Новые конфигурации социального неравенства в контексте развития биотехнологий

Социальное неравенство традиционно включено в повестку дня современной социологии. С развитием постиндустриального, глобального, сетевого, информационного, потокового общества принято говорить о новых формах социальности и новых структурах неравенства — потоковом (Иванов, 2015), сетевом (Рыков, 2015), цифровом (Асочаков, 2015) и т.д. Однако, указанные метафоры позволяют выделить только некоторые тенденции в развитии современного общества, тогда как в реальности оно «остается наполненным традиционным и даже архаическим материалом, сохраняющим все основные его особенности, в том числе и все формы неравенства» (Асочаков, 2015: 94). Здесь речь пойдет о новых конфигурациях социального неравенства, обусловленных развитием биотехнологий, которые актуализировали и трансформировали представления о человеческом теле, о возможностях и способах управления и контроля над ним. Биотехнологии — это процессы и продукты, предлагающие возможности изменения и, до определенной степени, контроля феноменов жизни в растениях, животных и, все более, в людях (Beyond Therapy…, 2003). Но, кроме этого, биотехнологии являются и формой наделения человека властью с помощью технологий (например, рекомбинации генов, генной инженерии, вспомогательных репродуктивных технологий, преимплантационной геннетической диагностики), инструментов (например, секвенаторов ДНК), и продуктов (например, новых лекарств и вакцин), предоставляя больше возможностей для контроля над жизнью человека (Тищенко, 2015: 23).

Развитие медицинских и биотехнологий проблематизиру-ет границы между жизнью и смертью, здоровьем и болезнью, природным и социальным, естественным и искусственным. Современные достижения позволяют поддерживать жизнь человека достаточно долго (например, аппарат искусственной вентиляции легких), способны контролировать процессы зачатия и рождения ребенка, улучшать качество жизни с помощью технологий трансплантации органов и тканей — граничные условия человеческой жизни, которые до сих пор были непререкаемыми, поскольку лежали вне досягаемости технических возможностей человека, становятся доступными. В результате мы видим, «как хрупка граница между биологическим и культурным» (Lemke, 2011: 26). Жизненные процессы становятся трансформируемыми и управляемыми во все возрастающей степени, что делает устаревшей любую идею естественной природы, не тронутой человеческой деятельностью (Lemke, 2011:

4). Биологическое сегодня выступает ключевым измерением социального (Юдин, 2015).

В ответ на прогресс биологии и медицины активизируется биоэтическая, правовая, политическая, философская дискуссия о социальной приемлемости подобных технологий (Например, Рабочие тетради…, 2015). В то же время, появляются исследования, фокусирующиеся на «потенциале новой генетики в конструировании новых идентичностей и социальных формаций, создании новых форм группового активизма и формировании наших представлений о естественном и нормальным, о профилактике и лечении» (Димитрова, 2014: 458). В социологическом дискурсе начала разворачиваться дискуссия о влиянии современных открытий в области медицины и биологии на социальную структуру и социальные институты. В результате политизации, коммерциализации, медикализации здоровья и здорового образа жизни, распространения неолиберальной идеологии (Михель, 2011) возможность управления и контроля за биологическими проявлениями становятся важной социальной, культурной, экономической и даже политической ценностью. Эти аспекты находят отражение в концепциях биополитики, биоэкономики и биологического гражданства. В статье мы рассмотрим трансформации структур социального неравенства, вызванные современными открытиями в области медицины и биологии. Сначала мы остановимся на сочетании традиционных видов неравенства (экономическое, гендерное, глобальное) с биологическими факторами, которое приводит к формированию новых конфигураций социального неравенства. В конце коснемся новых форм биологического и генетического неравенства, стимулирующих возникновение новых сообществ и видов социальной активности.

Во все времена любое государство проявляло интерес к человеческому телу, что реализовывалось в различных формах контроля и режимах управления. Наибольшее развитие анализ этих процессов получил в рамках концепции биополитики М. Фуко (М. Фуко, 2005), позволяющей осмыслить ряд трансформаций, характерных для современного общества в вопросах управления населением. Биополитикой Фуко называет появившуюся во второй половине XVIII века технологию власти, которая имеет «дело с населением, и население как проблема политическая, вернее научная и политическая, как проблема биологическая и проблема власти в этот момент и появляется» (Фуко, 2005: 259). Сферами влияния биополитики становятся проблемы воспроизводства населения, рождаемости, заболева- емости, старости и несчастных случаев, связанных с трудовой активностью, выражающиеся в праве «заставить жить» и «позволить умереть». Несмотря на то, что биополитика обращается уже не к человеку-телу, а к человеку как живому существу, человеку-роду, она не исключает существовавшую ранее дисциплинарную власть, а соединяется с ней. В результате, в современном мире государство осуществляет контроль как на уровне индивидуального тела, поощряя индивидов к расширенному воспроизводству собственного биопотенциала, так и на уровне социального тела (всего населения). Биополитика воплощается в технологиях и техниках контроля над процессами жизни и смерти, здоровья и болезни, основанных на принципах сциентизма, формального рационализма, прагматизма и меркантилизма (Кравченко, 2014).

Одним из институтов, реализующих биополитику, начиная с Нового времени, является биомедицина как форма знания и практической деятельности, в основе которой лежит подход к человеку лишь как к носителю биологических характеристик, которые отделяются от духовных, психологических, социальных, культурных аспектов. Вместо комплексного холистического подхода к человеку в единстве всех его составляющих, здесь биологическое начинает представлять самостоятельную ценность и значимость, становится объектом вмешательства и медицинских манипуляций. В языке биомедицины главной является метафора тела-машины (Martin, 2001), тесно связанная с идеей производства и побуждающая врачей воспринимать человеческий организм как сложный механизм. Кроме того, биомедицина опирается на веру в безграничную способность технологий изменять мир, преодолевая любые биологические и естественные пределы (Biopolitics and Utopia.., 2015), и в этом смысле, становится инженерией. Человеческое тело во все большей степени рассматривается не как органический субстрат, не как автономное и ограниченное единство, но как «своего рода молекулярное программное обеспечение, которое …может быть прочитано и переписано» (Governmetality…, 2011: 170) или как «конструкция, состоящая из неоднородных и сменных элементов (например, органов, тканей, ДНК)» (Lemke, 2011: 27). Таким образом, биомедицинский взгляд характеризуется, во-первых, расщеплением и фрагментацией человеческой сущности, повышенным вниманием к биологическим составляющим, во-вторых, акцентом на возможности непрерывного совершенствования человеческой природы (human enhancement).

Неолиберальная идеология, также являющаяся составным элементом биополитики, делегирует ответственность за здоровье и физиологическое благополучие самому индивиду. Более того, достижение этих целей вменяется в обязанности современного человека, поддерживается социальной политикой, идеологией, масс-медиа. Биомедицинская логика непротиворечивым образом сочетается с логикой экономической. Здоровье из средства достижения блага превращается в главное благо и цель человеческого существования, в материальную ценность и даже товар, который можно купить и продать. Эту логику можно продолжить, и вести речь не только здоровье как ценности, но и о теле человека, о его биологических тканях и материалах как представляющих самостоятельное экономическое значение. Человеческое тело «деперсонализируется» (Sharp, 2007) и становится «биоценностью» (biovalue) (Waldby, Mitchell, 2006), и «во все большей степени воспринимается как род контейнера редких и ценных биологических материалов» (Governmetality…, 2011: 236).

С одной стороны, биологические материалы (органы, ткани, половые клетки и т.д.), а с другой, доступ к возможностям управлять своим биопотенциалом, здоровьем, а также жизнью и смертью, в современном мире становятся важными ресурсами. Наиболее наглядно эти процессы проявляются в случае с вспомогательными репродуктивными технологиями (ВРТ), трансплантацией органов и тканей, искусственным поддержа- нием жизни. Человеческое тело и его части объективируются и коммодифицируются, становятся предметом экономического обмена. Применительно к ВРТ, речь идет о репродуктивной биоэкономике, которая представляет собой глобальную сеть, основным элементом которой выступает репродуктивный труд (например, суррогатное материнство), а основным средством обмена — репродуктивные ткани (донорство). Возникает своеобразная индустрия: глобальные, региональные и клинические банки донорских половых клеток, специализированные медицинские центры, фармакологические компании, реклама репродуктивных услуг в СМИ, направленная как на доноров, так и на реципиентов, формирование соответствующих медицинских профессий и образовательных программ. «Репродуктивный рынок» (Almeling, 2011), имеет глобальный характер, распределение поставщиков и потребителей варьируется как в рамках одной страны, так и на глобальном уровне.

Несмотря на включение в 2013 году процедуры экстракорпорального оплодотворения в программы обязательного медицинского страхования в России, другие виды ВРТ оказываются доступны лишь финансово обеспеченным группам. Так, «более 60% центров, проводящих процедуры ВРТ в России, относятся к коммерческому сектору» (Регистр ВРТ…, 2015), что затрудняет доступ к данным услугам со стороны малообеспеченных групп населения. В зависимости от вида ВРТ, стоимость услуг варьируется от 19,7 до 197 тыс. руб. за одну процедуру (Балтийский Институт Репродуктологии Человека). При этом сюда не включена стоимость сопутствующих обследований. При среднем душевом доходе населения России в III кв. 2015 года 30,5 тыс. руб. (Федеральная служба государственной статистики) подобные услуги оказываются недоступными для значительной части нуждающихся в них.

Подобную ситуацию можно наблюдать и в других странах, в частности в США, где «американцы с деньгами, образованием и доступом к системе здравоохранения будут определять тренды в репродуктивной медицине» (Biopolitics and Utopia.., 2015: 78). Изначально, в США предоставление услуг ВРТ осуществлялось по аналогии с процедурой усыновления, когда важными факторами выступали такие социальные характеристики, как социальный статус, наличие семейных отношений и т.д. В настоящее время спектр возможных участников ВРТ существенно расширился и включает гомосексуальные пары, одиноких мужчин и женщин, а ограничивается, прежде всего, экономическими возможностями и имеющейся медицинской страховкой (Thompson, 2005). Речь идет о репродуктивной дискриминации, когда репродуктивные права человека ограничиваются показателями позиции индивида в социальной иерархии.

Аналогичные процессы характерны и для практик трансплантации органов и тканей, основанных на идее, что каждое человеческое тело содержит ценные биологические материалы, которые могут помочь спасти жизнь других людей или улучшить ее качество (Governmetality…, 2011: 237). Для описания потребностей в органах и тканях используются экономические категории спроса и предложения, а со стороны ученых звучат призывы к формированию национальных рынков органов и тканей (поскольку констатируется значительный дефицит органов для пересадки). Возникает дискуссия о возможности финансового вознаграждения родственникам или самим донорам, а практика донорства, изначально основанная на логике помощи и альтруизма, приобретает экономическую логику — вопрос заключается в том, «продать или нет». «В настоящее время ценность человеческого тела на американском рынке трансплантации органов и тканей оценивается в $2500000 (Keller 2008: 11, Цит по: Governmetality…, 2011: 236). Таким образом, представители наиболее уязвимых в социально-экономическом отношении слоев населения подспудно подталкиваются к продаже собственных органов и тканей, тогда как сами не имеют возможности их купить, а также имеют ограни- ченный доступ к современным медицинским технологиям.

Указанные процессы становятся источником возникновения новых социальных различий и новых конфигураций социального неравенства. Поскольку как сами биологические материалы, так и доступ к ним, являются дефицитным ресурсом, социально-экономическое неравенство начинает играть здесь ключевую роль. Термин биоэкономика покрывает не только вопросы воспроизводства населения, но интересы фармакологических компаний, индустрию медицинских экспериментов и организацию научной деятельности (например, исследования стволовых клеток), которые также нуждаются в биологических материалах, и стимулируют включение в эти практики все большего числа людей. Вовлечение как женщин, так и мужчин в качестве поставщиков и потребителей рынков биоэкономики связано с другими формами неравенства: социальный статус, гендер и т.д. начинают играть здесь ключевую роль. Например, проблематика гендерного неравенства активно осмысляется в контексте рассмотрения вспомогательных репродуктивных технологий и объективации женского тела в рамках феминистской дискуссии (Gupta, Richters, 2008).

Глобальные и внутристрановые различия в доступе к биотехнологиям и медицинским технологиям, а также биологическим материалам, который регулируется национальными законодательствами, вызывают новые формы социальной мобильности. Мобильными становятся не только люди, но и биологические материалы, знания, технологии. Речь идет о «репродуктивном туризме», «эвтаназийном (или суицидальном) туризме», «абортивном туризме» и т.д. Человек, обращающийся к ВРТ, может использовать донорские материалы жителей других стран, поскольку существуют глобальный доступ к банкам мужских и женских половых клеток, или поехать в страну с более свободным законодательством в этой сфере, что регулярно практикуется членами элит, а также представителями нетрадиционной сексуальной ориентации. Например, современные развивающиеся страны осуществляют своеобразный аутсорсинг суррогатного материнства. В России, Индии, на Украине суррогатное материнство развивается как сфера услуг, которыми пользуются также клиенты из-за границы. В то же время данная практика запрещена во Франции, Германии, Италии, Швеции (Кожевникова, 2015). Таким образом, налицо оказывается географическое разделение на «страны богатых заказчиков и страны бедных поставщиков услуг, к которым в первую очередь принадлежат бедные азиатские государства. С одной стороны, этот бизнес гарантирует высокую зарплату для суррогатных матерей, для которых часто это единственный способ содержать собственную семью, но одновременно является новой формой колониализма и эксплуатации» (Кожевникова, 2015: 74).

Противоположная ситуация складывается в случае с эвтаназией. Легализация эвтаназии в Бельгии, Швейцарии, Люксембурге и Нидерландах стала причиной появления совершенно нового явления — эвтаназийного, или суицидального туризма, т.е. особого вида туризма, в рамках которого для желающих добровольно уйти из жизни организуются поездки в те страны, где эвтаназия разрешена. Интересно также отметить — на проведенном в Швейцарии в мае 2011 года референдуме жители 84,5% жителей Цюриха проголосовали за легализацию эвтаназии как для граждан Швейцарии, так и для туристов (Жители Цюриха проголосовали за «суицидальный туризм» в Швейцарии, 2011). Таким образом, новые структуры неравенства, связанные с реализацией прав человека в области контроля и управления своей жизнью, принимают глобальный характер.

Нужно отдельно сказать и о новой форме неравенства, обусловленной, в частности, внедрением такой технологии, как преимплантационная и перинатальная генетическая диагностика, позволяющей на ранних сроках диагностировать возможности генетических отклонений у будущего ребенка. Уже сейчас осуществляется отбор и удаление «лишних» эмбри- онов — потенциальных носителей генетических заболеваний, а в некоторых странах (Димитрова, 2014) женщине на уровне законодательства вменяется в обязательном порядке проходить процедуры скрининга, а в случае диагностирования генетических отклонений прерывать беременность. Медикализа-ция спускается с уровня тел на уровень генов, которые становятся главным «воплощением риска» (Lock, 2010). Однако, не всегда риски развития неизлечимых заболеваний становятся основным мотивом проведения такой процедуры. Основанием для принятия решения могут становиться гендерные предпочтения, а в некоторых странах реализуются возможности выбора не только пола будущего ребенка, но и его фенотипа (цвет глаз, кожи, волос). В феврале 2015 года в Великобритании Палата общин одобрила процедуру ЭКО с использованием ДНК трех родителей (двух женщин и одного мужчины) в случае дефектов митохондрий (В Британии одобрили создание детей «от трех родителей», 2015). В ходе обсуждения уполномоченная по вопросам медицины правительства Великобритании Салли Дэвис сравнила донорство митохондриальной ДНК с «заменой неисправного аккумулятора автомобиля» (В Великобритании намерены «создавать» эмбрионы от 3 родителей, 2015). Метафора тела-машины, которую можно починить, поменять детали, становится привычной для лиц, принимающих решения. В результате, медицинские технологии выступают инструментом влияния на качественный состав и генотип будущих поколений, что со временем приведет к новым формам дифференциации, в основе которых лежат биологические различия, которые со временем трансформируются в различия социальные.

Подобное вмешательство в биологические процессы может повлечь серьезные социальные последствия, производство «идеального» человека, человека, свободного от страданий. Но всякий генетический анализ основан на учете вероятностных данных, и не бывает абсолютно точных генетических прогнозов. Однако помимо этических аргументов и желания избавления человека от страданий, в качестве главного обоснования перинатальной и преимплантационной генетической диагностики звучит экономическая логика. Потребность в снижении экономических издержек на содержание людей с хроническими и неизлечимыми заболеваниями в будущем (Димитрова, 2014) выступает одним из существенных мотивов внедрения указанных процедур в практику медицинского сопровождения беременности. Здесь речь идет о новых формах генетической дискриминации. С одной стороны, она снова оказывается связанной с социально-экономическим статусом. «Постоянно расширяющееся использование технологий только среди тех, кто имеет финансовые возможности способствует возникновению классовой стратификации, основанной на генах» (Biopolitics and Utopia…, 2015: 76). С другой стороны, использование пре-имплантационной и перинатальной генетической диагностики в перспективе превратит ВРТ из «чудесного» решения проблем бесплодия в метод «производства здоровых и более совершенных детей» и новым формам исключения и социальной стратификации.

Под влиянием медицинских и биологических достижений генетическое и физиологическое здоровье становится сферой управления и самодисциплины, а также потенциальным источником активизма и сопротивления (Димитрова, 2014: 458). Биологические идентичности предписываются индивидам и социальным группам, вследствие чего свобода выбора трансформируется в обязанность действовать как активный, ответственный и осмотрительный биологический гражданин» (Governmetality, 2011: 230) — проходить регулярные обследования, выявлять потенциально рискованные гены, планировать будущих детей и т.д. Происходит переориентация медицины с «терапевтической роли к проекту устранения того, что она не может вылечить» (Le Breton 2004: 5), либо на предвосхищение тех или иных симптомов путем непрерывного наблюдения за телесными проявлениями, а также с помощью профилактики болезней методом вовлечения в практики, отвечающие культурным представлениям о здоровом образе жизни (Гольман, 2014: 510). Таким образом, расширяется количество «пре-симптоматических больных» (бессимптомных), которые могут становиться предметом социальной дискриминации (Governmetality, 2011: 234). В свою очередь, акцент на предупредительных мерах может приводить к манипуляциям и хирургическим вмешательствам в здоровое тело, которое воспринимается потенциальным носителем «опасных генов». В качестве иллюстрации можно указать на резонансный случай актрисы Анджелины Джоли, превентивно удалившей молочные железы на основании генетического теста, распознавшего наличие у актрисы «гена рака» (Гольман, 2014: 514).

Биологические и генетические открытия приводят к формированию новых социальных общностей, идентичностей, отношений, а также новых оснований для развития социального активизма. Для описания подобных феноменов в понятийном аппарате современной науки используются такие категории, как биологическое (Rose 2007) и генетическое гражданство (Kerr, 2003). Здоровье человека, его физиологическое благополучие становится не просто биологической данностью, но и полем выбора, ответственности, прав и обязанностей. Термин «биологическое гражданство» предполагает, что социальные сообщества и формы публичной активности базируются на биологических реальностях, общих для определенных индивидов или групп, — физиологических особенностях, общих генах и т.д. В качестве примера можно указать на различные группы пациентов и их родственников — людей с синдромом Дауна, онкологических больных, пациентов, страдающих от сердечно-сосудистых заболеваний, бесплодные пары и т.д. Однако, эти биологические или генетические реальности не бесспорно заданы, а определяются и конструируются, предписываются бионаукой и ее специфическим стилем мышления, приобретают культурное значение, а также конвертируются в социальный и политический капитал.

Выделяют две формы современного социального активизма в защиту лиц с ограниченными возможностями: «приверженцы социальной модели» и «приверженцы биологической модели». В то время как, первая поддерживает взгляд на инвалидность не как на болезнь, а как результат социальной дискриминации и исключения, последняя использует специализированное медицинское знание для формирования собственной идентичности и коллективных действий на основе биологии (Hughes, 2009). Указанные процессы приводят к ре-биоло-гизации инвалидности, следствием которой является замалчивание комплексной природы индивидуального страдания. Возможности воздействия на биологическую природу человека способствуют минимизации усилий для изменения социальных условий, которые также вносят вклад в развитие заболеваний. Биологизация инвалидности приводит к ситуации, когда создаются и насаждаются новые инструменты, воздействующие на тело человека, а не на окружающую среду. Открытие генов, ответственных за те или иные заболевания и желание не допустить их появления в будущем, приводят к дискриминации людей с ограниченными возможностями в настоящем. «Посредством подобных селективных практик мы на символическом уровне дискриминируем и обозначаем свое неуважение к тем, кто уже родился и живет с ограниченными возможностями» (Димитрова, 2014: 457). Хотя во многих случаях требования сообществ пациентов имеют положительные последствия для ранее маргинализированных или исключенных лиц или групп, тем не менее в результате биологизации или генетиза-ции прав, обязанностей, социальных идентичностей и сообществ возникают новые формы неравенства, стигматизации и символического исключения.

Открытия современной биологии и медицины вызывают широкий спектр этических, правовых, политических проти- воречий, многие из которых осмысляются в рамках биоэтики. Однако, указанные процессы оказывают значительное влияние и на социальные практики, социальные институты и социальную структуру. Мы можем выделить два основных аспекта в возникновении новых конфигураций социального неравенства, вызванных распространением биотехнологий. Во-первых, возникают новые конфигурации неравенства, обусловленные возможностями реализации биопотенциала, доступа к генным и медицинским технологиям. Традиционные формы неравенства (экономическое, гендерное, глобальное) трансформируются и продолжают существовать в новых конфигурациях. Ткани и биологические материалы становятся важным ресурсом, а доступ к этим ресурсам неодинаковым для разных социальных групп, как на уровне страны, так и в глобальном масштабе. Во-вторых, возникает новое биологическое и генетическое неравенство, связанное с открытиями генетической обусловленности многих заболеваний и возможностями их предотвращения, управления и контроля над ними. Такая ситуация приводит к символическому исключению и дискриминации людей с ограниченными возможностями, и стимулирует формирование новых общностей на основе генетической и биологической идентичности.