О лингвистической теории перевода

ABOUT THE LITERARY TRANSLATION THEORY

«Классическая» школа перевода связана с художественной практикой переводчиков, начиная с К.Чуковского и заканчивая современными авторами: И.А.Калининым, В.Росселем, Ю.Д.Левиным, Л.Мкртчаном, П.М.Топером, Г.Гачечиладзе. В рамках литературоведческой теории перевода самой удачной попыткой определить природу перевода нам кажется заключение, сделанное Орром (C.W.Orr) в 1941г., который сравнивает перевод с живописью: «Художник не воспроизводит каждую деталь ландшафта – он оттеняет то, что кажется ему лучшим. Так и переводчик. Он ищет воплощение в своей собственной версии духа, а не только буквы подлинника» [1, 286].

Г.Гачечиладзе говорит о том, что «действительность – первична, а слово – вторично, и, говоря о переводе, нельзя упускать из виду действительность, которая стоит за словом… Буква всегда убивает дух, если она не сливается на новом языке с художественной тканью произведения». В соответствии с данной теорией актуальны слова В.Г.Белинского: «Близость подлиннику состоит в передаче не буквы, а духа создания» [1, 104-107]. Еще А.С.Пушкин в статье «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая» показал сущность буквализма: «Нет сомнения, что, стараясь передать Мильтона слово в слово, Шатобриан, однако, не смог соблюсти в своем произведении верности смысла и выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верным» [1, 193].

Обратимся к современным авторам. А.Межиров в статье «Переводы и переводчики» пишет: «Что же такое точность перевода? Лексическая точность явно недостаточна, к тому же при переводе стихов она порой вредна, а иногда пагубна. Нужна точность не буквы, а духа» [2, 5]. В ценном исследовании А.В.Федорова «Лермонтов и литература его времени» есть глава «Лермонтов как переводчик», в которой автор подчеркивает «исключительную активность Лермонтова в его отношении к иноязычным подлинникам». Вот почему перевод Лермонтова «Из Гёте» стал шедевром, а более точные по лексике, размеру и стилю переводы В.Брюсова и И.Анненского – совсем не то: один из них внутренне высушен, при точном воспроизведении формы подлинника, именно по причине этой точности, которая нарушила естественный творческий синтез двух поэтических начал, а второй перевод не верен подлиннику потому, что в нем монументальная тишина Гёте (кстати, сохранившаяся у Лермонтова как основная тема подлинника) заменена нервным ритмом и мистическим ожиданием, наводящим страх [3, 273].

Таким образом, на фоне вышесказанного справедливым является определение перевода, данное Г.Гачечиладзе: «Перевод – это воссоздание подлинника в единстве формы и содержания в новом ярком материале, это отражение художественной действительности подлинника в целом… перевод является органическим синтезом обоих национальных начал» [1, 145-146].

Для сопоставления тут же приведем определение, предложенное П.Топером. Литературоведческий характер его не подлежит сомнению: «Перевод художественный – вид литературного творчества, в процессе которого создается произведение, существовавшее на одном языке, воссоздающееся на другом» [4, 656].

Но, конечно, есть и границы активности переводчика. Когда он переходит их, то оказывается в области подражаний, переделок, то есть в области собственного литературного творчества. И если при переводе М.Ю.Лермонтова произошло, по меткому замечанию Г.Гачечиладзе, «превращение гётевского немецкого стихотворения в лермонтовское русское», не стоит, на наш взгляд, думать, что всякое вольное обращение с подлинником станет одновременно созданием нового шедевра.