О разговорных явлениях в языке памятника церковнославянской письменности XV века (на материале Мучения Параскевы Пятницы)

The author’s earlier linguistic and textual analysis of collections containing readings on particularly revered memorable dates and the lives of the most revered saints revealed the manuscript Festal Menaion and Chrysostom from the collection of Tikhonravov No. 185 (from the collection of the Russian State Library) as containing unique information about the Church Slavonic language of the 15th century. This time, as traditionally considered, is a clear indicator

of the second South Slavic influence, but evidence of this influence (according to the collection) was not in the Word on the Council of the archangel Michael and Gabriel, the author of which was Clement of Ohrid. There were obvious colloquial elements, but the colloquial (common) facts of the Russian language are especially clearly recorded in another monument of this collection – in the Torment of Paraskeva Friday. In this article, this text is analyzed in comparison with the texts presented in the Great Menaion Reader of the SVT. St. Demetrius of Rostov and in the collection of the 15th century from the Collection of the Trinity Lavra of St. Sergius.

The author defines the broad and narrow contexts of the study. The first is connected with the Church Slavonic problems (language, writing), the second with the 15^th century, the time when the so-called ‘second South Slavic influence’ was fully manifested. Church Slavonic itself is not a scientific term, although it emerged from a scientific tradition. We can define what the Russian language is by referring to ethnic and geographical boundaries, cultural and spiritual traditions, historical certainty, and keeping in mind, which is very important for the language, its ‘functional side’. It is impossible to evaluate the Church Slavonic language from these positions. Russian is a language that has developed different principles of development, and in relation to the Russian language, the Church Slavonic language appears to be as much an independent unit (a separate scientific ‘subject’) as the dialect language, which was the subject of lively discussions in its time, or the Russian spoken language, which occupies a strong position in the niche of the Russian language to this day.

Panin L. G. On Colloquial Phenomena in the Language of the Monument of Church Slavonic Writing of the 15^th Century (Based on the Material of the Torment of Paraskeva Friday). Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2021, vol. 20, no. 9: Philology, pp. 9–22. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-2021-20-9-9-22

Памяти сводной сестры

Прасковьи Яковлевны Ершовой

Не вполне серьёзное вступление

В 1992 г. мне посчастливилось выступать с докладом о языке русской письменности Сибири XVII – начала XVIII в. на Семинаре у проф. В. Лефельда в Гёттенгенском университете, доклад был посвящён достаточно необычной ситуации для книжного русского языка того времени: язык Сибирских летописей XVII в. немотивированно (в контексте языка русского летописания своего времени) архаизирован, «церковнославянизирован», в то время как язык церковных текстов того же времени Сибири (Сказания о явлении Абалацкой иконы Божьей Матери и Жития Василия Мангазейского, особенно во второй редакции этого памятника) испытал сильнейшее влияние со стороны языка деловой письменности (см. [Панин, 1994]). И имея в виду центробежные и центростремительные процессы в развитии русского языка, я бросил фразу, что лексика разрушает язык, а грамматика создаёт его. Мудрые немецкие коллеги отнеслись к этому как к каламбуру молодого и легкомысленного филолога. А в следующем году я делал доклад на тему церковнославянского языка уже в Ольденбургском университете, и руководитель Семинара проф. Г. Гентшель, стараниями которого я и был приглашён в своё время в Гёттенген, мой доклад предварил достаточно провокационным вопросом. Он продиктовал фразу, в которой были традиционная для церковнославянского языка грамматика и слова, которые никогда не были отмечены ни в одном церковнославянском памятнике. К сожалению, я не запомнил той фразы, но предлагаю её аналог (он гораздо ниже оригинала и включает бытовые реалии, не допустимые с точки зрения выдержанного в своей корректности немецкого профессора): «Будучи зѣло пiану шоферу мерседесъ бенцъ прободе ограженiе, поврежде е и врѣза сѧ в дрѣво, излѣзшiи жителiе дому ругаху сѧ, бранѧху сѧ, лаѧху шофера и вызваша полицiю». Тогда я ответил, что это, бесспорно, церковнославянский язык, несмотря на то что там есть русизмы и новые заимствования; главное – грамматика церковнославянская. Сейчас я бы не был столь категоричен в своём ответе. Но для более адекватного понимания лингвистической квалификации текста потребовались годы работы с церковнославянскими памятниками, и я искренне рад тому, что в поле моего внимания оказался сборник Торжественник и Златоуст из собрания Тихонравова № 185 Российской Государственной Библиотеки. Это рукопись без начала и конца. Как отмечается в прилагающемся к сборнику описании, рукопись составная: XV в. (л. 9, 11 – 320 об., б. зн.: Briquet № 3883: 1478–74 гг.; № 14541: 1449, 1452 гг.; № 14562: 1476–1477 гг.; № 14872: 1457, 1470 гг.: № 14873: 1483 г.); XVI в. (л. 4–8, 10; б. зн.: Briquet № 13578: 1526 г.; № 13577: 1542– 47 гг.).

Исследуемый в данной статье текст расположен на л. 46г–52г (XV в.). Анализ этого текста и некоторых других позволяет, как мне кажется, по-новому взглянуть на то, что мы называем церковнославянским языком.

Выбор предмета и объекта исследования

Предшествующее исследование 45 списков Минейного Торжественника строилось как лингвотекстологический анализ наиболее употребительных памятников на двунадесятые праздники и на особо чтимые памятные даты и житий наиболее почитаемых мучеников (см. [Панин, 1988]). В ходе исследования был проведён и анализ Слова на Собор архангелов Михаила и Гавриила древнеболгарского писателя Климента Охридского, выявивший интересные сведения о так называемом «втором южнославянском влиянии». Тогда и выделилась рукопись Торжественник и Златоуст из собрания Тихонравова № 185 (Тхн-185) с нетипичными для этого «влияния» языковыми проявлениями, которые в то время показались просто экзотическим фактом. Позже я просмотрел ещё некоторые тексты этого сборника и обнаружил, что писец, переписывавший Слово на собор архистратигов Михаила и Гавриила , своё ви_́дение церковнославянского языка (точнее, языковое ви_́дение церковнославянского текста) проявил ещё в ряде переписываемых памятников. Во-первых, это Мучение Параскевы Пятницы ; во-вторых, Житие и чудеса свв. Козмы и Дамиана. Первый памятник – наиболее яркий, в языковом отношении представляет все уровни языка, и именно он «задаёт направления» лингвистического анализа филологической среды функционирования церковнославянского текста. Этой масштабности нет в Житии и чудесах свв. Козмы и Дамиана , текст этот более камерный, но в изложении чудес данного Жития представлена редакторская правка, в которой лингвистические новации сборника Тхн-185 «встраиваются» в привычное поле церковнославянского языка (ср. на л. 56в говорилъ зачеркнуто и сверху другой рукой написано: гл(агол)алъ ), но это тема уже другого, специального, исследования.

Текст Мучения Параскевы Пятницы по списку Тхн-185 [М(еся)ца wкт(ября) въ .ки. д(е)нь муч(е)нiе с(вя)тыа и славныа м(уче)н(и)ца Парасковгiи и тулкует ся Пя(т)ници въ Иконiи гра(ди), л. 46г–52г] в статье анализируется в текстологическом сопоставлении с текстом, представленном в сборнике «Великие Четьи Минеи» свт. Димитрия Ростовского (1651–1709) и в сборнике XV в. из Собрания Троице-Сергеевой Лавры, переписанном полууставом разных почерков [407 листов: РГБ, ф. 304, № 755, л. 284–291: М(еся)ца ѡ(ктя)бря .ки. д(е)нь. мученiе с(вя)тыя и славныя м(уче)н(и)ца Парасковгiи. и(же) прото(лк)у(е)ть (ся) Пятница. въ Икониιстѣ(м) градѣ]. Это не собственно лингвотекстологический анализ в его исходном, необходимом проявлении (см. [Жуковская, 1968; 1976; Панин, 1990]), скорее лингвотекстологический фон, необходимый для того, чтобы выявить уровень лингвистической разницы изучаемого текста и нашего традиционного представления о том, каким должен быть церковнославянский язык соответствующего времени.

Широкий и узкий контексты исследования

Первый связан с церковнославянской проблематикой (языком, письменностью), второй – с XV в., временем, когда так называемое «второе южнославянское влияние» проявлялось в полной мере.

Прежде всего – о словосочетании церковнославянский язык : оно не является научным термином, хотя и пришло из научной традиции. Определить, что такое русский язык , мы можем, ссылаясь на этнические и географические границы, культурные и духовные традиции, историческую определённость и (имея в виду, что это очень важно для языка) его «функциональную сторону» (в понимании В. А. Аврорина [1975]). Оценить же церковнославянский язык с этих позиций нельзя. Это другой язык, точнее, язык, выработавший для себя иные принципы развития (они же и принципы стабильности [так называемого устойчивого развития ]), о чём мне приходилось неоднократно писать (ср. [Панин, 1992; 1995]). При этом по отношению к русскому языку церковнославянский язык предстаёт в той же степени самостоятельной единицей (обособленным научным «субъектом»), в какой находятся диалектный язык , бывший предметом оживлённых дискуссий в своё время, или русский разговорный язык , занимающий прочные позиции в нише русского языка по сей день.

Л. П. Жуковская на VIII Международном съезде славистов в Киеве имела все основания заявить, что церковнославянский язык в конечном счёте является искомым объектом славистических исследований и путь к определению его структуры и функционального статуса лежит через анализ конкретных письменных источников [Жуковская, 1978]. Сорок с лишним лет развития русистики, прошедшие после её доклада, не изменили ситуацию.

С именем Л. П. Жуковской связано и уточнение утвердившегося в русистике мнения А. И. Соболевского [1980] о «втором южнославянском влиянии» (полагаю, и о «первом влиянии» говорить можно очень и очень условно, в данном случае ссылаюсь на Б. Н. Флоря [1981]). Л. П. Жуковская писала: «Под влиянием можно понимать только такое состояние, когда при переписывании древнего русского оригинала русский писец начинает применять приёмы и законы южнославянской письменности» [1982, с. 28]. Но миф о «втором южнославянском влиянии» держится прочно: это удобно и не требует собственного анализа, достаточно придерживаться распространённой точки зрения (ср. [Пентковская, 2018]). Между тем это «зады» палеославистики (образное употребление, но не моё, это слова Л. П. Жуковской, в которые она, впрочем, не вкладывала ничего обидного – понятие заимствовано из практики приходских школ, где вплоть до начала XX в. учитель следил, чтобы подопечные чада при изучении языка и словесного произведения не преступали границ того, что дано раз и навсегда, что уже определено и установлено, и ни в коем случае не проявляли бы своей мысли).

Цитирование источников

Примеры из Сборника Тихонравова (Тхн-185), Великих Четий Миней свт. Димитрия Ростовского (ВЧМ) и из рукописного Сборника XV в. из Собрания Троице-Сергеевой Лавры (ТСЛ-755) цитируются в упрощённой орфографии: слова под титлом раскрываются, предполагаемые буквы указываются в круглых скобках; после сокращённого обозначения источника даётся отсылка к листу рукописи (Тхн-185, ТСЛ-755) или странице издания (ВЧМ). Цитируя ВЧМ, я «разомкнул» возвратные формы глаголов, отделив ся от основной глагольной формы, поскольку в церковнославянских текстах XV–XVI вв., да и последующих, это ся не воспринималось как словесное единство с основной глагольной формой, поэтому неудачными в издании свт. Димитрия Ростовского выглядят формы «бояшебося» ВЧМ 1978 вм. бояше бо ся; «молютися» ВЧМ 1978 вм. молю ти ся; «Скончажеся» ВЧМ 1979 вм. Сконча же ся и под.

Структура исследования.

В статье анализируются языковые проявления рукописи Тхн-185, важные для определения её в историко-лингвистическом отношении. Прежде всего, речь идёт о «предварительном джентльменском наборе» начинающего филолога (о тех фактах, которые в первую очередь важны для «лингвистического паспорта» рукописи). На первом месте, безусловно, стоит вопрос, что за извод мы имеем, но в данном случае вопрос этот не актуален – восточнославянские языковые особенности в списке очевидны и отметают иное (например, южнославянское) языковое восприятие рукописи.

Для определения функциональной соотнесённости языка памятника данного списка с тем, что мы обычно называем русским литературным языком (имея в виду и его книжную разновидность – церковнославянское проявление), существует достаточно простой набор языковых фактов, выявляемых в результате сравнения с другими списками. Первое, это соотношение русизмов и славянизмов. Далее, выявление разговорных особенностей в языке памятника, а если повезёт исследователю, то и диалектных, поскольку эти последние дают возможность высказать предположение о месте создания рукописи или, по крайней мере, о писце как носителе определённого диалекта. И именно с них мне хотелось бы начать анализ языка Мучения Параскевы Пятницы .

Вероятные лексические диалектизмы в языке памятника по списку Тхн-185

Полагаю, что самое спорное в исследовании истории русского языка – это квалификация слов в качестве диалектных, но областные словари XIX и ХХ вв. дают направление такой квалификации, и, как показали исследования проф. В. В. Палагиной и её учеников 1, могут служить основанием для серьёзных научных построений. Ниже представлены некоторые примеры из Тхн-185, на мой взгляд, достаточные для суждения о месте создания сборника (по крайней мере, диалекте писца, переписавшего данный памятник).

Прежде всего, это регулярное употребления глагола отказати , которому в двух других списках соответствуют слова глаголати и (наиболее часто встречающееся соответствие) отвѣщати : 1) с(вя)таа жь ѿказала . рекла ти есмъ имя мое вѣчного живота Тхн-185 48в – святая же глагола : рекохъ ти имя вѣчнаго живота ми ВЧМ 1974; с(вя)таа гл(агол)а , ре-ко(х) ти имя вѣчнаго живота ТСЛ-755 286; 2) слышавше жь горожане ѿказали вси оди-ны(м) голосо(м) говорече Тхн-185 47г – и слышавши, иже во гради, отъвѣщаша гласомъ единѣмъ вси, глаголюще ВЧМ 1973; слышавше (ж) гражане, и ѿвѣщавше вси eдинѣ(м) гла-со(м), гл(аголю)ще ТСЛ-755 28 5 и др.

Глагол отъказати достаточно редкий для церковнославянских текстов; видимо, можно определить его диалектную прикреплённость. Сразу следует отметить его употребительность в тексте Мучения по данному списку (7 словоупотреблений). Безусловный интерес представляют глагольные пары – соответствия глагола отъказати , которые позволяют уточнить семантику слова. В словаре В. И. Даля данный глагол отмечен как характерный для южных и западных говоров: отказывать (что кому) ‘отвечать, отповедать, сказать в ответʼ (Даль, 1978, т. 2, с. 727). И. И. Срезневский, отметил употребление этого слова в северо-западных текстах (Срезневский, 1958, т. 2, стб. 789), но семантика глагола, проявившаяся в интересующем нас тексте хорошо сохранялась и в XIX в.: отказывать (кому в чем) ‘отвергать просьбу, не склоняться на чье-либо желаниеʼ и др. (СЦСиРЯ, 2001, т. 3, с. 107). На весьма широкий ареал бытования слова в XIX–ХХ вв. указывает современный диалектный словарь, но и он локализует его преимущественно западнорусскими говорами, ср.: отказáть – смол .

‘давать ответ, отвечатьʼ, смол . ‘умирать, уходить от кого-либо, покидать кого-либоʼ; глагол откáзывать – многозначный и среди его значений находим смол ., южн ., зап ., курск ., орл ., ряз ., латв . ‘отвечатьʼ, печер . ‘прервать, перебить кого-либоʼ, (как непереходный глагол) перм ., смол ., орл ., курск ., ряз . ‘возражать кому-либоʼ (СРНГ, вып. 24, с. 192–193).

Сразу два потенциально диалектных слова находим ещё в одном контексте: лаяти ‘ру-гатьʼ и слухати ‘слушать, слышатьʼ. Современное стилистическое поле этих глаголов – просторечие, может быть, и в XV в. они не имели узкой локализации, но словари определённо свидетельствуют об их территориальном ограничении. Лаати ( лаяти ) ‘ругать, бранитьʼ интересно своим управлением: не кого , а кому ; у Даля (1978, т. 4, с. 241) глагол лаять (кого) сопровождён пометами запад ., юж . и сиб . Слово издавна входило в корпус экспрессивной лексики, ср.: лаяти – ‘лаять, ὑλακτεῖν, latrareʼ,‘кричать, бранить, бранитьсяʼ (уже в Изборнике 1073 г.) и др. (Срезневский, 1958, т. 2, стб. 13). Глагол слухати в словаре В. И. Даля отмечен как характерный для южных, западных и северных говоров (Даль, 1978, т. 2, с. 225), что скорее всего указывает на широкое (просторечное) распространение слова. В словаре И. И. Срезневского единственный пример слухати ‘повиноваться, быть подвластнымʼ документирован Договорной грамотой 1349 г. (Срезневский, 1958, т. 3, стб. 435), ср. в нашем тексте: мнози же не слухали и ненавиделi ее за то инiи били ю. а инiи лаали еи. а она т<---> не переставала говорячи слово Б(о)жи е Тхн-185 47б–47в – и мнози же, недугующе [описка: негодующе ] раны ей приношаху; но она не престаяше глаголюще слово Божие ВЧМ 1973; идо-лослужители слышавшее сиа мнози негодовашаб и раны приношаху еи. она (ж) не престаа-ше гл(агол)ющи всѣ(м) слово Б(о)жiе ТСЛ-755 285.

Широкий северный и западнорусский ареал имело, видимо, и слово мовити ʻговоритьʼ, которое в «Словаре русских народных говоров» сопровождается пометами олон ., арх ., сев .- двин ., волог ., зап .- брян . (СРНГ, вып. 18, с. 189), ср.: ижь мовиши не могу eго слышати Тхн-185 48в – еже изрече ми, понеже сего не могу слышати ВЧМ 1974; распятаго исповѣдающи . зане азъ не могу его слышати ТСЛ-755 286.

Отдельный интерес представляют слова, которые, скорее всего, не входили в корпус диалектной лексики, но со временем закрепились именно в диалектах. Таким было слово спотворити в значении ʻоколдоватьʼ: таа бо спотворила всь горо(д) на(ш), многыа отставили от жертвы и от богъ наши(х) Тхн-185 47г–48а – и та уволсви градъ наш весь и многы обрати отъ жертвъ богъ нашхъ ВЧМ 1974; и гра(д) нашь весь потворила е(сть) волшебными своими чарованiи. и мнwгы(х) прелсти от нашеа вѣры, и от жертвы боговъ ТСЛ-755 285 об. Лексема спотворити в таком (приставочном) оформлении встречается редко, но ср.: у Даля: потворка с пометой стар . ‘волшебство, чародейство, колдовствоʼ (Даль, 1978, т. 3, с. 354), и древнерусские лексикографические материалы дают примеры употребления данного глагола (без приставки съ -) и отглагольных образований в данном значении: потвора ‘волхвование, колдовствоʼ, потворити ‘околдоватьʼ, ‘уничтожитьʼ (два из значений) (Срезневский, 1958, т. 2, стб. 1288). Особый интерес представляют материалы областного словаря современных говоров, где находим два употребления интересующего нас глагола: в свердловских говорах он зафиксирован в значении ‘родить (ребенка)ʼ, а в смоленских с неустановленным значением в поговорке Спотворил нос, что не полна горсть (СРНГ, вып. 40, с. 244). Я бы обратил особое вниманием на фиксацию лексемы в говорах Смоленщины.

Ещё два слова, относительно которых можно сделать предположение об их областном происхождении, – сукня и кат. Первому в двух других списках соответствует типичный церковнославянизм ризы, а второму – книжное посѣкатель и латинизм спекуляторъ, вполне ожидаемый для церковнославянского перевода жития Святой Параскевы Иконийской: 1) и повелелъ раз(д)рати сукню еѣ, и жилами говядиными бити ю нещадно Тхн-185 49б–49в – повелѣ растерзати ризы еа и волуями жилами сырами бити ю непрестанно ВЧМ 1975; и повелѣ растерзати ризы ея, и жилами говяжими бити ю неща(д)но ТСЛ-755 287; 2) то-гды жь поклонила голову. и усекнулъ ю катъ Тхн-185 52в – тогда преклони главу, и посѣче ю посѣкатель ВЧМ 1979; и ра(д)уя ся преклони тог(д)а главу свою. спекулаторъ (ж) усѣкну и ТСЛ-755 290.

Слово сукня ‘женская одежда, платье из домотканого сукнаʼ приводится со ссылкой на словарь В. И. Даля как характерное для южных и западных говоров русского языка, а также с уточнением этого значения для курских, воронежских, калужских говоров и говоров Мордовии (СРНГ, вып. 42, с. 203–204). Лексема была, очевидно, исконно областной. А вот слово катъ , появившись в русских западных говорах, со временем стало известным литературному языку.

М. Фасмер пишет, что слово кат ʻпалачʼ впервые появилось в эпоху Петра I и является заимствованием из немецкого языка через польское посредство (Фасмер, 1967, с. 208). Но в русских источниках оно было известно и ранее: Словарь русского языка XI–XVII вв. лексему катъ ʻпалач, катʼ подтверждает источниками XVI–XVII вв. (цитаты из Истории о вел. кн. Московском Курбского и западнорусского Словаря из собрания Барсова [ГИМ]) (СРЯз, 1980, с. 88), а наш пример ещё более ранний. Диалектным слово, видимо, было недолгое время. В Словаре XIX в. оно приведено без помет (СЦСиРЯ, 2001, т. 2, с. 166), хотя у В. И. Даля отмечено как южное и западное (Даль, 1978, т. 2, с. 98). Лексема, употреблённая в сборнике ТСЛ-755, латинизм: speculator ʻразведчик, лазутчикʼ, ʻординарец, вестовойʼ и др. (Дворецкий, 1976, с. 945).

О фонетических диалектизмах в Тхн-185

Яркой диалектной чертой изучаемого текста является билабиальное в [ŭ] / [w], противопоставленное лабиодентальному в [v] в двух других списках. Чаще это случаи употребления предлога въ , хотя и в привычном употреблении оно встречается, ср.: въ правои руце носячи вѣнецъ трьно(в). у лѣвои же копие и губу, и трость Тхн-185 50а – и в деснiи руцѣ дерʼжащи вѣнець терновъ, вʼ шуйцы же копiе и губу и трость ВЧМ 1976; и в деснѣи руцѣ носяща вѣнець терновъ, в лѣвѣи (ж) копiе, и губу, и трость ТСЛ-755 287 об. Другие случаи появления билабиального в в Тхн-185: у городѣ ; у темницу ; въ многу тя муку уложити ; увошла у ц(е)рк(о)въ ; с(вя)тоe тѣло еѣ узяли ; умлькли уси въ ц(е)ркви и др.

Мучение Параскевы Пятницы по списку Тхн-185 фиксирует одно редкое слово, собственно, фонетическую (фонематическую?) трансформацию литературного слова възрастъ в значении ‘пора взросленияʼ – узрастъ , которого в соответствующем выпуске СРНГ нет, но отмечены устойчивые словосочетания в возрасте быть (стать) ; до возраста лет ʻдо зрелого возрастаʼ, зафиксированные в архангельских, вятских и рязанских говорах (СРНГ, вып. 5, с. 29). Наш пример: и въ узрастѣ , далi тiи живътъ Тхн-185 50в – и о возрасти , дароваша ти животъ ВЧМ 1977; и о възрастенiи лѣпоты тѣлесе, и дароваша ти жiво(т) ТСЛ-755 288.

И ещё об одном фонетическом диалектизме, ставшем позже нормой литературного произношения, мне хотелось упомянуть. Среди многих десятков прочитанных и просмотренных автором статьи церковнославянских рукописей сборник Тхн-185 оказался единственным, где писец соответствующей части регулярно употребляет местоимение (чаще в союзной функции) што , например: 1) слышавше (ж). горожане. што приближил ся гѣмо(н) Тхн-185 47в – и слышавше, иже во градѣ, яко приближается игѣмонъ ВЧМ 1973; слышавше (ж) гражане яко приближи (с) гѣмонъ ТСЛ-755 285; 2) с(вя)таа рекла, не милуи доброты временныа игѣмоне. н(ы)нѣ цвѣтущую. а заутра увядающую. но болшеи милуи д(у)шу свою. што ждеть тебе вѣчнаа мука и мучение Тхн-185 49а–49б – и святаа Парасковгеи глагола: не милуй, о игемоне, доброты временны, днесь цвѣтущее, а на утрия увядаемое; но паче помилуй душу свою, яко ждеть тебе вѣчная мука и томленiе ВЧМ 1975; с(вя)таа Ппараскевгi ре(ч), не милуи гѣмоне доброты временныя, днь(сь) цвѣтущiа, а утрѣ увядающiа. но паче милуи д(у)шу свою, яко жде(т) тебе вѣчнаа мука, и мученiе не имущи конца ТСЛ-755 286 об. – 287 и мн. др.

Лексические разночтения в исследуемых списках памятника

Речь пойдёт о таких разночтениях, где лексема из Тхн-185 «проявляет себя» как факт разговорного (иначе: некнижного) языка, может быть, даже просторечия, хотя последнее понятие, получившее терминологический статус, даже применительно к XVIII в., несмотря на блестящее исследование Г. П. Князьковой [1974], весьма условно, а говорить о нём применительно к более ранним периодам русского языка очень затруднительно.

О слове говорити как нехарактерном для церковнославянского языка писал в своё время М. В. Ломоносов [1952, с. 588], и у нас есть все основания считать его разговорным в отличие от традиционно употребляемого в церковнославянских памятниках глаголати , ср.: и лице еѣ было, какъ бы всѣмъ видячи(м) дивити ся, и говорити Тхн-185 48а – и лице ея бысть свѣтло, яко всѣмъ, зрящемъ на ню, дивитися и глаголати ВЧМ 1974; и бы(сть) лице еа свѣтя ся яко (ж) аг(г)лу. яко всѣ(м) вiдѣвши(м) ю дивити (с) и гл(аго)лати ТСЛ-755 285 об. и мн. др.

Ещё несколько примеров, в которых разговорная окрашенность лексем из Тхн-185 не вызывает сомнения:

чинити – творити : рци ми д(е)в(и)це, которыми влъшбами, сиа дѣла чиниши Тхн-185 51а–51б – рци ми, о дѣвице, кими волъшьбами твориши сiя дѣла ВЧМ 1977; рци ми д(е)в(и)це, кыими волшьбами твориши сiа дѣтели ТСЛ-755 289;

замкнути (двери) – утвердити (двери): сторожи жь темничнiи, замкнувше двери ѿошли Тхн-185 49г – стражiе же темничнiи, утвердивше двери, отъидоша ВЧМ 1976; стражiе же темничнiи утвердившее двери темница съ всякы(м) утверж(д)енiемъ, и ѿидо-ша ТСЛ-755 287 об.;

кликнути – звати – вопияти : тогды вси людие кликнули говорече, великъ Б(о)гъ хр(ис)тианьскыи Тхн-185 51г – тогда народи звааху , глаголюще: великъ Богъ христiанескъ ВЧМ 1978; тог(д)а же народи видѣвше, вопiаху гл(аголю)ще, вели(к) Б(ог)ъ хр(ис)тiанескъ ТСЛ-755 289 об.

Список разговорной лексики можно было бы продолжать, он интересен и сам по себе – нечасто в церковнославянском тексте встретишь подобные слова, но главное здесь – методологическая ценность нашего источника. Общая разговорная, простонародная (может быть, и просторечная, в любом случае – простая и безыскусная) ориентация языка Мучения Параскевы Пятницы по списку Тхн-185 заставляет под этим углом зрения посмотреть на весь словарный состав текста. Бесспорна «простота» слов дотуль … докуль (а не толми … дондеже , как в ВЧМ, или дотоле … дондеже , как в ТСЛ-755), перекладати (а не пременяти ся ), какъ (а не яко ), учинити (а не сотворити ) и мн. др. Но словарный состав памятника по данному списку включает в себя и слова нейтральные, стилистически не окрашенные (в современном восприятии), однако противопоставленные определённым лексемам в двух других списках, церковнославянский статус которых не подлежит сомнению. Такие соответствия мне представляются особенно интересными, ибо дают возможность переступить границу времени: из «навязанного» современным состоянием языка представления о функциональных особенностях его словарного состава попытаться проникнуть в прошлое и понять, что же было в языке, точнее, в языковой оценке письменной речи. Наглядный (благодаря М. В. Ломоносову) пример говорити – глаголати , но здесь же оказываются и такие соответствия (Тхн-185 – ВМЧ – ТСЛ-755), как некоторый – некий – етеръ ; напрасно – внезапу – внезапу ; молити ся – жрети – пожрети ; коли – яко – внегда ; одинъ – онсица – некий ; отворити ся – отверзти ся – отверзти ся и мн. др.

Лексико-словообразовательные различия в языке списков

Классификация лексических различий связана прежде всего с диалектным материалом, она предлагалась многими лингвистами – диалектологами [Блинова, 1966], лингвотекстоло-гами [Панин, 1995, с. 127–162], но базовой здесь была и остаётся статья Л. П. Жуковской [1957], создававшей её в ходе работы над Диалектологическим атласом русского языка, поз- же эта статья вошла в совместную с Р. И. Аванесовым публикацию (см. [Вопросы теории…, 1962]), которая оценивалась самой Л. П. Жуковской гораздо ниже публикации 1957 г., поскольку там, как она считала, была утрачена основная идея. Лексические различия в словообразовании (хотя, наверное, здесь была бы более уместной отсылка не к словообразованию, а к словопроизводству [Тимофеев, 1993]), как показывает опыт лингвотекстологических исследований, дают очень многое в понимании развития языка, поскольку это более «тонкое» и органичное развитие и соотношение лексики, позволяющее понять движение языка на начальном этапе, и в этом главное отличие от собственно лексических различий, которые предстают перед исследователем в виде лексикографически отягощённых вокабул.

Из лексико-словообразовательных особенностей Тхн-185 необходимо назвать несколько наиболее впечатляющих, которые представляют этот текст как выразительный, яркий и позволяют удивиться самобытности и таланту его создателя (может быть, это был писец-редактор, но может быть, он просто переписал то, что оказалось под его рукой). Это прежде всего слово дочка , столь же неожиданное в церковнославянском тексте, как и ранее приведённое што .

Разночтение дочка – д(ъ)щи . Явно разговорная форма в Тхн-185, очень редко встречающаяся в церковнославянских текстах, ей противопоставлена традиционная форма дъщи . Эта последняя форма ввиду частой употребительности в житиях и гомилиях стала уже своеобразным клише для церковно-книжных текстов. Форма д(ъ)щи ‘дочьʼ обычна и зачастую единственна, начиная с древнейших русских церковнославянских памятников, хотя и форма дъчька встречается, например, в Синайском Патерике XI в. и в некоторых более поздних рукописях, а вост.-слав. дъчи = дочи = дъци = дьчи = дчи представлена примерами, как правило, из оригинальных древнерусских текстов и весьма обильно (Срезневский, 1958, т. 1, стб. 762– 763). Уменьшительное дочка точно не входило в церковнославянский лексикон. Ср.: 1) дочка некотораго боарина имя еи парасковгиа Тхн-185 47а – дщи нѣкоего суньклитикiя, именемъ Параскевгiи ВЧМ 1973; дщи нѣкоего болярина, имя еи парасковгыи ТСЛ-755 284 об.; 2) пресвѣтлыи гѣмоне есть у гра(д)ѣ нашемъ д(ѣ)в(и)ца живет. дочка одного боярина Тхн-185 47г – свѣтлый игѣмоне есть во градѣ семъ дѣвица живущи, дщи онъсицѣ сункли-тика ВЧМ 1974; пресвѣтлыи гѣмоне, е(сть) въ градѣ наше(м) дивица живущи, дщи нѣкоего сѵньклитика ТСЛ-755 285 об.

Здесь же находим разночтение боаринъ ( бояринъ ) – суньклитикiй . Эти две лексемы отражают разный культурновоспринимающий мир и разный социальный мир. Русский и греческий, первый – понятный для русского читателя, а второй – ставящий этого читателя в затруднение (что, впрочем, не отторгало от православных ценностей, но придавало тексту явный оттенок книжности и учености, точнее, ученой непонятности и замкнутости), как, например, замену привычного для нас декан факультета на менеджер факультета . Словарная статья бояринъ = боляринъ ‘членъ высшего сословия, ἄρχων, μεγιστάν, συγκλητικός, optimas, dynastaʼ хорошо разработана у Срезневского (1958, т. 1, стб. 160–162), который специально оговаривает, что форму боляринъ можно считать преимущественно русской, и дает толкование этого термина. Форма боаринъ , хотя и упоминается ранее с отсылкой к бояринъ (Срезневский, 1958, т. 1, стб. 124), здесь не подтверждена примерами. Греческого заимствования синклитикии у Срезневского нет, но приведено существительное женского рода синк-литикия = сунклитикия (греч. συγκλητική) ‘жена члена синклитаʼ, которое отмечено Синайским Патериком XI в. (Срезневский, 1958, т. 3, стб. 357).

Часто встречается разночтение суд – судище , например: слышав же гѣмонъ. повѣлѣлъ с(вя)тѣи д(е)в(и)ци стати на судѣ Тхн-185 48а – слышавъ же Аетiй игѣмонъ, повелѣ святую дѣвицю поставити предъ судищемъ ВЧМ 1974; слыша|шав [так!] же игѣмонъ, в томь часѣ повелѣ с(вя)тую д(е)в(и)цу, пре(д)ставити на судищi ТСЛ-755 285 об.

В значении ‘брать, взятьʼ в данном тексте ТХН-185 регулярно употребляется глагол няти, а в двух других списках находим этимологически однокоренные яти и (или) имати. Первая лексема – производная в словообразовательной системе древнерусского языка. Приставоч- ные образования сън-яти, вън-яти в результате переразложения основы (съ-няти, въ-няти) «дали жизнь» неоправданным с точки зрения этимологии лексемам объняти, уняти, переня-ти и под. и далее слову няти. Это пример того, как фонетические модификации, разграничивающие сферы употребления (церковно-разговорную и церковно-книжную), становятся лексическими противопоставлениями. Ср.: 1) и няли с(вя)тую Парасковгию. и пришед же гимонъ къ граду иконииско(му) Тхн-185 47в - яша святую дивицу Параскевьгiю и всадиша ю в темницю. Пришедъ же игимонъ ко граду Иконiю ВЧМ 1973; и вниде въ гра(д) иконiискыи. wни (ж) имше с(вя)тую Парасковгiю. и прише(д)ша къ граду ТСЛ-755 285; 2) и немше ю в тои часъ всадил есмо, у темницу Тхн-185 48а - и слышавше есмь повелите самодержца, имъше ю, держимъ в темници ВЧМ 1974; и не може (м) терпити досаж-(д)еша еа. и повелихо(м) ятi ю, и дон(ы)ни держима е(сть) ТСЛ-755 285 об.; 3) и въставши, и няла кумира за ногу Тхн-185 50г - и въставши, я за ногу аполонову ВЧМ 1977; и въставъ абiе ятъ за ногу аполлону ТСЛ-755 288 об.

Русизмы (восточнославянизмы) в тексте Мучения Параскевы Пятницы в списке Тхн-185

Прежде всего, это восточнославянизмы, которые отмечены фонетическими чертами. Наиболее представительными являются две группы слов и форм: 1) полногласная лексика и 2) формы и слова, демонстрирующие употребление восточнославянского ч в соответствии с более типичным для церковнославянских памятников щ .

Первая группа представлена словами городъ (6 примеров), голосъ (5), переставати (2), по одному примеру перестати , голова , горожане , перекладати , передъ , сторожи (мн. ч.), в двух других списках соответствующая неполногласная лексика. Особый интерес представляют случаи употребления в Тхн-185 неполногласных слов. Их несколько. В первом находим одновременное употребление слов градъ и городъ , ср.: пришед’же гимонъ къ граду Иконии-ско(му) приступивше жь к’ городу Тхн-185 47в. Редактор (автор данной стилистической редакции) чётко чувствовал стилистическую разницу между официальным употреблением градъ Икониискии и обыденным городъ . О таком же чувстве «стилистической ответственности» свидетельствует ещё один пример - употребление формы безгласна , единственно возможной для описания ситуации, ср.: във҆рьжена жь с(вя)таа м(у)ч(е)ница. лежала жь безгласна Тхн-185 49г. Наконец, слова временныи и преставити ся ‘скончаться’, существовавшие в языковой литературной традиции практически только в неполногласной форме.

Равным образом и в группе форм с восточнославянским ч в соответствии с щ , традиционно представленным в церковнославянских памятниках, находим несколько примеров так называемых славянизмов.

Для нашего текста обычны причастия с суффиксами - ач , - уч , их достаточно много - причастные формы, как правило, изобилуют в любом «книжном» тексте. Нетипичность Тхн-185 в том, что в подавляющем большинстве это восточнославянские формы: не переставаючи , будучи , говорячи , имиючи , носячи , крычаче , постяче и мн. др., но в нескольких контекстах находим причастия с суффиксами - ащ , - ущ . И здесь опять проявляется стилистическая чуткость редактора: нет автоматической замены на русскую форму: книжная форма берётся из традиции церковнославянского текста. Ср.: с(вя)таа рек҆ла, не милуи доб҆роты в҆ремен҆ныа игимоне. н(ы)ни цвитущую . а заутра увядающую Тхн-185 49а; нашли жь ю молящую ся и поющи Тхн-185 50б. Формы цвитущии , увядающии , молящии ся , безусловно, связаны с традицией церковнославянских памятников, и их логично ожидать в данном тексте. Что касается формы поющи , то она скорее всего появилась по аналогии с предшествующим славянизмом: в предыдущем предложении находим с(вя)таа жь м(у)ч(е)нца х(ристо)ва была молящи ся Б(о)гу, и поючи до заутриа Тхн-185 50б.

Из глагольных форм ч находим также в формах инфинитива ( въверечи , помочи , жечи ) и 2 л. мн. ч. настоящего времени ( клевечете ).

Кроме этих употреблений отмечены именные формы: полуночи жь былъ трусъ великъ Тхн-185 49г–50 ( в полунищи ТСЛ-755 287 об.); повелѣлъ с ҆вѣчи ог҆ньныа принес҆ти. и велѣлъ жечи по реб҆ромъ eа Тхн-185 51б.

Заключение

Выводы о «разговорном» («простом», может быть, простонародном) церковнославянском языке Мучения Параскевы Пятницы по списку Тхн-185 достаточно очевидны. Сейчас автор статьи проводит анализ грамматических особенностей текста, из которых самой яркой чертой является употребление форм перфекта без связки (классические формы перфекта появляются только в молитвах св. Параскевы). Для меня очевидно одно, язык памятника по данному списку разрушает миф о так называемом «втором южнославянском влиянии». Но, может быть, более значимы результаты исследования для понимания общих характеристик церковнославянского языка.

Анализ этого памятника и некоторых других позволяет, как мне кажется, по-новому взглянуть на то, что мы называем церковнославянским языком, во всяком случае, понять, что церковнославянский язык – это пока неопознанный лингвистический объект. И, может быть, не столько лингвистический, сколько филологический, ибо его и ранее, и сейчас нельзя оторвать от текста. Текст – та среда, в которой существует этот язык. Лингвистика – направление молодое, возникшее тогда, когда живая звучащая речь была признана объектом, достойным внимания учёных. Она восприняла тот инструментарий лингвистического анализа, который начиная с древности служил филологическим целям. Этот инструментарий хорошо представлен уже в «Искусстве грамматики» Дионисия Фракийского, но служил он не для описания и понимания языка как такового, главной задачей грамматики считалась «κρίσις ποιημάτων, ὃ δὲ κάλλιστόν ἐστι πάντων τῶν ἐν τῇ τέχνῃ» [Uhlig, 1965]. Это и помогает в квалификации того, что написано на церковнославянском языке: оно должно не только содержать традиционные формы и лексику этого языка (также с традиционной допустимостью нововведений), но и иметь функциональную соотнесённость, соответствовать сфере бытования церковнославянских текстов.