О влиянии юридической науки на юридическую практику

Более десяти лет назад при рассмотрении гражданского дела я, считая ошибочной уголовно-процессуальную оценку судом спорных отношений по возмещению вреда, обратился к Валерию Андреевичу Похмелкину с просьбой дать письменное заключение для подтверждения аргументов кассационной жалобы. Он охотно согласился. В Пермском областном суде с нашей позицией не согласились. Но в итоге Верховный суд РФ удовлетворил-таки нашу надзорную жалобу, к которой было приложено письменное заключение ученого [18, с. 90-91].

Этот случай из жизни замечательного ученого и педагога напоминает нам, современным преподавателям юридической науки, о гражданском долге – необходимости влияния на юридическую практику.

Если задаться вопросом, какое влияние мы оказываем на правовую действительность, то ответ будет неутешительный. Сборники наших статей и наши монографии судьи, прокуроры, следователи практически не читают, и, соответственно, их содержание в правоприменительных актах не отражается.

Многие преподаватели занимаются юридической практикой. Нередко, сталкиваясь с образцами юридического невежества, мы в процессуальных документах (в ходатайствах, отзывах и письменных пояснениях по делу, в жалобах, заявлениях и выступлениях в судебных заседаниях) приводим аргументы, используя научные положения. Но часто ли правоприменители хотя бы задумываются над тем, что до них дово-

дится, не говоря уж о том, что сказанному дается оценка на том же уровне? Далеко не всегда, потому что в нашей правовой системе нет эффективных побудительных мотивов для суда, прокуроров и следователей отвечать по существу на приводимые участниками дела доводы, какими бы фактически и юридически обоснованными они ни были. Поэтому научный и профессиональный уровень аргументации сам по себе не имеет решающего значения для исхода юридического дела.

А между тем суть справедливого и публичного разбирательства дела судом заключается в том, что участники дела должны быть выслушаны, все их доводы должны быть приняты или отклонены судом обоснованно, а не по умолчанию, т.е. в мотивированности судебного акта.

В процессуальных кодексах были и есть нормы, прямо обязывающие суд мотивировать свои решения, а суды последующих инстанций при отклонении жалоб или протеста – указать мотивы, по которым приведенные в них доводы признаны неправильными или не являются основанием к отмене решения или приговора (ч. 4 ст. 197; п. 6 ч. 2; ч. 3 ст. 311 ГПК РСФСР; ч. 4 ст. 198; ч. 2 ст. 330; п. 6 ч. 2 ст. 366 ГПК РФ; ч. 4 п. 2 ст. 127, подп. 7 и 8 п. 2 ст. 159; подп. 8 п. 2 ст. 177 АПК РФ 1995 г.; п. 3 ст. 15; ч. 2 ст. 169; п. 4 ст. 170; подп. 12 и 13 п. 2 ст. 271; подп. 12 и 13 п. 2 ст. 289 АПК РФ 2002 г.; ч. 4 ст. 7, ст. 307 УПК РФ).

Письменных источников важности исполнения этих требований закона более чем достаточно. Практически в каждом Бюллетене Верховного суда РФ и Вестнике Выс- шего арбитражного суда РФ публикуются постановления высших судебных инстанций по конкретным делам, которые отменяют судебные акты, если в них не проанализированы все аргументы сторон по делу, не приведены доводы, по которым суд отвергает те или иные доказательства, выводы суда не мотивированы должным образом. Об этом говорится и в специальной литературе.

С другой стороны, любой практикующий юрист приведет из своего опыта примеры немотивированных судебных актов, оставленных в силе. Каждый из таких юристов может представить подбор отписок из высших судебных инстанций на свои надзорные жалобы, доводы которых даже не замечаются [21, с. 41–43; 14; 22; 17, с. 42– 63]. Представление о типичности немотивированного отклонения заявлений участников уголовного процесса судебными инстанциями, а также прокурорами и следователями дает определение Конституционного суда РФ от 25.01.2005 №42-О [26]. Невольно приходишь к мысли, что принципы правосудия предназначены для избранных, а не для повседневного употребления.

Особую убедительность этому заключению придают выводы зарубежных исследователей нашей правовой системы. Так, доктор права Эссекского университета Великобритании А.Н. Верещагин пишет: «Одним из удручающих дефектов российского судопроизводства на всех уровнях являются недопустимая краткость и неполнота текстов судебных решений. Это проявляется в первую очередь в том, что обстоятельства дела зачастую излагаются в самой общей форме, а в некоторых случаях не приводятся вообще. Но и этого мало – наряду с легковесным отношением к фактам сплошь и рядом приходится сталкиваться с игнорированием доводов сторон. Определенные доводы, так или иначе неудобные суду, не находят в тексте никакого отражения. Они не поддерживаются и не опровергаются – от них просто не остается ни следа» [5, с. 22].

Среди процессуальных нарушений, влекущих его отмену в любом случае (ст. 364 ГПК РФ, ст. 381 УПК РФ), не предусмотрена немотивированность судебного акта. Изменения в законодательстве только усугубляют необеспеченность юридической обязанности суда. Так, если в АПК РФ 1995 г. отсутствие ссылки на закон или иной нормативный правовой акт, которым руководствовался арбитражный суд при принятии решения или постановления, прямо называлось основанием к их отмене (п. 4 ч. 3 ст. 176), то по новому АПК РФ это нарушение не включено в перечень нарушений процессуальных норм, влекущих отмену решения или постановления в любом случае (ч. 4 ст. 288). Отмечается, что в новом УПК РФ менее четко сформулированы требования рассматривать доводы кассационной жалобы [7, с. 34–35].

Но это еще не главное. Гарантирует безнаказанность немотивированности судебного акта то, что принцип независимости суда из условия правильного разрешения дел (применения норм материального права) распространен на формы контроля за соответствием деятельности судов (судей) целям и задачам правосудия и за соблюдением ими процессуальных норм. Исправление судебных ошибок – реализация правовосстановительной ответственности судебной власти – сегодня находится в исключительной компетенции самой судебной системы.

Гарантии правосудия заключаются в таком процессуальном порядке решения дел судом, который обеспечивает предназначение судебной деятельности [13, с. 52–61]. Рассуждения о независимости суда имеют смысл только как рассуждения об одном из условий такого порядка: «правосудие может осуществлять независимый суд, но лишь при том условии, если он действует в рамках закона, организующего его деятельность в качестве правосудной. В противном случае требование независимости суда и подчинения его такому закону становится не только бессмысленным, но и опасным» [13, с. 52].

В действительной же судебной деятельности (повседневной работе судов, а не в передовицах центральных юридических изданий) при подчеркивании принципа независимости суда забывается необходимость не только уяснения смысла правосудия, но и подчинения судей закону как цель этого принципа.

И.Б. Михайловская обращает внимание на то, что в судебной системе параллельно с установленной процедурой рассмотрения дел существуют организационноуправленческие отношения, находящиеся в значительной своей части вне пределов законодательного регулирования. Если процедурные правила применяются для отмены, изменения или оставления в силе судебных решений, то объектом организационно-управленческих отношений является непосредственно судья. Критерии оценки работы судьи и условия его профессиональной карьеры, побуждающие судью адаптироваться к существующим в судебной системе стандартам принятия решений, определяются не целями и задачами законов, а не имеющими правовой опоры организационно-управленческими отношениями [15, с. 21–25].

Вместо независимости судей в конституционном смысле утверждается независимость судебной системы от закона. Пресекаются любые попытки внешнего контроля за соблюдением судами своих процессуальных обязанностей, за единообразием судебной практики. На страницах печати регулярно появляются статьи с характерными заголовками: «Диктатура «независимых» не слаще любой другой» [2], «Бесконтролен -значит опасен» [1], «Судья всегда прав. Закон – выборочно?» [20], «Честь мундира судей – превыше всего?» [8], «И судьи вправе ошибаться?» [10], «Невидимые» следы судейского произвола» [16] и т.п.

Апелляционным и кассационным инстанциям проще записать в судебных актах: «доводам сторон дана правильная оценка», чем предметно опровергать доводы, основанные на доказательствах. Угроза отмены их постановлений невелика.

Согласно ст. 304 АПК РФ: «Судебные акты арбитражных судов, вступившие в законную силу, подлежат изменению или отмене, если при рассмотрении дела в порядке надзора Президиум Высшего арбитражного суда Российской Федерации установит, что оспариваемый судебный акт:

• 1)    нарушает единообразие в толковании и применении арбитражными судами норм права;

• 2)    препятствует принятию законного решения по другому делу;

• 3)    нарушает права и законные интересы неопределенного круга лиц или иные публичные интересы».

В ГПК РФ нет таких жестких условий, но в ст. 378 о содержании надзорной жалобы говорится о «существенных нарушениях закона» (п. 6 ч. 1), о «нарушении единства судебной практики» (ч. 2). Президиум Верховного суда РФ толкует эти нормы так, чтобы рассматривать в порядке надзора как можно меньше дел [28, с. 1–2].

Но для каждого лица, в отношении которого вынесен неправедный судебный акт, нарушение закона существенно. Увы, по закону наличие и степень боли определяет не страдающий и не беспристрастный арбитр, а причиняющий боль – судебная система. Для нее нет цели Иеринга – борьба за право, но есть полномочия произвольно определять, какое нарушение закона считать существенным и подлежащим исправлению, и узаконить большинство известных им нарушений закона. Такой порядок означает исключение из сферы права людей и организаций, нарушение закона в отношении которых произвольно признается несущественным! Справедливо сказано: «Каждый вправе самостоятельно решить, что для его прав и законных интересов существенно, а что нет. Как говорится в известной поговорке: «у кого суп пустой, а у кого жемчуг мелкий». И арбитражный суд надзорной инстанции здесь совершенно ни при чем» [9, с. 31].

Преодолеть нежелание судебной системы увидеть «существенное нарушение закона» в неправосудном решении или приговоре невозможно.

Особенно тяжкие последствия наступают от неправосудных приговоров. Но справедливо отмечается, что наши суды – это ненадежный барьер для нарушений уголовно-процессуального закона и неправильного применения уголовного закона. «Пытаясь сервильно "подстроиться" под снижающийся уровень обвинения и предварительного расследования, постоянно "входя в положение" милиции и прокуратуры, суд отнюдь не "борется с преступностью". Он просто провоцирует эти органы на раскру- чивание нового витка нарушений законности и по отдельно взятому делу, и в ходе процессуальной деятельности вообще … Всей системе приходится выстраиваться под наименее компетентного из ее представителей. Объяснить это явление несложно. Нарушение обычно допускает самый неквалифицированный и недальновидный из сотрудников правоохранительных органов. По "логике стены" все остальные, т.е. неразделимая прокурорско-судейская машина, бросаются поддерживать и оправдывать самые глупые фальсификации и самые очевидные нарушения. Конечный результат состоит в том, что весь механизм принятия процессуальных решений фактически завязывается на самого тупого из всех, кто мало-мальски причастен к принятию этих самых решений» [4, с. 33–34].

Примечательно определение Конституционного суда РФ от 12.07.2005 г. №307-О об отказе в принятии жалобы Чернышева на нарушение его конституционных прав рядом норм УПК РФ. Он утверждал, что принимавшиеся по его делу решения выносились без учета всех доводов стороны защиты и приведения мотивов, по которым эти доводы были проигнорированы или отвергнуты. Конституционный суд указал, что требования справедливого правосудия и эффективного восстановления в правах предполагают обязательность фактического и правового обоснования принимаемых судами решений, в том числе – обоснования отказа в отмене или изменении обжалуемого судебного акта, что невозможно без последовательного рассмотрения и оценки доводов соответствующей жалобы. Но он указал также, что оценка законности и обоснованности принятых по обращениям заявителя процессуальных решений не входит в его компетенцию [27]. Даже увидев по приложенным к жалобе документам, что Верховный суд РФ не соблюдал в деле заявителя названные в определении принципы правосудия, Конституционный суд РФ не захотел, да и не мог, как и все другие государственные органы Российской Федерации, устранить правонарушение Верховного суда РФ. Чернышов и тысячи других людей в российском государстве не могут защитить свои права. Призрачная надежда – только на

Европейский суд по правам человека, который подчеркивает в своих решениях, что он не является судом четвертой инстанции [12, с. 9–11]. А значит, длительная процедура рассмотрения им дел не предназначена для исправления ошибок российских судов.

Судебная система отвечает всем названным Д.Локком признакам властвующего лица, находящегося в естественном состоянии, «при котором каждый, когда нет никого другого, сам является судьей и палачом» [11, с. 313–314]: сами судят о своем праве, сами поддерживают свое право, над ними нет судьи, у находящихся под их властью нет свободы судить о своем праве и защищать его.

Система, независимая от внешнего контроля, фактически бесконтрольна. Свободная от внешнего контроля, она обречена на загнивание. Это все время подтверждается практикой в самых разных сферах жизни общества. Высказывались и предложения по формам внешнего контроля за судебной системой. Например, П. Астахов писал: «Одним из важных институтов общественного контроля могла бы стать служба правового доверия. Назовем ее «суд совести». Созданный из профессиональных юристов, не связанных с судами по службе, такой орган мог бы взять на себя задачу общественного мониторинга «заказных», «купленных», «пролоббированных» и прочих коррупционных решений… Те, кто стал заложником коррумпированного судьи, откровенно поведали бы о своих бедах «суду совести». А судья, попавший в поле его зрения хотя бы дважды, ощутил бы себя весьма дискомфортно под прицелом реального общественного контроля. … Говоря о построении «системы сдержек и противовесов, стоит вспомнить о существовании института Генерального адвоката. В США такая должность называется Solicitor General. Обладая определенными полномочиями, этот чиновник высказывает свое мнение по различным ситуациям не только в системе судопроизводства, расследования уголовных дел, но и в защите прав граждан от неправомерных действий государства. Правозащитные организации он не подменяет, действуя в своем правовом поле. Думаю, что этот опыт вполне может быть использо- ван и в современной России как противовес мощной системе правоохранительных органов. Например, у нас это можно назвать институтом Адвоката президента» [3].

В последнем предложении просматривается образ омбудсмена (в нашей стране уполномоченного по правам человека). Но судебная система жестко противодействовала «вмешательству уполномоченного в процесс отправления правосудия».

Федеральными законами от 17.03.1997 №50-ФЗ и №51-ФЗ [23, 24] были введены нормы права в ГПК РСФСР (ст. 322, 322-1) и УПК РСФСР (ст. 375, 375-1), согласно которым уполномоченный по правам человека в Российской Федерации был вправе ходатайствовать перед лицами, наделенными полномочиями по принесению протеста в порядке надзора на судебные постановления, об истребовании гражданских и уголовных дел для разрешения вопросов о наличии оснований для принесения протестов в порядке надзора, а также вправе знакомиться с гражданским делом, по которому решение или определение о его прекращении вступило в законную силу, и с уголовным делом, приговор по которому вступил в законную силу, либо с делом, производство по которому прекращено, а также с материалами об отказе в возбуждении уголовного дела.

Но в ГПК РФ и УПК РФ эти нормы включены не были.

Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации В.Лукин соглашался с недопустимостью вмешательства уполномоченного в процесс отправления правосудия [6]. Однако принцип независимости суда при вынесении итогового решения по конкретному делу вполне возможно совместить с проверкой независимым от судебной системы органом соблюдения судами требований процессуального закона и установления им обязанности судебной власти пересмотреть судебный акт, если при его вынесении не рассмотрены по существу все доводы участников дела и нарушены иные принципы правосудия [18, с. 91–92; 19, с. 366–368, 396–403].

Предложения по внешнему контролю над судебной системой, как бы ни относиться к их конкретному содержанию, ука- зывают на объективную потребность в таком контроле.

В постановлении Конституционного суда РФ от 02.02.96 г. №4-П говорится: «Право на судебную защиту, в целом реализуемое через совокупность различных процессуальных средств, относится к числу прав, не подлежащих ограничению (статья 56, часть 3 Конституции Российской Федерации). Вместе с тем правосудие по самой своей сути может признаваться таковым лишь при условии, что оно отвечает требованиям справедливости и обеспечивает эффективное восстановление в правах (статья 14 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 г.; ст. 8 Всеобщей декларации прав человека 1948 г.).

Международный пакт о гражданских и политических правах, исходя из материального содержания правосудия и приоритета в нем прав человека, подчеркивает, что цель исправления судебных ошибок служит основанием для пересмотра окончательных решений судов, «если какое-либо новое или вновь обнаруженное обстоятельство неоспоримо доказывает наличие судебной ошибки» (п. 6 ст. 14)».

А далее высказана мысль, имеющая более общее значение, чем частный случай, которому посвящено постановление: «Вместе с тем законодатель, исходя из этих требований, в ходе дальнейшего совершенствования законодательства вправе выбрать и иную, в том числе не известную действующему регулированию, систему процедурных правил, которая обеспечивала бы достижение целей защиты прав граждан от судебных ошибок» [25].

Однако до сих пор нет реальных шагов по установлению в нашей правовой системе механизмов, обеспечивающих соблюдение судебной властью принципов правосудия и прежде всего неукоснительное исполнение требования мотивированности судебных актов по каждому делу.

Если нет юридических средств, то можно, руководствуясь гражданским долгом юридической науки, создать механизм морального воздействия на судебную систему.

Сегодня не удовлетворенные отписками судебных инстанций люди и организации обращаются за поддержкой в средства массовой информации, к мошенникам, обещающим через «друзей» или «взяточников» в высших судебных инстанциях отменить судебные решения, но не к юристам-ученым. Почему бы через аппарат уполномоченного по правам человека по Пермскому краю, адвокатскую палату не предложить им помощь юридического факультета Пермского университета?

Экспертные комиссии из трех преподавателей юридического факультета университета, имеющих ученую степень, по обращениям сторон по гражданскому, уголовному, административному делу, рассмотренному судом второй инстанции, изучив судебные акты, жалобы и отзывы сторон, могли бы давать заключения по таким вопросам:

• 1.    Всем ли доводам сторон по делу дана оценка в судебных актах?

• 2.    Имеют ли значение и какое для вынесения решения по существу дела доводы сторон по делу, которым не дана оценка в судебных актах?

• 3.    Не противоречат ли выводы судебных инстанций закону или ранее опубликованной позиции Верховного суда Российской Федерации, Высшего арбитражного суда Российской Федерации, Конституционного суда Российской Федерации?

Такие заключения могли бы публиковаться в качестве приложения к «Вестнику Пермского университета» и могли бы использоваться сторонами по делу в качестве дополнительных аргументов при подаче надзорных жалоб.

Рассылая такие приложения – сборники экспертных заключений – в квалификационную коллегию судей, в суды Пермского края, в Верховный суд РФ и ВАС РФ, мы бы предметно влияли на судебную власть. Такую критику, в отличие от неквалифицированной критики газет общего толка и телерепортажей, невольно стали бы учитывать. Повторяемость фамилий одних и тех же судей в отрицательных заключениях нельзя было бы не замечать.

Полезна такая работа и для самих преподавателей, получающих непосредствен- ное представление о юридической действительности и живой материал для научных тем и выводов.

Вспоминая В.А. Похмелкина, нужно сделать реальные шаги по усилению роли юридической науки.