Национальные интересы в контексте этносоциальных трансформаций на юге России

Acknowledgement. This article was prepared with the financial support of the Russian Science Foundation, the project №15-18-001-48

В последнее десятилетие геополитическое положение как фактор трансформационного воздействия на все сферы жизни российского общества значительно усилило свое влияние

[1, с. 122]. Это объясняется целым рядом причин: во-первых, нарастанием военнополитического давления стран Организации Североатлантического договора на западные рубежи России посредством наращивания сил реагирования в Восточной Европе, во-вторых, обострением политических отношений США и Евросоюза, с одной стороны, и Российской Федерации, с другой, спровоцированного событиями Крымской весны и приведшего к введению обоюдных экономических санкций в 2014 г. Наконец, в-третьих, отсутствие внятной политической стратегии США и ЕС в ближневосточном регионе, крайне инертная борьба с террористическими группировками в Сирии и желание во что бы то ни было свергнуть легитимное сирийское правительство президента Б. Асада послужили основанием для эскалации геополитической напряженности в Средиземноморско-черноморском регионе.

В этих условиях одним из наиболее уязвимых регионов нашей страны для проникновения деструктивных элементов и интересов мировых держав становится Северный Кавказ, под которым мы понимаем единое цивилизационное и геополитическое пространство, связанное единой культурно-исторической судьбой и гомогенной, несмотря на полиэтничность и поликонфес-сиональность населения, мировоззренческой парадигмой и ментальной средой. В начале XXI века Северокавказский регион стал объектом пристального внимания не только сопредельных государств (Турции, Украины, Азербайджана, Грузии), но и стран Дальнего зарубежья и, в первую очередь, государств Северной Америки. Используя разветвленную агентурную сеть, США и Турция приняли самое непосредственное финансовое и политическое участие в эскалации межэтнической напряженности на территории Северного Кавказа, подпитывая националистические настроения среди населения ряда субъектов Юга России. Так, небезызвестные события в Дагестане, Чечне, Кабардино-Балкарии имели место не только в силу радикализации определенной части местного населения, но и по причине инклюзивного участия в развертывании зоны этносоциальных конфликтов в правовом пространстве России зарубежных эмиссаров, которые проводили активную вербовку в молодежной среде. Подобные действия доказывают, что определенные международные силы пытаются разыграть на Северном Кавказе и вокруг него сложную многоходовую комбинацию с целью упрочнения и дальнейшего закрепления своего влияния в этом «золотом подбрюшье» России. Становится очевидным, что при всем многообразии форм и методов достижения своих целей в дальнейшем предполагается усиление использования сепаратистских и иных деструктивных сил, а также финансово-экономических, религиозно-политических, национально-этнических, клановых и военно-политических факторов [2, с. 130-135].

В немалой степени подобному развитию ситуации способствовало отсутствие до недавнего времени сколько-нибудь продуманной комплексной политики России на всем южном стратегическом направлении. Кардинальное требование времени – переосмысление Федеральным Центром ситуации на Кавказе, определение и реализация приоритетных направлений своей политики в регионе. Во главу угла этой политики должно быть заложено отстаивание российских национально-государственных интересов с целью надежного обеспечения безопасности российского государства [3].

Потребность в выработке стратегии этносоциального развития Северного Кавказа обусловливается еще и тем, что фактор этничности является одним из самых важных и приоритетных в политической жизни регионального социума. Как отмечает Е.А. Авдеев, ломка и релятивизация ценностных систем, все убыстряющийся темп трансформации основных элементов социального бытия, усложнение форм деятельности и коммуникаций в современном обществе заключают в себе опасность распада социума, разрушения оснований культуры. Ценностный кризис, суть которого заключается в утрате ориентиров, смешении всех ценностей, замещении высших (духовных) ценностей экономическими, политическими, правовыми нормами и императивами, является и экзистенциальным кризисом, утратой человеком смыслов и основ бытия [4, с. 85]. Вопреки мнению многих скептиков, убежденных в аморфности и эфемерности этнической идентичности, а потому и уверенных в неизбежности эрозии этнических ценностей, в Северокавказском обществе этнокультурный компонент по-прежнему остается фундаментальной со-циоинтегративной основой. Если на территории Западного Кавказа (Краснодарского края и Адыгеи) происходит постепенная вестернизация образа жизни и социального уклада, что выражается в деэтнизации социокультурного пространства и утверждении рутинизированных паттернов обывательского поведения при одновременном стремлении к реанимации традиционной этносоциальной архитектоники, то в республиках Северного Кавказа в качестве соционорма-тивной системы остается традиционная этноконфессиональная матрица. Речь идет о том, что северокавказское общество достаточно сильно дифференцированно, и основным индикатором укорененности поведенческих установок и ментальных первооснов этноса служит этническое сознание.

Данное понятие вызывает бесчисленное количество споров и дискуссий в современной социогуманитаристике в силу отсутствия единого понимания его сущности, структуры и функ- 20 - ционала. Проблема осмысления генезиса этнического сознания усугубляется еще и в связи с невозможностью четкой делимитации понятий этнического сознания и самосознания и, соответственно, определения его таксонометрических характеристик. Для целостного рассмотрения этноидентификационных параметров целесообразно интегрировать данные понятия и рассмотреть этническое самосознание как систему осознанных представлений (значений) и оценок (смыслов) этнодифференцирующих и интегрирующих признаков (компонентов) этнокультурного мира [5, с. 70]. В свою очередь, базовым компонентом (основой) в самосознании этноса, выступает этническая идеология. Определить ее подобным образом нам дает право то, что, выступая основным этнообразующим фактором этнического самосознания, в результате его формирования, человек осознает себя носителем этничности своей общности, представляя себя сопричастным к этническому миру, а значит, осознавая значение своего места в нем [6].

Этнос ‒ это, прежде всего общность людей, которая осознает себя как таковая, выделяя себя среди других аналогичных общностей. Подобное осознание, прежде всего, выражается в антитезе «мы ‒ они», которая закрепляется в самоназвании этноса. В структуре этноса этноидеология как раз и формировала подобное противостояние, актуализируясь в этнониме этноса.

Как известно, этноним ‒ это один из главных признаков этноса. Самоназвание народа не бывает случайным. Им гордятся и относятся к нему ревностно. Оно может о многом рассказать тому, кто захочет раскрыть его смысл, и не скажет ни о чем тому, кто игнорирует его значение. Так, Карлейль полагал, что в именах заключено не просто многое, а почти все. Более того, этноним проливает свет на процесс этногенеза и на формирование этнического самосознания, сам, в свою очередь, являясь его выразителем [7]. Этническое самосознание формируется через формирование этнической идеологии.

Этническая идеология ‒ это тип идеологии, где последняя выступает в качестве основного этнообразующего фактора этнического самосознания и актуализируется в этнониме самоназвания этноса. В период этногенеза самосознание развивается и формируется как процесс овладения индивидом значениями и смыслами этнокультурного мира. Под этническими «значениями» и «смыслами» понимается «общное» для представителей конкретного этнического сообщества. «Так, этническое самосознание вооружено и одновременно ограничено культурноисторической системой этнических значений и смыслов, присущих определенному этнокультурному миру и несущих в себе совокупный общественный опыт» [8, с. 142]. Этническая идеология ‒ это система, внешне замкнутая в границах этничности и открытая внутри себя внешнему миру настолько, насколько этого требует необходимость адаптации этноса в тех или иных социально-исторических условиях. Этноидеология не существует отдельно от этничности, и страх перед ее утратой в сознании народа расценивается как потеря самой этничности.

Разделяя этническое самосознание на самосознание внешнего и внутреннего миров, можно увидеть, что этническая идеология пронизывает как структуру самосознания внешнего мира, так и структуру самосознания мира внутреннего. В категории внешней жизни этноидеология заложена в нормах, регулирующих поведение, в обычаях, традициях и этикете.

В категории внутренней жизни этнического самосознания этноидеология сопряжена с понятием этнической идентичности, с помощью которой данная территориально-культурная и политическая общность возвышается до осознания себя как народа, соотнося свою деятельность с деятельностью других народов, постепенно происходит уяснение своего места и роли в истории региона. В этническом самосознании этническая идеология выступает единой и целостной системой внешнего и внутреннего мира, осуществляясь лишь по-разному на его уровнях [9, с. 142].

Многоуровневость этноидеологической конструкции порождает сложность в разделении по этнокультурным и этноконфессиональным признакам. Однако нам представляется, что при определении основы равновесно-интегративного состояния этносреды в качестве критерия может выступать уровень развития этнического самосознания. В этом случае социокультурное пространство Северного Кавказа может быть дифференцировано на три группы.

Первая группа включает в себя большинство этносов восточной части Северного Кавказа (Чечни, Ингушетии, Дагестана) и характеризуется высокой степенью укорененности элементов этнического самосознания в сознании народа и приоритетом этнокультурных ценностей над всеми остальными, особенно гражданскими и социально-демографическими. Во многом сохранению этнокультурных традиций данных народов способствует преобладание сельского населения, проживающего преимущественно в моноэтничной среде и сохраняющего свой традиционный хозяйственный и культурный уклад, над городским.

Вторая группа представлена транзитивными этносообществами Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, частично Адыгеи и Северной Осетии, которые под действием урбанистических процессов, ослабления социоинтегративного потенциала традиционной культуры, энтропии культурного ядра и проникновения в его структуру инокультурных компонентов, посте- пенно выхолащивает этническое самосознание народа. Однако в декларативно-поведенческом дискурсе полной хабитуализации инокультурных элементов не происходит: инкорпорируя элементы модерна в повседневной жизни и принимая институциализированные практики как соци-ально-одобряемые формы бытия, они в то же время не разрывают связи с традицией, наполняя ее содержание фрагментированными смыслами.

Наконец, третья группа образуется за счет региональных этносообществ Краснодарского края, Ростовской области и частично Республики Адыгея и Северной Осетии, в сознании которых значительно ослабла этнокультурная составляющая и на освободившееся место стали проникать ценности модерна (карьера, жизненный успех, гедонизм), подчиняя, а затем и безжалостно нивелируя ценности традиционного общества. Эта тенденция объективировалась не только в экономической жизни, когда в разряд терминальных ценностей просочились меркантильная и утилитарная аксиономика, но и инфицировала все остальные сферы: демографическую (приоритет нуклеарной семьи над расширенной, малодетной и бездетной семьи над многодетной), культурную (ослабление института гостеприимства с перспективой на его полное отмирание).

Подводя итоги, следует отметить, что все указанное в совокупности характеризует Северный Кавказ (Юг России, указанными ранее оговорками) как многоукладное, динамичное и поликультурное пространство, которое как составная часть России обладает несомненным цивилизационным потенциалом. Излишняя драматизация деструктивного потенциала северокавказского общества, представление о Северокавказском социуме как безнадежно отсталом в экономическом плане и как архаическом в культурно-историческом плане как минимум требует переосмысления. Не следует также рассматривать этноэнтропийный проект модерна в его ве-стернистской вариации как столбовой путь устойчивого развития Юга России в контексте национальных интересов нашей страны. И трудно не согласиться с В.В. Черноусом, который справедливо отметил, что в настоящее время Россия переживает не просто постсоветский период, а попытку цивилизованного слома, вызванного методами реформ, модернизации на основе за-паднизации, не отвечающей закону ментальной идентичности, традициям коренных народов России. Результатом стала геополитическая цивилизационно-культурная переструктуризация региона, появление многочисленных антироссийских геополитических утопий, региональных идеологий, этнических мифов, призванных компенсировать дискомфорт всеобъемлющего кризиса идентичности России в условиях долгосрочной реализации ее национальных интересов [10].