищать свои убеждения на передовой. Официальные лица Украины вынуждены признать в начале 2015 г., что новая волна мобилизации проходила повсюду тяжело. Выяснялось, что и в западных районах, считавшихся оплотом «украинства», 50–60% военнообязанных не являлись по повесткам, а 40% – срочно выезжали на заработки за границу, включая Россию ¹ .

Русская реакция на радикальный украинский национализм. Русская часть украинского населения длительное время не проявляла в явных формах свои политиче- ские позиции. Да и сейчас многие сторонники равноправного развития украинцев и русских в едином государстве затаились, не демонстрируя своих убеждений. Однако наиболее активная часть русских людей из юго-восточных регионов отказались от пассивности из-за драматических процессов рубежа 2013–14 гг., когда легитимная власть Украины была низложена, а сами они превратились в объект националистической истерии. Протестное поведение, а затем и военное сопротивление русских людей в публицистике было условно названо «южнорусским» или «донбасским» национализмом. Развивавшийся как местный патриотизм в рамках имперского, а затем советского периода, этот национальный поворот русского самосознания заявил о себе в Украине достаточно пассионарно. В нем нет сходства с классическим западным национализмом, скорее это обновленная форма русско-православного национализма с цивилизационным акцентом, заявившего о себе еще в условиях распада державно-имперского организма.

Ополченцы Новороссии (Луганская и Донбасская обл.) не преувеличивают кровно-почвеннические корни своих позиций и тем самым резко противостоят украинскому национализму. В ополчении Юго-Востока принимаются при общем понимании целей борьбы представители разных народов, сторонники разных конфессий. Главное в том, что ополченцы не смирились с откровенным насилием по отношению к слабым, с физическим уничтожением тех, что готов духовно отстаивать свои убеждения. Их поведение связано не столько с необходимостью выживания русских, сколько с сохранением у человека гражданского достоинства, с их осознанным сопротивлением социал-дарвинистской агрессии киевской власти и поведению радикал-националистов по отношению к инакомыслящим. Все это свидетельствует о том, что раскол украинского населения идет не только по этническим признакам – он делит любой этнос по мировоззренческим, политическим, моральным позициям.

Некоторые обобщения. Советский период истории во многом продолжил вектор имперского периода по сближению нациогенеза русских и украинцев с реалиями современного мирового развития. Русские смогли создать уникальный имперский организм, ставший локальной цивилизацией; затем они выработали практическую модель реального социализма, противопоставив ее паразитарной модели либерального капитализма, преодолев тем самым утопическую догматику марксистского проекта. В этих масштабных процессах малороссы/украинцы активно и равноправно сотрудничали с русскими. Их длительное и успешное взаимодействие в рамках государственности державного типа невозможно вычеркнуть из мировой истории; оно пошло на пользу и тому и другому этносу, приобщив украинцев к опыту государственного строительства.

Постсоветский период стал серьезным испытанием как для российской государственности, так и для суверенной Украины. Русский народ, пережив после распада СССР духовную дезориентацию, все же быстро обрел устойчивую культурную почву, обозначил возврат к собственной цивилизации. Ныне русский нациогенез развивается параллельно с поисками адекватных форм государственного и духовного развития русских в условиях глобального мира.

Более сложная ситуация с нациогенезом складывается в суверенной Украине. Украинцы как этнос, безусловно, сложились и останутся в этом качестве на ближайшую перспективу. Однако население постсоветской Украины не обрело черт политической нации. В нынешнем составе, а также в состоянии ожесточенного конфликта друг с другом они вряд ли имеют шансы ею стать. Если говорить о представителях центральноукраинского типа, то их право обрести свою государственность ни у кого не должно вызывать осуждения, противодействия. Однако их затяжная и безосновательная вражда к русскому миру, к России, их желание быстро переместиться в новое цивилизационное пространство объективно не сулят им не только мирной этнодинамики, но скорее всего и сносного существования. Попытка же русских людей Новороссии сохранить свои культурные корни, менталитет и государственные традиции могут выразиться в более смелом и эффективном синтезе имперско-советского опыта развития с современными вызовами, нежели это имеет место в постсоветской России.