Население Северо-Западного Кавказа и евразийские кочевники: «Алгоритм» военно-политического взаимодействия

Представления о характере отношений автохтонного населения Северо-Западного Кавказа с кочевниками относятся к наиболее важным в плане создания цельной концепции истории адыгов. Автохтонный этнический массив Северо-Западного Кавказа сложился в глубокой древности и с тех пор не прекращал своего существования, испытывая множественное и временами весьма сильное давление [1, с. 276, 280, 295, 301; 2, с. 17–19].

Понять исторические условия, позволившие сохранять преемственность от одной протяженной эпохи к другой, невозможно без прояснения «алгоритма» взаимодействия этого земледельческого ареала с чередой кочевнических культур. В то же время ответ на этот вопрос составляет самое короткое описание этнической истории Северо-Западного Кавказа.

В эпоху Великого переселения народов регион С.-З. Кавказа стал испытывать большое давление со стороны кочевников. Выживание автохтонного ареала облегчалось тем, что ни одно кочевническое наступление на Запад, как мы можем полагать, не преследовало целью аннексировать пространство С.-З. Кавказа. Так, центр гуннской державы находился в Паннонии.

А.К. Амброз отмечал, что на территории Северного Кавказа нет ни одного археологического памятника V в., который можно было бы с уверенностью определить как гуннский [3, с. 5, 30, 41].

Волны миграций из глубинных районов Евразии не помешали образованию на С.-З. Кавказе Зихского (Касожского) племенного союза, окончательно оформившегося к VII в. и пережившего Хазарский каганат. Более того, на протяжении печенежско-кипчакского периода происходят процессы военно-политического и экономического усиления зихов.

Представление о том, что на С.-З. Кавказе существует устойчивый в военнополитическом отношении союз, располагающий большим ресурсом конных воинов, было неотъемлемой частью историко-географических представлений в арабо-персидской, европейской и русской традиции. Можно полагать, что в еще большей степени представление о существовании такой страны было актуальным знанием для кочевников. Поэтому, наверное, мы встречаем первое упоминание термина черкес в монгольском письменном памятнике Юань-чао би-ши («Сокровенное сказание монголов»), завершенном к 1240 г., в котором, при описании завоеваний на западе, используется этноним сэркэсут (сэргэсут): särkäsüt (§262), särgäsüt (§270) [4, с. 108, 111].

Анализ основных военно-политических и этнографических данных показывает, что во взаимодействии черкесского пространства с кочевниками существовал повторяющийся исторический сценарий.

• 1-й этап такого сценария – кочевническое давление либо спланированная завоевательная кампания. Каждая новая волна кочевых покорителей Запада не могла не затронуть, в той или иной степени, оседлое земледельческое население С.-З. Кавказа. Кочевнические армии встречали здесь всадническое сообщество, потенциал которого подкреплялся как развитым оружейным делом, так и коннозаводством [5, с. 7, 12, 85, 97, 99, 107–109].

Очевидную угрозу своему существованию Черкесия испытала со стороны монголов. Завоевательный поход Бату на Запад привел в том числе к покорению черкесов и гибели их царя зимой с 1237 на 1238 г. [6, с. 37]. Скорее всего, борьба происходила на открытых пространствах западных районов Черкесии (Зихии), включая Таманский полуостров и город Матрику, где гоcударь (dux) Сикии (Sychia) встречал венгерских послов за несколько месяцев до монгольского вторжения [7, с. 152].

Период с 1237 г. и по примерно 1332 г., когда завершилась ордынско-черкесская война [8, с. 376–379], можно охарактеризовать как время наибольшего военного давления со стороны Орды. Внутри этого почти столетнего периода надо предполагать большие мирные паузы, во время которых черкесы дисциплинированно выполняли свои вассальные обязательства в отношении ханской власти. Но можно предполагать и героическое сопротивление, восстания, масштабные конфликты. В 1253 г. Гийом де Рубрук отметил, что Зикия не подчиняется татарам (Zikia, quae non obedit Tartaris) [9, с. 145].

На рубеже XIV и XV вв. каирский историк Шихаб ад-дин ал-Калкашанди среди десяти округов (иклимов) государства Хорезм и Кыпчак (Золотая Орда) указывает округ Черкес (ал-Джаркас), шестым по счету, после четвертого округа Крыма и пятого – Азова. Описание черкесского округа составляет ½ от описания Азова и 1/10 от описания Крыма. Письменным источником для ал-Калкашанди при описании Черкесии послужила только одна «Летопись» Абу-л-Фиды (1273–1331), жившего в эпоху расцвета Золотой Орды. В округе ал-Джаркас не отмечено ни границ, ни населенных пунктов: «Говорит ал-Муаййад, владетель Хамы в своей «Летописи»: он (округ – Прим. С.Х. ) на Понтийском море (бахр Ниташ), на его востоке. Они живут в нужде. Говорит он: среди них преобладает христианская религия» [10, с. 43]. Подобное описание, лишенное даже крупицы информации о взаимоотношениях с монгольской властью, свидетельствует о высокой степени самостоятельности вассальной территории в пределах империи Джу-чидов.

Силы Золотой Орды в период ее наивысшего могущества были отвлечены серией масштабных столкновений с ильханами Ирана. Видимо, поэтому ордынское правительство не стремилось контролировать Керченский пролив, но стремилось контролировать Дербент. Целенаправленно против черкесов военные действия предприняли только два хана: Бату (1237) и Узбек (между 1327 и 1332).

Второй этап – стабилизация отношений до такой степени, которую можно считать относительно мирным сосуществованием. В ордынский период этот этап сопровождался расширением автохтонного пространства. Франческо Пеголотти, автор трактата «Руководство по торговле» (1335–1343), считал гавани вдоль восточного берега Азовского моря портами Зихии (Zecchia) [11, с. 54–55]. На протяжении 40-х гг. XIV в. в ордынских и венецианских документах упоминается наместник Таны (Азака) Черкес-ходжа, (Черкесбек, «Зихабей владыка Таны») [12, с. 48–50, 102, 152–153]. В 1386 г. в докладе массариев из Каффы сообщалось, что правитель Зихии Теортобога контролирует Керченский пролив [13, с. 461]. Появляются такие определения, как «Верхняя Зихия» (Галонифонтибус 1404), «степи Черкесии» (Контарини, 1477) [14, с. 107;

• 15, с. 256, 278]. В 1449 г. в Тане были выделены средства «на починку стен, начатых священником Соломоном Терамо со стороны Зихии (deversus Zichiam)» [16, с. 676].

Таким образом, существовало представление о том, что Зихия начинается сразу за городскими стенами Таны. Через сто лет после Галонифонтибуса, Интериано также считал, что граница Черкесии начинается от устья Дона [17, с. 13].

Аристократы-черкесы, согласно Барбаро, «крепки телом», «коварны нравом», «лицом схожи с нашими соотечественниками», имеют «превосходных лошадей» и «живут тем, что разъезжают по степи и грабят, особенно купеческие караваны» [18, с. 16, оборот].

Третий этап состоял в неизбежном появлении новой и более агрессивной волны пришельцев, которые стремились сокрушить «старых» тюрок региона Дон-Кубань, а только потом принимались за зихов (черкесов). Тут-то «старые» тюрки уже ощущают себя в роли автохтонов и в целях спасения заключают оборонительный альянс с черкесами.

«Старые» тюрки укрываются за рекой Кубань у черкесов, бегут на Запад вплоть до Венгрии и Балкан. Так, под натиском половцев печенеги частично смещаются в Закубанье к зихам, а большая часть бежит в Венгрию. Это явление было настолько заметно для современников, что грузинский автор конца XI в. Джуаншер писал: «В последующее время печенеги и джики во множестве бежали от тюрок и ушли печенеги на запад» [19, с. 149]. Потом, под натиском монголов, ровно также поступают половцы. Мы можем предполагать, что те из них, кто имел связи с черкесами и размещался в предмонгольское время в Восточном Приазовье, переместились в адыгский ареал [20, с. 186–189], но большая часть смещается далеко на запад – в Венгрию [21, с. 179–181].

Эта модель, когда старое тюркское население выступает на стороне адыгов или заручается поддержкой адыгов, работала не только с теми кочевыми этносами, политическая система которых отличалась значительной децентрализацией (половцы, ногайцы), но и с кочевыми государствами: Тохтамыш с черкесами против Тамерлана [22, с. 111], Крымское ханство с черкесами против калмыков [23, с. 84–89].

На протяжении третьего этапа тюркские ханства обязательно испытывают культурное и военно-политическое влияние со стороны черкесов. Черкесы входят в состав управленческой элиты и Золотой Орды, и Крымского ханства. Признание вассальной зависимости и обещание выставлять воинский контингент в поддержку хана весьма надежно гарантировали спокойное существование для большей части населения Черкесии. В то же время опальные ханы и принцы крови практически безошибочно на протяжении более чем трех веков пользовались страной черкесов как надежным убежищем, куда не доставала рука властного родственника из Бахчисарая [24, с. 332, 336, 342, 369, 411, 413, 417, 467–468, 488].

Четвертый этап – интеграция в черкесское пространство или некоторая зависимость от черкесов. Этот этап отличается высоким уровнем межкультурных коммуникаций. Характерный пример четвертого этапа – Большая Орда, которая не смогла удержаться в Пятигорье из-за военного натиска черкесов. Летом 1498 г. посол Петр Одинцов из Крыма писал в Москву: «А нынеча государь, ко царю к Менли-Гирею пришли вести изо Орды из Шы(гъ)-Ахметевы, а сказывают, государь, Орда та велми голодна и охудела. Да еще, государь, сказывают, приходили Черкасы на большую Орду, да побили, государь, сказывают, татар большой Орды добре много» [25, с. 255].

Другой яркий пример давления черкесов на кочевое государство – Астраханское ханство, столицу которого черкесы захватывали несколько раз, содействуя воцарению ханов, являвшихся черкесскими родственниками или воспитанниками [26, с. 94, 110, 114–115].

Кубанские ногайцы прошли весьма наглядно на протяжении XVI – первой половины XIX вв. путь от конфронтации с черкесами через союзнические отношения к некоторой зависимости от черкесов и ярких примеров черкесского патриотизма. Хан-Гирей писал об этом этнокультурном синтезе адыгов и ногайцев следующее: «Несмотря на тесные связи с черкесами, закубан-ские ногайцы сохраняют и поныне свой язык, свои нравы и обычаи; впрочем, между ними язык черкесский, говоря вообще, сделался общим, также нравы и обычаи их смешались с нравами и обычаями черкесов» [27, с. 221–222].

В этом плане весьма показательным является рапорт ген.-м. князя Бековича-Черкасского и полковника Гасфорта, составленный в сентябре 1830 г., в котором ногайское население рассматривается не просто как часть населения Черкесии, но и как часть адыгов: «к адиге по смежности жительства можно также сопричислить… кубанских ногайцев», которые «по сходству нравов и обычаев, равно и по родственным связям с разными коленами народа адиге, входят в общее с ними военно-политическое соображение» [28, с. 906].

В 1839 г. ногайский князь Алибей Мансуров, выросший в условиях, когда царская администрация всячески препятствовала контактам черкесских ногайцев с населением Черкесии, заставляла их выставлять милицию против черкесов, пишет о себе как об одном из «образованных сынов Адигеи» [29, с. 133].

Как видим, без надежной апробированной схемы адаптации кочевнического вызова самостоятельная этническая истории такого региона, как Северо-Западный Кавказ, была попросту невозможна. Она прекратилась бы еще в самой глубокой древности. В 1714 г. Х. Молл поместил на свою карту «Турецкая империя в Европе, Азии и Африке» «легенду», которая поясняет причину устойчивости черкесского социума во время значительных конфликтов с кочевниками: «Черкесы – воинственный народ, который не имеет укрепленных поселений, но доверяется своему оружию, а во время опасности отступает в горы» [30].

Кочевники, оседая в земледельческом ареале С.-З. Кавказа, усиливали его оборонный потенциал и входили в состав адыгского этноса. Военная и политическая организация адыгов выстраивалась в обстановке перманентной кочевнической угрозы. Необходимость вести постоянную борьбу заставляла совершенствовать определенные навыки и всадническую культуру в целом.

Стратегия сопротивления кочевническим вызовам была основана на конной войне, а отступление в горы допускалось только по тактическим соображениям. Выдержав войну на открытой равнине, адыги оказывались в состоянии расширять свое пространство даже в такие периоды, когда мощное кочевническое завоевание подавляло большинство этносов и культур, чья стратегия основывалась на обороне крепостей. Можно сказать, что в адыгах кочевники встречали своеобразных оседлых «кочевников», совершенно не держащихся за конкретное место, но принципиально отстаивающих свое локальное превосходство, право контролировать пространство между Доном и Кавказом.