О работе Центра региональных и трансграничных исследований ВолГУ в 2003/2004 учебном году

Уже более десяти лет прошло с тех пор, как пять бывших советских республик Центрально-азиатского региона стали независимыми после распада страны, правопреемницей которой стала Российская Федерация. Очевидно, что длительный период пребывания в составе жестко централизованного (несмотря на федеративное устройство) государства, проводившего последовательную унифицирующую политику по отношению к входившим в его состав территориям, не мог пройти бесследно. Самые тесные связи различного характера наряду с географической близостью и стратегической значимостью, по крайней мере, еще очень долго вне зависимости от политической конъюнктуры будут обрекать центрально-азиатские страны рассматривать Россию в качестве ключевого направления своей внешней политики, а Россию — считать регионом с одним из важных приоритетов, исключение которого в создавшейся ситуации практически невозможно. При этом отношения России с государствами Центральной Азии определяются довольно устойчивой конфигурацией средне- и долгосрочных факторов, требующих специального рассмотрения.

Проблема таких взаимоотношений ввиду своей несомненной важности и актуальности рассматривалась в огромном количестве исследований и публицистических работ, выходивших в России, странах Центральной Азии, Европы, а также в США и других государствах. Трудно найти сколько-нибудь важный аспект, который выпал из сферы рассмотрения, поэтому автор хотел бы ограничиться самой общей характеристикой сложившейся ситуации, отнюдь не претендуя на полный охват проблемы. Обращает на себя, однако, внимание то обстоятельство, что количество допускаемых в соответствующих оценках и рекомендациях искажений, упрощений, неверных интерпретаций той или иной ситуации весьма велико. Сказываются и «инокультурная специфика» изучаемой среды (речь идет о Востоке, тогда как большинство аналитиков принадлежит к западной традиции), и проблемы с получением репрезентативной информации (с одной стороны, по некоторым параметрам такая информация в центрально-азиатских государствах серьезно ограничивается, с другой — в российских, западных и других СМИ она также зачастую достаточно однобока и притом тенденциозна), и позиция (институциональная, мировоззренческая; национальная принадлежность и т. д.), занимаемая самим исследователем, и, к сожалению, политическая ангажированность ряда работ, и другие факторы. Все это мешает установлению истины, а на практике ведет к принятию не вполне адекватных решений, складыванию в общественном мнении искаженных представлений о происходящих событиях. Поэтому в настоящей работе, наряду с анализом ключевых реалий взаимоотношений РФ с центрально-азиатскими государствами, хотел бы осветить и наиболее распространенные стереотипы, связанные с их характеристикой.

Рассмотрим факторы, определяющие современную конфигурацию упомянутых взаимоотношений. Первое, что бросается в глаза, — это несоизмеримая разница потенциалов России и центрально-азиатских государств. Площадь территории первой больше аналогичной площади всех пяти центрально-азиатских стран вместе взятых в 4,3 раза. По ВВП аналогичное соотношение возрастает до 6 раз, а без Казахстана этот разрыв увеличивается вдвое, достигая 12 раз. Ассиметричную значимость РФ и центрально-азиатских партнеров иллюстрирует и статистика внешнеторгового товарооборота: средняя доля России в экспорте центрально-азиатских государств колеблется между 15 и 20 %, а импорта — превышает 20 %, тогда как для России суммарная доля центрально-азиатских государств

в товарообороте (из которой больше половины составляет доля Казахстана) — менее 4 %. Особенно внушительно превосходство РФ в военной сфере: даже количественное преобладание в танках (10 раз) и самолетах (по крайней мере, в 4—5 раз) 1 , не упоминая уж о качественном соотношении имеющихся вооружений, говорит само за себя; такое военное превосходство наряду с членством России, Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана в Договоре о коллективной безопасности (подразумевающим оказание военной помощи одной из сторон в случае нападения на нее) практически парализует любую угрожающую для России активность, включая серьезный межгосударственный вооруженный конфликт регионального масштаба. В плане демографическом разница менее существенна, хотя и тоже весьма заметна: с учетом последних статистических данных российское население примерно в два с половиной раза превышает по численности совокупное население всего региона.

Второй особенностью конфигурации взаимоотношений России с центрально-азиатскими государствами является неравнозначность их стратегического положения относительно друг друга. Россия — гигантская евразийская страна, коммуникации которой позволяют осуществлять межрегиональное сообщение на огромном пространстве от Дальнего Востока до Северной и Восточной Европы. Практически вся система транспортных коммуникаций советских республик Центральной Азии была ориентирована на внутреннее сообщение через Россию, и эту зависимость, несмотря на строительство новых железных и автомобильных дорог, соединяющих страны региона с Китаем, Ираном и даже Афганистаном, по крайней мере, в краткосрочной перспективе преодолеть вряд ли удастся.

Системные выгоды стратегического положения России сочетаются с уязвимостью ее «южного подбрюшья» от воздействия «несистемных» факторов. Открытость южной границы РФ является серьезным вызовом национальной безопасности России в связи как с нелегальными трансграничными потоками (наркоторговля, нелегальная миграция, транснациональный экстремизм), так и с любым непредсказуемым изменением баланса сил на южном направлении.

Вытекающие из рассмотренного выше соотношения интересы России в порядке их иерархической значимости можно классифицировать следующим образом:

• 1.    Обеспечение безопасности России на южном направлении. Противодействие как нетрадиционным вызовам (наркоторговля и другая контрабанда, неконтролируемая миграция, деятельность транснациональных экстремистских группировок и т. д.), так и невыгодному для Москвы изменению военно-стратегического баланса. Последнее, с учетом недостаточной защищенности южного направления, вынудит Россию принять дорогостоящие меры с целью предотвратить ущерб от комбинированного военно-политического давления.

• 2.    Контроль над транспортными потоками из региона, осуществляемый в целях как получения экономической прибыли, так и (имея в виду перспективу превращения Центральной Азии в трансрегиональный коммуникационный узел) предотвращения опасной для экономики Сибири и Дальнего Востока конкуренции транспортных маршрутов.

• 3.    Сохранение возможного в сложившейся ситуации уровня контроля над сырьевыми ресурсами региона.

• 4.    Активное проникновение в экономику наиболее перспективного для России Казахстана, отчасти также в экономику Узбекистана и Туркменистана.

• 5.    Сохранение благоприятного для России культурного фона, русскоязычного культурного пространства.

• 6.    Защита интересов остающегося в Центральной Азии русскоязычного «европейского» населения.

Хотя интересы стран Центральной Азии по отношению к России порою существенно различаются, можно выделить ряд приоритетов, создающих «векторный фон» во взаимодействии регионального политического пространства с Россией. Такие приоритеты заключаются в следующем:

• 1.    Дозированное использование российского военно-политического присутствия для обеспечения безопасности от внесистемных сил (прежде всего, исламских экстремистов), предотвращения внутрирегиональных конфликтов и давления внешних сил, прежде всего, Китая, также как и России, имеющего внушительное военное превосходство над центрально-азиатскими странами.

• 2.    Уменьшение политической и экономической зависимости от России, включая возможность давления изнутри со стороны русскоязычного населения.

• 3.    Получение финансовой, военной и иной помощи, различных льгот. Привлече-

• С.В. Годунов. Роль России в Центральной Азии

• 4.    Обеспечение благоприятных возможностей для использования российской транспортной инфраструктуры и, в то же время, создание в перспективе альтернативной межрегиональной транспортной инфраструктуры в обход России.

• 5.    Создание или сохранение благоприятного режима въезда в Россию для мигрантов, учитывая, что трудовая миграция избыточной рабочей силы в РФ может предотвратить опасный рост социальной напряженности.

ние российских инвестиций и поставка продукции на российский рынок.

Помимо государственных интересов, существенное влияние на характер взаимоотношений РФ с центрально-азиатскими государствами оказывают коммерческие интересы легального и теневого бизнеса, представленного, в том числе, представителями правящих элит соответствующих сторон. Порою соответствующие приоритеты вступают в противоречие с официально проводимой внешнеполитической линией. Имеется информация, что некоторые круги в РФ, имеющие закулисные бизнес-интересы в Центральной Азии, предпочли бы, чтобы официальная Москва не предпринимала бы реальных действий по отстаиванию прав русскоязычного населения или по противодействию политической либо экономической переориентации стран региона на Запад (в числе прочего, поэтому, возникающая система внешнеэкономических отношений довольно удобна для крупных финансовых манипуляций). С другой стороны, в странах Центральной Азии власть в значительной степени соединена с собственностью (это соединение во многом обеспечивается клановой системой), поэтому представители власти при формировании курса своих стран могут иметь и серьезные личные интересы. Этот аспект по вполне понятным причинам является, однако, малоисследованным.

Создается устойчивое впечатление, что в проводившейся по отношению к региону российской политике 1990-х гг. противоречивые интересы различных группировок (военного, топливно-энергетического лобби, финансово-промышленных групп и т. д.) ставились выше государственных интересов, а в первой половине этого периода говорить о какой-то целенаправленной политике можно с известной долей условности. С одной стороны, центрально-азиатским республикам выдавались огромные стабилизационные кредиты, в отдельных случаях достигавшие 70 % годового ВВП, с другой — государство не предпринимало сколько-нибудь эффективных мер, чтобы предотвратить катастрофический исход русскоязычного населения, сохранить ухудшающиеся позиции в военной и экономической сферах. Сохранив благодаря своему потенциалу и выгоднейшему стратегическому положению значительную часть своих преимуществ, Россия по сути лишь в самом конце 1990-х гг. перешла к попытке формулировки стратегии их использования, удержания хотя бы части тех позиций, которые медленно, но неуклонно ослабевают.

В настоящее время можно выделить три основные сферы — геополитическую, экономическую и гуманитарную, — в которых концентрируются наиболее важные интересы РФ. Те интересы, которые мы попытались тезисно обозначить выше, в большинстве случаев включены в данные сферы, хотя значительная часть проблем ставится в разном ключе, что затрудняет понимание при их решении. Попытаемся охарактеризовать особенности взаимодействия сторон в различных сферах.

В сфере стратегической значение силового фактора гораздо больше, чем это определяется непосредственным военным присутствием России в Центральной Азии. Как известно, в настоящее время такое присутствие выражается лишь в наличии 201-й российской мотострелковой дивизии и пограничников в Таджикистане, строящейся авиабазы в г. Кант (Киргизия), космодрома Байконур и нескольких военных полигонов в Казахстане. Выражением российского присутствия отчасти можно считать и регулярно проводимые с 1999 г. учения «Южный щит», в которых из государств региона принимают участие Казахстан, Киргизия и Таджикистан. Показательно, что в 1999 и 2000 гг., когда угроза со стороны движения «Талибан» казалась особенно серьезной, в данных учениях участвовал и Узбекистан, впоследствии от них дистанцировавшийся. В результате первое мероприятие превратилось в довольно впечатляющую демонстрацию силы: в нем было задействовано 25 тыс. военнослужащих, 400 единиц бронетехники, 60 самолетов, 150 орудий и минометов.

Одним из главных геополитических форпостов России в регионе является Таджикистан, включая таджикско-афганскую границу. Именно присутствие в стране российской 201-й мотострелковой дивизии и пограничников (при том, что подавляющее большинство личного состава формируется из таджиков) не позволило оказать из Афганистана

массированную поддержку таджикским исламистам; в настоящее же время главным вызовом является беспрецедентный размах наркоторговли между Афганистаном и европейскими странами, включая Россию. Возможно, наркоторговля является более опасной угрозой безопасности РФ, чем территориальные потери и даже политическая нестабильность: по прогнозам некоторых экспертов, уже через 10 лет каждый пятый гражданин России может стать наркозависимым2. В таких условиях открытие таджикско-афганской границы нанесло бы огромный ущерб национальным интересам РФ, вынудив создавать новые и притом более дорогостоящие рубежи на пути наркотранзита.

Вплоть до настоящего времени заинтересованность стран региона (за исключением, быть может, Туркмении) в российской силовой поддержке перед лицом угрозы исламского экстремизма и опять-таки силового давления со стороны Китая является одним из ключевых факторов региональной системы международных отношений. С этой точки зрения важнейшую роль играет Договор о коллективной безопасности, в который наряду с Россией и Белоруссией входят Казахстан, Киргизия и Таджикистан (Узбекистан вышел из него в 1999 г.), предусматривающий взаимопомощь (фактически же помощь России) участникам, подвергшимся агрессии. В октябре 2002 г., в соответствии с подписанным соглашением, этот механизм был институционализирован в Организацию договора о коллективной безопасности.

С позиций стран региона российское военное присутствие в регионе является неоднозначным фактором. С одной стороны, оно фактически представляется инструментом политического давления, хотя о прямом и направленном против одного из центрально-азиатских государств военном вторжении России в Центральную Азию речи, в отличие от довольно распространенных в первой половине 1990-х гг. прогнозов, в рамках экспертных прогнозов, уже практически не идет: слишком уж невыгодными кажутся последствия как с политической (негативная реакция международного сообщества, втягивание в международные конфликты), так и с экономической (огромные расходы) точек зрения. В то же время фактор российской силовой мощи по-прежнему является краеугольным основанием региональной военной безопасности. Членство трех государств Центральной Азии в Договоре о коллективной безо- пасности и заинтересованность РФ в стабильности Узбекистана серьезно уменьшают вероятность полномасштабных межгосударственных военных конфликтов и, тем более, нападения извне. Учитывая наличие большого количества очагов конфликтности (например, приграничные проблемы), уход или вытеснение России из региона повлекли бы за собой непредсказуемые последствия, ибо создание иной сколько-нибудь устойчивой конфигурации, на длительный период способной реально обеспечить региональную стабильность, является весьма непростой задачей.

Следует также иметь в виду, что фактор военного и политического присутствия в некоторых случаях используется центрально-азиатскими государствами для получения экономических, опять-таки, политических и иных дивидендов. Так, в ходе состоявшегося в сентябре 2003 г. визита в Москву президент Киргизии Аскар Акаев предложил превратить свою страну в опорную политическую силу в регионе 3. Наблюдатели связывают такое пожелание со стремлением Киргизии сохранить роль своей страны в формировании экономического пространства на территории СНГ, а также с получением серьезных льгот (предоставление квоты в 500 тыс. чел. в год) для своих трудовых мигрантов. Данный пример, который в своем роде является далеко не единственным, иллюстрирует, что вытеснение России из Центральной Азии невыгодно странам региона не только по соображениям безопасности, но также по причинам экономического и социального характера.

Зарубежные оценки нынешней геополитической роли Российской Федерации в Центральной Азии нередко отличаются чрезмерной идеологизированностью, упуская из виду тот факт, что Россия — крупное постимперское государство, огромный размер территории, серьезные проблемы безопасности и разнообразные связи, сохранившиеся в наследство от советского периода, делают вполне естественной проведение ей так называемой «неоимпериа-листической политики», направленной на сохранение региона в сфере своего приоритетного влияния, политики, отличной от курса малых по своим размерам государств, не имеющих подобного комплекса проблем. При этом некоторыми аналитиками понятие «неоимпериализм» употребляется как идеологический ярлык, а не как научный термин, ибо в последнем случае он бы мог оказаться вполне применимым также к политике США (имея в виду, например, «доктрину Монро»), Великобрита-

С.В. Годунов. Роль России в Центральной Азии нии, Франции и ряда других стран, довольно ревностно относящихся к сохранению своих сфер влияния в третьем мире.

Вне зависимости от применимости понятия «неоимпериализм» к конкретному случаю российской политики в Центральной Азии (этот вопрос, на наш взгляд, требует серьезной дискуссии), серьезные аналитики должны обосновывать свои доводы на научном уровне, рассматривая, в частности, данную политику в контексте стоящих перед Россией конкретных проблем и взаимоотношений РФ с другими внерегиональными центрами силы. Наиболее часто сквозь «геополитическую призму» такие взаимоотношения прослеживаются в случаях с США, Турцией и Китаем.

Отношения с США очень многогранны и сложны, причем центрально-азиатское направление во многих случаях не может рассматриваться вне более широкого контекста. Суть российско-американского взаимодействия по поводу Центральной Азии многими аналитиками и журналистами определяется как «новая большая игра» по аналогии с «большой игрой» (это выражение впервые употребил Редьярд Киплинг в своем романе «Ким»), то есть соперничеством между Россией и Великобританией в том же регионе в XIX веке. Аналогия усиливается тем, что в обеих странах распространен взгляд на свою политику как на оборонительную, а другой стороны — как агрессивно-наступательную. Если российские политики и особенно военные стратеги зачастую с недоверием относятся чуть ли не к любому проявлению военной и дипломатической активности со стороны Вашингтона, а также блока НАТО, то в американской политике отчетливо прослеживается стремление ослабить влияние России в регионе; такое стремление часто мотивируется желанием предотвратить восстановление «Советской империи», обеспечить «подлинную самостоятельность» и демократическое развитие новых государств.

В качестве главных инструментов такой линии выбраны — содействие уменьшению экономической зависимости новых государств от России (в первую очередь реализации транспортных проектов в обход российской территории) и, в последнее время, обозначение своих военно-стратегических позиций путем демонстрации военного присутствия в Киргизии, Узбекистане, на Каспии, в Закавказье. При том, что такое присутствие имеет локальный характер и мотивируется необходимостью борьбы с терроризмом, а бо- лезненная реакция РФ встречается с «искренним недоумением», не вызывает особых сомнений, что в гипотетическом случае закрепления российского военного контингента в Центральной Америке (разумеется, по серьезным причинам и с исключительно дружественными по отношению к США целями) реакция Вашингтона была бы гораздо менее терпимой, чем реакция РФ на американское или натовское присутствие в Центральной Азии. Весьма серьезные аргументы имеет и выраженно негативная позиция РФ по поводу оказываемого Соединенными Штатами содействия реализации проектов транспортных коридоров в обход России. В данном случае дело не столько в желании Москвы сохранить полный геополитический контроль над Центральной Азией, сколько в том, что пессимистический сценарий развития событий чреват потерей своего прежнего значения Транссибирской магистралью, что может привести к деградации экономики Дальнего Востока и части Сибири с критическим усилением позиций Китая в данном регионе, а также и в самой Центральной Азии.

В то же время события начала XXI в. показали, что линия на геополитическое вытеснение России или США из региона контрпродуктивна и что подобное вытеснение чревато труднопредсказуемыми и весьма тревожными последствиями с точки зрения безопасности ввиду разрушения сложившейся системы ее обеспечения, в которой как Россия, так и США играют ключевую роль. Между тем решение проблем наркотрафика, международного терроризма, социальной и политической стабильности в регионе вряд ли возможно усилиями лишь какой-либо одной из сторон. События 11 сентября 2001 г. и последующая операция в Афганистане показали, что геополитическое соперничество является вторичным по сравнению с общими проблемами безопасности, требующими совместного решения. Думается, что не более продуктивна и линия на обострение геоэкономической конкуренции России и США в Центральной Азии. Последствия такой конкуренции, особенно реализации недостаточно просчитанных в политическом и экономическом планах транспортных проектов, могут сыграть главным образом на руку третьей силе, в частности Китаю или капиталу, за которым стоят радикальные исламские группировки. В то же время имеется широчайший диапазон возможностей взаимовыгодной кооперации в экономической сфере в рамках новой геополитичес-

кой стратегии, основанной на сотрудничестве со введением элементов конкуренции в жесткие системные рамки.

Турция , вне зависимости от позитивного либо негативного отношения к ее роли на центрально-азиатском пространстве, рассматривается как сила, по крайней мере потенциально способная включить тюркские государства региона в орбиту, используя культурнолингвистическую близость (идея тюркской солидарности) и поддержку Запада, заинтересованного в использовании Анкары в качестве проводника своего влияния и светских демократических ценностей. Зачастую Турция представляется геополитическим антагонистом России; значительная часть российских исследователей усматривает в политике Анкары угрозу национальной безопасности, стремление оторвать от нее нетюркские народы не только Центральной Азии, но и самой РФ.

В данном случае представлять ситуацию в виде черно-белой картины было бы, однако, упрощением, существенно искажающим оценку создавшегося положения. Экономический потенциал Турции серьезно ограничен, а ее представление в качестве «светской демократической модели» также далеко не бесспорно ввиду наличия в ней сильных элементов авторитаризма и периодически имеющих место политических успехов исламистов. Исходя из этого, вполне логично, что неконтролируемое соперничество с Россией, которое вызовет усиление экстремистских сил исламской или крайне националистической ориентации (таких как организация «Серые волки») весьма опасно и для самой Турции. Наличие серьезных общих точек соприкосновения в политической сфере дополняется крайней заинтересованностью в развитии экономического сотрудничества: несмотря на столкновение интересов в сфере определения маршрутов транспортировки каспийской нефти, вряд ли экономические связи со всеми центрально-азиатскими странами вместе взятыми когда-либо будут иметь для Турции хотя бы отдаленно сопоставимое значение по сравнению с выгодами от внешнеторговых контактов с РФ и российского же туризма. В рамках некоторых, достаточно вероятных сценариев (интенсификация экономического сотрудничества, повышение заинтересованности в совместном решении проблем безопасности), нынешние геополитические противоречия могут отойти на второй план по отношению к общим интересам.

Роль Китая в центрально-азиатском регионе для России неоднозначна. В краткос- рочной перспективе эта роль в целом позитивна: Пекин объективно является мощным стабилизирующим фактором в решении проблем нетрадиционной безопасности и, в частности, в борьбе с международным терроризмом и наркоторговлей, представляя из себя, в то же время, серьезный противовес усилению позиций США в регионе. Наряду с этим Китай является многократно более важным экономическим партнером России, чем все центрально-азиатские государства вместе взятые. Неудивительно, что, поддержав создание Шанхайской организации сотрудничества (с участием всех государств региона, кроме Туркмении, окончательно оформилась в июне 2001 г.) и согласившись на базирование секретариата в Пекине, Россия допустила существенное усиление геополитического присутствия Китая в регионе, полагая, что выгоды на данном этапе перевешивают риски.

Между тем нередко отмечается, что в средне- и долгосрочной перспективе такие риски довольно велики. Резкое усиление политических, экономических (в частности, в результате реализации проекта ТРАСЕКА) и демографических позиций Китая в регионе может создать серьезное давление на южные рубежи России и, согласно распространенному мнению, усилить опасность ползучей утери территорий на Дальнем Востоке и в Сибири. Следует, однако, отметить, что алармистские настроения по отношению к Китаю довольно сильны и в Центральной Азии, и потому постсоветские государства имеют очевидный интерес к сохранению оптимального баланса во взаимоотношениях с Пекином, конструктивная роль которого является одним из ключевых условий безопасности и развития региона.

В экономической сфере роль центральноазиатских государств для России явно неравнозначна. Благодаря огромным запасам сырьевых ресурсов, довольно развитой промышленности и высокой емкости национального рынка, Казахстан, наряду с Украиной и Белоруссией, входит в число ее основных внешнеэкономических приоритетов, что наглядно иллюстрируется возникшей в 2002 г. инициативой, направленной на создание Единого экономического пространства с участием именно этих четырех государств. Уже действующая организация Евразийское экономическое сообщество, куда помимо России, Белоруссии и Казахстана входят Киргизия и Таджикистан, в экономическом плане гораздо менее эф- фективна, и присутствие в ней двух последних стран, дающих менее 3 % товарооборота в рамках этой организации, можно объяснить, скорее, геополитическими соображениями.

Роль России в товарообороте центрально-азиатских государств гораздо более заметна. Ее доля колеблется от 15 до 30 %4. Особенно она велика для Казахстана и Туркмении. Такая роль определяется заложенными в советский период тесными производственными связями, в рамках которых в России осуществляется конечная переработка производимой в регионе продукции (по некоторым оценкам, Казахстан, например, может самостоятельно обеспечить лишь 25 % производственного цикла), зависимостью от России в плане транспортной инфраструктуры (так, основная доля туркменистанского экспорта в Россию обеспечивается за счет природного газа, который может поставляться в основном именно по российскому маршруту), а также от поставок российских продуктов питания и товаров народного потребления. Прекращение этих связей повлекло бы серьезнейшие, если не катастрофические последствия для стран региона.

Слабость экономических позиций России в Центральной Азии определяется, прежде всего, ограниченностью ее инвестиционного потенциала. Этого потенциала явно не хватает ни для лидерства в проектах разработки сырьевых ресурсов, ни для восстановления системы производственных связей, существовавших в советский период. Неудивительно, что во многих случаях имеет место утрата позиций российского бизнеса в сравнении с аналогичными позициями западных, китайских, японских и южно-корейских компаний. В долгосрочной перспективе вполне прогнозируемо дальнейшее ослабление экономической роли РФ, особенно в случае реализации проектов создания международных транспортных коридоров в обход РФ.

В этих условиях приоритетами России на перспективу являются развитие трансграничного сотрудничества и создание единого экономического пространства с Казахстаном (рассматривается вопрос о включении в это пространство Узбекистана; Киргизия же и Таджикистан объективно менее значимы для Москвы с экономической точки зрения) и установление четких правил экономического взаимодействия с другими странами (включая приемлемые «правила игры» для российского бизнеса в условиях жесткой и сильно коррумпированной системы бюрократическо- го регулирования, искусственно фиксированных курсов местных валют в Узбекистане и Туркмении), решение проблемы возврата огромных долгов (оценки сумм этих долгов практически во всех случаях серьезно расходятся). Наиболее важными сферами для экономического сотрудничества РФ со странами Центральной Азии будут оставаться участие и техническое содействие в добыче и транспортировке сырья, технические проекты, закупка сырья для российской текстильной промышленности, поставка и производство продуктов питания. В целом же асимметрия, при которой Россия будет нужна центрально-азиатским странам в экономической сфере, несоизмеримо больше, чем наоборот, в обозримой перспективе сохранится.

В гуманитарной сфере главным вопросом остается проблема «европейского» русскоязычного населения. Эту проблему нельзя рассматривать в отрыве от исторического прошлого Центральной Азии, прошлого, которое, в независимости от его оценки, сформировало современный облик региона, сильно отличающийся от облика не только таких стран, как Афганистан, но и «классических» постколониальных государств, подобных Индии. Именно присутствие русскоязычного элемента, который сыграл и продолжает играть роль посредника между восточной и западной культурной традициями, создает вектор «западной ориентации», который мощнее именно в тех странах (а именно, в Казахстане и Киргизии), где российское культурное влияние более сильно. Во многих работах западных и, в первую очередь, американских аналитиков русскоязычное население рассматривается как рычаг давления Москвы на центрально-азиатские государства, а вынужденная по различным причинам эмиграция «европейского» (довольно часто употребляется слово «русского», что создает у читателя несколько иное восприятие ситуации) населения рассматривается, прежде всего, в позитивном контексте укрепления независимости новых государств. Хотя такая оценка объективно не лишена оснований, однако подобная позиция авторов, декларирующих свою приверженность демократии и защите прав человека, вызывает серьезное удивление.

Между тем есть весьма веские основания полагать, что политика новых центрально-азиатских государств в отношении русскоязычных меньшинств, по крайней мере на определенном этапе, была направлена на выдавливание «лишнего» некоренного населения. Одним из главных инструментов такого выдавливания стал

язык. Возможность занять престижную должность была очень быстро увязана со знанием языка титульного этноса, тогда как сколько-нибудь эффективная система обучения данным языкам представителей этнических меньшинств до сих пор не создана практически ни в одной центрально-азиатской стране. Именно отсутствие социальных перспектив можно считать главной причиной эмиграции европейского населения. В некоторых случаях, правда, такая миграция обернулась для стран региона бумерангом: потеря квалифицированных специалистов весьма негативно сказалась на состоянии экономики. Это вынудило, в частности, Киргизию в 2001 г. объявить русский язык государственным, а Узбекистан предпринять определенные шаги по созданию материальных условий для привлечения упомянутых специалистов.

В какой-то мере удивительно, что Россия, располагая многочисленными рычагами давления (в том числе и закулисными) на центрально-азиатские государства, довольно слабо воспользовалась ими для защиты русскоязычного населения. Это можно, в частности, наглядно иллюстрировать на примере ситуации в Туркмении, где в ответ на явно дискриминационные действия властей в отношении лиц, имеющих двойное гражданство или плохо знающих государственный язык, Москва теоретически могла бы воспользоваться зависимостью газового экспорта Ашхабада от российской трубопроводной системы.

При этом официальная российская политика пока фактически исходит из незаинтересованности страны в массовом притоке русскоязычных мигрантов, которые могли бы, с одной стороны, дать импульс развитию российской экономики, но, с другой стороны, прежде потребовали бы выделения весьма значительных средств на свои социальные нужды. Отражением такой незаинтересованности можно считать, в частности, принятый в 2002 г. закон «О гражданстве Российской Федерации», устанавливающий предварительный пятилетний срок проживания на территории России в качестве условия для получения российского гражданства в том числе и для тех русских, которые родились за пределами своей исторической родины.

В то же время декларируется курс на сохранение в центрально-азиатских государствах мощной русскоязычной общины как связующего звена между Россией и странами региона, а фактически — рычага влияния на них. Такое влияние понимается, скорее, в контексте не оказания политического давления (подобная стратегия была бы чревата обострением межэтнических противоречий), а сохранения культурного присутствия, русскоязычного пространства, которое обеспечило бы серьезный фундамент для пророссийской ориентации.

При тенденции к своему сужению русскоязычное пространство по-прежнему является мощнейшим культурным пластом в Центральной Азии. В настоящее время наиболее прочны позиции русского языка в Казахстане, где им, по некоторым оценкам, владеют 85 % населения (тогда как казахским — 65 % 5 ), и Киргизии: в обоих случаях он является официальным языком делопроизводства, а русскоязычные пресса и телевизионные программы занимают ведущее положение в информационной области. Во всех школах русский язык изучается также в Таджикистане и Узбекистане, хотя сфера его употребления сокращается в первом случае по объективным причинам, а во втором — также вследствие целенаправленной политики властей. Жесткий курс на уменьшение русскоязычного пространства взят в Туркмении, где и образование, и возможность получения информации в нем минимизированы. Во всех случаях укреплению русскоязычного пространства способствует развитие современных технологий: так, значительное большинство центрально-азиатских ресурсов размещаются в сети Интернет именно на русском языке.

Для сохранения русскоязычного культурного пространства Россией оказывается определенная поддержка образованию и средствам массовой информации на русском языке, лоббируется вопрос о придании ему более высокого статуса там, где он пока не признан государственным (в последнее время заявления о желании добиваться повышения статуса русского языка на всем постсоветском пространстве делаются в Москве на официальном уровне). Следует, однако, отметить, что такая политика по масштабности и целенаправленности далеко уступает аналогичной политике Турции, которая, не будучи в состоянии подкрепить свои геополитические притязания экономическими ресурсами, по всей видимости, сделала ставку на образовательную политику, обеспечение протурецкой ориентации части населения посредством открытия сети образовательных учреждений, финансирования обучения в Турции, информационных программ и т. д. Тем не менее мощность создаваемого турецкого и существующего более века русскоязычного культурных пластов еще долго будет оставаться несопоставимой, за исключением, быть может, туркменского случая.

В свою очередь, центрально-азиатские государства, особенно Казахстан, Узбекистан и Таджикистан, заинтересованы: в благоприятном режиме для своих мигрантов, направляющихся на территорию РФ. Казахская миграция из Казахстана носит преимущественно локальный характер, будучи направленной в сопредельные районы: РФ, в некоторых из которых (особенно в западной части приграничья) казахи составляют большинство. Таджикская и узбекская миграция является в основном трудовой; для соответствующих стран она представляет собой очень важный фактор социально-экономической стабильности, способствуя ослаблению социальной напряженности и обеспечивая немалые финансовые поступления от мигрантов. Главными препятствиями для деятельности последних на территории РФ являются жесткий административный контроль (как считается, во взаимоотношениях правоохранительных органов с мигрантами имеется сильный элемент коррупции) и отчасти агрессивные проявления национализма со стороны: местного населения. Неудивительно, что либеральный режим передвижения рабочей силы и правовая защищенность мигрантов являются важными интересами, отстаиваемыми соответствующими центрально-азиатскими государствами на переговорах с РФ.

***

Пытаясь рассматривать современную ситуацию с точки зрения «отстраненного наблюдателя», роль России в центрально-азиатском регионе, по-видимому, вряд ли можно оценить однозначно, с помощью «одномерных» позитивных или негативных характеристик. Эта роль обусловлена не некими абстрактными иррациональными притязаниями, самодостаточным желанием во что бы то ни стало сохранить контроль над пространством бывшего СССР, а логикой ее стратегического положения, интересами крупного государства, имеющего практически незащищенную 7000километровую границу с регионом, сформировавшиеся в советский период мощные инфраструктурные связи. Мотивы политики РФ в Центральной Азии, по-видимому, не более альтруистичны и не менее прагматичны, чем аналогичные мотивы западных государств, Турции, Китая и других стран.

Фактически Россия по-прежнему остается наиболее влиятельным внешним актором в Центральной Азии, сохраняя преобладающую, хотя и уменьшающуюся роль политического, военного, отчасти экономического характера; располагает такими мощными рычагами давления на центрально-азиатские страны, как военная сила, режим транспортных коммуникаций (сколько-нибудь значимые из которых проходят именно через российскую территорию), тесная производственная кооперация в жизненно важных для новых государств сферах.

Наряду с географической близостью, все эти факторы, также как и несоизмеримая разница потенциалов России и ее новых партнеров, по крайней мере на длительный период, и несмотря на сиюминутную конъюнктуру, обрекают центрально-азиатские государства рассматривать отношения с РФ как определяющее направление своей внешней политики. В то же время высочайшая стратегическая значимость Центральной Азии в контексте безопасности Юга России и ресурсный потенциал региона в обозримой перспективе делают для России малореальным избрание варианта, связанного с дистанцированием от региона. Практически при любом сценарии развития событий конструктивная роль РФ останется одним из ключевых условий безопасности и развития Центральной Азии.