Образование в английских университетах (по сочинениям Томаса Уайтхеда) и англикано-православные контакты (2‑я треть XIX в.): точки соприкосновения

Введение. Вопросы гуманитарного и духовно-нравственного образования в школах и университетах Великобритании занимают одно из центральных мест как в трудах представителей интеллектуальной элиты кон. XVIII — нач. XIX вв. [Barrow, 1804; Beatllie, 1817; Burdon, 1820; Dick, 1835; Locke, 1809, так и в современной британской и отечественной учебно-образовательной историографии [Андреев, 2012; Мураенко, 2016; Джероян, 2015; Cox, 1966; Musgrave, 1968; Hand, 2002; White, 2004]. Особое место в историографии занимает исследование профессора А. Б. Соколова, посвященное историческому образованию в Англии XIX в. [Соколов А., 2024]. В этом монументальном труде, основанном на обширной британской историографии, анализируется развитие гуманитарного знания и преподавания истории в английских школах.

Между тем вне внимания исследователей остается такой важный источник, как книга Томаса Уайтхеда (1815–1843) «Жизнь в колледже. Письма к студенту», написанная в нач. 1841 г., но оставшаяся неоконченной из-за преждевременной смерти автора. Это небольшое сочинение, написанное выпускником Сент Джонз колледжа в Кембридже, дает возможность ознакомиться с внутренними проблемами одного из ведущих университетов Англии, связанными с образованием студентов во 2-й четв. XIX в.

Чем для нас интересен этот практически неизвестный в России человек, с которым мы лишь в последнее время начинаем знакомиться благодаря его письмам, стихам, публикациям и воспоминаниям близких ему людей?

Томас Уайтхед — поэт, переводчик, священник и миссионер — скончался в Новой Зеландии в возрасте 27 лет, едва приступив к миссионерскому служению. Он завоевал любовь друзей-однокурсников и коллег-миссионеров в такой степени, что его живописное изображение находится в часовне Сент Джонз колледжа в т. н. «группе Вильберфорса». Воспитанный в среде образованного духовенства (оба его деда, отец, дядя, старший брат были выпускниками кембриджских колледжей), он с юных лет имел возможность познакомиться с системой университета: сначала проживая в Кембридже вместе с братом Робертом, студентом Сент Джонза, который готовил его к поступлению в колледж (с 1831 г.), затем в качестве студента (с 1833 г.) и члена Совета колледжа (1837). Томас Уайтхед, имевший изрядный опыт преподавания, был избран в репетиторы старшему сыну лорда Клайва, получил степень магистра, читал лекции в Клэр-Холле и был принят в Оксфорде со степенью Ад эундем (ad eundem) как магистр искусств (1841). Таким образом, систему Оксбриджа Т. Уайтхед знал весьма основательно (см. подр.: [Смирнова, 2024]).

История и цель написания книги. Книга была написана Уайтхедом во время его пребывания на о. Уайт в качестве викария уединенного прихода Фрешуотер, вскоре после рукоположения. Ее идею, по собственному признанию, он вынашивал много лет, но долго не мог решить, в какой форме лучше всего изложить свои мысли. Первоначальным его намерением было написать книгу в форме вопросов и ответов: «Я думаю, — пишет он в записке от 6 февраля 1841 г., — что „Студент“ должен быть написан в форме диалога» [Knox, 1845, VI]. В конце концов он остановился на эпистолярной форме как «наиболее подходящей», но остался неудовлетворен тем, что написал; с этими чувствами он отложил свои записи на время, намереваясь «взяться за них в будущем». Однако вернуться к работе над книгой ему не удалось.

В письме к редактору, написанном в Ваймате (Бей-оф-Айлендс, Новая Зеландия) 14 марта 1843 г., за пять дней до кончины, Уайтхед писал: «Я искренне желаю, чтобы мне хватило сил выполнить вашу просьбу и желание продолжить работу над „Письмами к студенту“ с некоторыми изменениями в плане, делающими его более реальным. Но пока я был в Австралии, в течение тех трех месяцев, когда мог бы закончить работу над книгой, мои бумаги находились в Новой Зеландии, и я не знал, в каком из моих многочисленных ящиков. Прибыв в Новую Зеландию, я был слишком измучен астмой и слабостью, чтобы писать…» [Knox, 1845, VI–VII].

Кроме того, Т. Уайтхед взялся за перевод гимна епископа Кена на язык маори, что оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал («Я совершенно перестал читать для собственного удовольствия, а мои мысли были слишком заняты работой, приятной для того, кто стоит у входа в долину теней, как я» [Knox, 1845, VIII]). По окончании этого труда он настолько ослаб, что вернуться к редактированию «Писем» было ему не под силу. В том же письме к редактору он писал: «Я не хочу больше ничего сочинять: к тому же до сих пор не знаю, где мои записи, и хочу, чтобы ящики оставались нераспечатанными, а после моей кончины были отправлены домой. Не заберете ли вы эту пачку рукописей? С полным разрешением сжечь их или оставить у себя до тех пор, пока не получите степень» [Knox, 1845, VIII].

Однако редактор избрал иной путь, не предусмотренный автором: он решил опубликовать «Письма» в том виде, в каком они сохранились в рукописях Уайтхеда. После того как первое издание 1846 г. было распродано, У.Н. Гриффин в 1856 г. осуществил переиздание книги, получив согласие редактора, которому Уайтхед передал рукопись.

Мы можем лишь предполагать, какие цели преследовал Томас Уайтхед, когда задумывал «Письма о колледже». Несомненно, что он рассматривал их как подведение итогов своим размышлениям о роли Сент Джонз в его жизни. На протяжении нескольких лет, проведенных под кровом колледжа, его отношение к колледжу, студенческому распорядку и обучению заметно эволюционировало, и автор желал поделиться своим опытом с будущими студентами, чтобы подготовить их к предстоящему им новому образу жизни — как для получения от обучения большей пользы и даже удовольствия, так и во избежание разочарования или ошибок.

«Письма о колледже», адресованные воображаемому студенту (хотя следует отметить, что идея их написания могла возникнуть из общения автора с «молодым другом», о чем он упоминает в письме о дружбе: «Многим в этом письме я обязан моему молодому другу»), предназначались поступающим в университет молодым людям и в качестве «гида» по университету, где отмечены главные принципы и изначальные цели, заложенные в Устав основателями университета и колледжа: Уайтхеду нравилась студенческая жизнь, и свою любовь к колледжу он хотел разделить с другими: «дать студенту некоторое представление о характере и происхождении этих заведений, которое поможет ему проникнуться их духом», привить им «трепетное, благоговейное и нежное чувство» к месту, которое должно стать для них «чем-то большим, чем учебное заведение, куда их отправили, чтобы получать награды, а колледж — большим, чем общежитие» [Whytehead, 1845, 6].

Однако, думается, важнее для автора было другое — в «Письмах» отчетливо прослеживается его стремление к сохранению важных традиций колледжа в условиях стремительно меняющейся реальности, и прежде всего традиций, связанных с Церковью и духовными началами в жизни студентов и членов колледжа. В начале XIX в. вопросы нравственности, а следовательно, и отвечавшего за них религиозного воспитания продолжали составлять важную часть образовательного процесса. Как отмечает А. Б. Соколов, «подавляющее большинство авторов видело в этом основу формирования нравственности и фундамент образования». Однако на процессах обучения и воспитания все сильнее «сказывалась близость скептического к религии века Просвещения» [Соколов А., 2024, 75], что не могло оставить равнодушным целый ряд консервативно настроенных педагогов.

Обеспокоенность Уайтхеда вызывали изменения, наметившиеся в его время в отношении сложившейся системы университетов и колледжей «как изнутри, так и снаружи»: «Все они пропагандируют освоение новых территорий, а не восстановление, насколько возможно, тех, что мы когда-то занимали»... Для него было важно донести первоначальные традиции и установления, «освященные временем влияния и связи, которыми так щедро наделены наши старейшие учебные заведения в силу своей древности». В то же время он допускал, что «тем, кто привык недооценивать или игнорировать такие факторы, которые не поддаются статистическому подсчету», многое из сказанного в книге может «показаться нереалистичным и надуманным» [Whytehead, 1845, 1].

Главным для автора было намерение «установить видимую связь между жизнью прошлых веков и современностью», доказать, что университетская система и в новых условиях (в нач. XIX в.) по-прежнему позволяет успешно реализовывать те принципы и установления, которые были внесены в Устав при основании университетов [Whytehead, 1845, 13]. Возможно, этим объясняется то, что, адресуя письма воображаемому студенту, Уайтхед выражал надежду, «что они не лишены мыслей, которые могут оказаться полезными и людям постарше» [Whytehead, 1845, 4].

Уайтхед делает акцент на идеях, заложенных при учреждении колледжей, которые были тесно связаны с традициями монастырей и монастырских школ и отчасти сохранились до его времени. Поэтому неудивительно, что особое значение придается автором религиозной составляющей жизни в колледже: «Мало кто более способствует формированию у молодого студента религиозных принципов, чем сообщества, воспитывающие дух благоговения и превращающие ничего не значащие законы и церемонии в почитаемые символы живых истин» [Whytehead, 1845, 3].

Ту же точку зрения разделял и редактор первого издания «Писем» Томас Фрэнсис Нокс, по мнению которого, ценность книги, помимо всего прочего, заключалась в том, что Уайтхед изложил «тот единственный подход» к системе образования в колледжах, который собирает воедино отдельные части этой системы: именно ту религиозную идею, которую «наши основатели стремились воплотить в основанных ими колледжах» Оксфорда и Кембриджа. Как полагал Нокс, «если мы будем воспринимать эти институции исходя из иных предпосылок, в результате может возникнуть лишь бессмысленная путаница» [Knox, 1845, IX].

• I.    История университетской системы. Для достижения одной из практических целей — воспитания в студенте «трепетного, благоговейного и нежного чувства к колледжу», Томас Уайтхед обращается к истории создания, изначальным законам и церемониям «двух великих престолов учености» — университетов Кембриджа и Оксфорда. Знать историю университетов означало для него прежде всего понимать «концепцию» университетской системы, и он знакомит с ней студентов, чтобы те могли получить представление о ее назначении и цели.

Уайтхед прослеживает историю университетских сообществ как в Англии, так и на континенте, от первых общественных заведений или клаустральных школ, основанных «великими религиозными орденами, особенно бенедиктинцами и августинцами», в ряде университетских городов для приема новичков и тех, кого направляли туда в качестве учителей или учеников. Примерно в сер. XIII в. «эти монастырские институты способствовали возникновению аналогичных учреждений в пользу бедных ученых». Особенность колледжей в Англии состояла в том, что в гораздо большей степени, чем на континенте, они, придя на смену монастырям, «во многом повторяли их характер и устройство» [Whytehead, 1845, 7–8], и это оставалось им свойственно, несмотря на то что со времен Реформации в университетах Оксфорда и Кембриджа готовили не только служителей Церкви, но и светских специалистов.

Такое назначение колледжей, как образование молодежи, было, как отмечает Уайтхед, «далеко не единственной и даже не главной целью». Основным мотивом, приведшим к созданию этих замечательных учреждений, была потребность в школах, «откуда Церковь могла бы получать искусных защитников, дисциплинированных и хорошо подготовленных священников», а для этого требовалось «дать прилежным людям возможность накопить знания — особенно в области теологии, царицы и матери всех наук, — воспитать в них привычки молитвенной жизни, самоограничения, умеренности и послушания» [Whytehead, 1845, 9].

Таким образом, назначением колледжей, как его понимал Т. Уайтхед, «было сохранение класса людей, в основном духовенства, чьи обязанности не связывали их с активной общественной жизнью, а скорее выводили из-под влияния эпохи, в которой они жили. Эти люди, призванные придать постоянство и стабильность характеру тех заведений, которым принадлежали», являлись, как отмечает Уайтхед, «единственными сохранившимися в Английской церкви представителями того монашеского элемента, который когда-то отличал колледжи и капитулы» [Whytehead, 1845, 10]. Таким образом, на первое место среди приоритетов будущего студента и члена колледжа Уайтхед ставит сохранение традиций и следование уставу, выдвигая тезис, что миссия колледжей — оставаться консервативными и старомодными. Таким являлся дух этих учреждений и, соответственно, такой характер они были призваны сформировать у студентов для подготовки их к деятельной жизни.

Свою прямую обязанность автор видит в обращении студента к истокам основания университетов, в «опровержении всех необоснованных притязаний на новизну, которые может выдвинуть настоящее», в восстановлении «утраченных истин» [Whytehead, 1845, 10–11]. Согласно Уайтхеду, молодой человек должен «стремиться к уединенной жизни, насколько это возможно, и прислушиваться, чтобы уловить как можно больше тихих и далеких голосов Прошлого», зная, что вскоре они утонут в шуме и суете Настоящего, чтобы впоследствии сформулировать из них здравое и «благостное предвидение Будущего» [Whytehead, 1845, 13]. Почитание основателей и благодетелей, следование древним обычаям и церемониям — все то, что носит ретроспективный характер и формирует преемственную связь с историей колледжа, как полагал автор, необходимо для юношеского сознания, так как «сильно контрастирует с его естественным перспективным настроем» [Whytehead, 1845, 14].

• II.    Дисциплина. Формированию характера студента в тех условиях и той среде, которые созданы в колледже, посвящено письмо о «дисциплине», где внимание обращено на такие понятия, как послушание и смирение, служащие «первым шагом к тому, чтобы проникнуться истинным духом жизни в колледже, научиться воспринимать себя здесь как человека, подчиняющегося определенной ученической дисциплине, и, более того, радоваться этому» [Whytehead, 1845, 15]. Подчинение своей воли и здравого смысла заведенному в колледже порядку, благоговейное отношение к начальству и к старшим, благородное и почтительное следование дисциплине и закону Уайтхед считал неотъемлемой чертой характера студента. В «письме о дисциплине» он отмечает, насколько упрощается достижение цели при смиренном послушании: «Ничто так не способствует тому, чтобы годы, проведенные в колледже, стали счастливой порой в жизни студента… как беззаботное ощущение безответственности», когда «мы избавлены от необходимости выбирать» [Whytehead, 1845, 15].

Уайтхед приводит слова д-ра Хаммонда, который на вопрос, какой бы совет он дал человеку на всю жизнь, ответил: «Неизменное послушание». Под этим подразумевалось, что «самым счастливым состоянием жизни является то, когда мы подчиняемся, а не руководим; когда не нужно выбирать, а лишь следовать по предназначенному для нас пути» [Whytehead, 1845, 17]. Именно таким, по мнению Уайтхеда, должен быть образ жизни студента в колледже, главными чертами его должны стать два важнейших религиозных принципа: послушание и смирение. Неудивительно, что автор подчеркивает особую значимость этих принципов для студентов, избравших духовное поприще. Ясное понимание цели (« quo tendis et in quod dirigis arcum » 1 ), опека старших взамен «неизведанной свободы», является, по Уайтхеду, «благословением и бесценной защитой на протяжении всей жизни в колледже» [Whytehead, 1845, 18].

К важной составляющей части понятия дисциплины в колледже автор причисляет и отношение к одежде, которое хотя и рассматривается им через призму изначальных религиозных правил, тем не менее относится ко всем без исключения. По аналогии с тем, как священник должен соблюдать те знаки отличия, которые внешне обозначают его духовный сан, когда одеяние играет особую роль, «напоминая себе и другим, что он — слуга Божий, рукоположенный для выполнения Его работы», так и одежда, которую студент носит как член университета, должна напоминать, что «здесь он не сам себе хозяин, а подчиняется строгой дисциплине и законам» [Whytehead, 1845, 19].

1 «Куда ты идешь и в какую сторону направляешь свой лук» (лат.).

Ношение строгой и скромной одежды, что мудро предписывал старый устав Сент Джонз колледжа не только будущим священникам, но и всем прочим членам университета, подразумевало «возвышенное представление о них как о временных рядовых членах некоего церковного ордена — будущих ставленниках со степенью, присуждаемой во имя Пресвятой Троицы». В отличие от прежних времен, как отмечает Уайтхед, «сегодня преданности и повиновения требует традиционный , а не писаный свод законов» [Whytehead, 1845, 20].

Интересны параллели, которые приводит автор писем, сравнивая современные ему правила колледжа с положениями, прописанными в первоначальных редакциях уставов, которые «были постепенно вытеснены и устарели вследствие негласной перемены в нравах и, возможно, слишком легкой уступки внешним влияниям». В то же время, признавая, что «ныне существующая система учебных дисциплин в значительной степени воплощает дух более древних писаных законов», он считает необходимым изучение последних, «чтобы правильно понять существующие ныне обычаи и правила» [Whytehead, 1845, 20].

Сходство между устройством монастырей и колледжей, неоднократно упоминающееся в «Письмах», прослеживается на таком понятии, как известный тройственный обет, который давали при вступлении в старые монашеские ордена, — нестяжания, послушания и целомудрия. «Сегодня, — пишет Уайтхед, — этот знаменитый тройственный обет есть в уставах большинства старых учреждений двух университетов на основе принципа, типичного для них всех, который предписывает их членам вести простую жизнь, имея, по мере возможности, все общее, соблюдать строгую дисциплину и сохранять безбрачие» [Whytehead, 1845, 22].

В заключении главы о дисциплине Уайтхед приводит строки, записанные на латыни неоднократно упоминаемым в книге Амвросием Бонвиком, скончавшимся в Сент Джонз колледже в 1714 г. на 23-м году жизни. Они содержат, согласно Уайтхеду, «общее правило для формирования христианского характера, которое едва ли можно превзойти». Уайтхеду не удалось выяснить, принадлежали ли эти строки перу Бонвика или написаны другим автором, тем не менее он посчитал уместным привести их в «письме» о дисциплине:

Уповай на Бога и часто молись Ему,

Беги от греха пуще, чем от диких зверей,

Будь смиренным, люби ближнего, избегай величия,

Много слушай, говори мало, храни Священное Писание,

Жалей слабых, уступай сильным, мирись с равными,

Делай то, что должен, не ленись, будь добр к бедным,

Выполняй свои обещания, научись страдать, помни о смерти [Whytehead, 1845, 24].

Уайтхеду были созвучны также воззрения архидиак. Томаса Торпа2, призывавшего в проповеди «остерегаться нарушать или оспаривать нормы и обычаи наших учреждений, которые были созданы для противостояния быстротечным изменениям мирских привычек под удобным, но коварным предлогом, что эти нормы невыполнимы и такие обычаи ушли в прошлое» [Whytehead, 1845, 25]3. Неоднократные обращения английских богословов к теме сохранения изначальных правил и порядков, стремление донести до студентов мысль о важности их соблюдения и защиты указывал на возникшие в университетской среде Кембриджа и Оксфорда проблемы, связанные с наметившимися в обществе тенденциями к секуляризации, что отражалось и на системе образования.

• III.    Комнаты в общежитии. Особое внимание в «Письмах» уделяется студенческой комнате как одному из главных мест в колледже. «Нет такого места в Святой

  Земле, которое студент любил бы так же, как свою комнату: это его дом, его лаборатория, его монашеская келья» [Whytehead, 1845, 26] (аналогия комнаты студента, как священного для него места, со Святой Землей, надо полагать, здесь не случайна, так как во время написания «Писем» (1840–1841) Уайтхед внимательно следил за событиями в Палестине и небесспорными инициативами Церкви Англии вокруг святых мест).

Отводя существенную роль студенческой келье, он объясняет это тем, что в старых колледжах, как правило, практически каждая комната была связана «с именами тех или иных знаменитых сыновей той большой семьи, или братства, членом которого является студент». Эти «волнующие ассоциации и воспоминания» призваны сформировать у студента благоговейное отношение к истории колледжа и прославленным выпускникам, которые обитали здесь до него, с тем чтобы в свой черед «нести свою меру ответственности за поддержание многовековой чести братства» [Whytehead, 1845, 27].

Уайтхед приводит цитату из прощального письма еп. Ридли, написанного во время заключения в тюрьме Оксфорда, когда, вспоминая родной колледж Пембрук-Холл в Кембридже, он писал: «Хотя со временем значительная часть того, что я учил, выветрилась из памяти, но благоухание этого места, уверен, я унесу с собой на небеса, ибо чувствовал его благотворное влияние всю жизнь» [Whytehead, 1845, 30].

Гармоничное сочетание уединенных занятий, чередуемых со спокойным отдыхом, и общих интересов, обязанностей и мероприятий (ежедневное посещение часовни и столовой, выполнение общественных обязанностей), которое предписывается правилами некоторых колледжей Оксбриджа, призвано, как отмечает Уайтхед, защитить студента от издержек отшельнической жизни, «уберечь от большинства опасностей, связанных с одиночеством», в том числе от формирования «угрюмого и самонадеянного характера, совершенно противоположного тому, какой должен быть у ученого-христианина, „puer Christi“4, как называет его Эразм» [Whytehead, 1845, 32].

Та система, которая существует в двух университетах («то счастливое сочетание деятельной жизни и спокойствия, которое святой Григорий Назианзин восхваляет в своем панегирике святому Афанасию»), способствует «воспитанию спокойного и скромного человека, но при этом не затворника». Более того, она формирует в студенческой среде те братские отношения, которые студенты пронесут через всю жизнь.

Уайтхед отмечает, что этос5 двух университетов, впитать который должен стараться студент, является «по своей сути монашеским и средневековым», и, понимая важность кельи для уединения и сосредоточенности, он рекомендует «быть тем, кого монахи называют „строгим стражем своей кельи“, иначе из-за постоянных вторжений не заметишь, как ускользает время» [Whytehead, 1845, 36]. Он приводит слова одного из подвижников, который, утверждая, что «тишина и уединение в келье благотворны для душевного спокойствия», призывал уподобиться «бережливой пчеле, которая, собрав мед с цветов, радостно летит назад и прячет его в ячейку своего улья, ибо дорогие благовония, хранящиеся в закрытой шкатулке, имеют более тонкий аромат, но если их оставить открытыми, они быстро теряют свой запах» [Whytehead, 1845, 37].

Комнате студента отводится и другая немаловажная роль — воспитание чувства признательности за причастность к ученому сообществу колледжа: скромность и неприхотливость «кельи» способствует тому, чтобы, «понижая и даже сводя на нет личную индивидуальную значимость, возвышать душу за счет бескорыстной преданности принявшему его Братству, этой Церкви в миниатюре» [Whytehead, 1845, 35]. Ту же цель преследует, по мысли Уайтхеда, устроение часовни и общей столовой залы, которым посвящены отдельные «письма».

• IV.    Часовня. Подчеркивая тесную связь между ежедневными богослужениями и целью университетского учреждения, Уайтхед напоминает, что строительство того или иного колледжа начиналось, как правило, с часовни, так как одной из мыслей основателей колледжа была поддержка и даже содержание тех, кто призван был молиться за членов братства, живых и ушедших. Но были и другие причины основания колледжа: тесно связать ежедневные богослужения в часовне с учебным заведением. Как монастырь соединен с храмом, так и «колледжи должны стать портиками церкви» [Whytehead, 1845, 39]. Это правило, по замыслу основателей, должно оставаться неизменным.

«Эти учреждения, — писал Уайтхед, — имеют духовную сущность, а часовня служит выражением этой сущности; светские дисциплины привнесены сюда, чтобы [они могли] ежедневно получать благословение и освящение, дабы иметь религиозный отпечаток. Ибо каждый студент, оказавшийся в стенах колледжа, воспринимается как сын Церкви, и все его штудии должны ждать, подобно камеристкам, королевы-матери всех знаний — теологии^ Поэтому предназначенный ему курс разумно и предусмотрительно основан на ежедневной молитве и частой Евхаристии» [Whytehead, 1845, 40].

Предполагалось, что студент (а не только будущие священнослужители) — это «дитя Церкви», «царственное священство», и в силу его христианских воззрений его почетной обязанностью, которой, по мнению Уайтхеда, «не стоит пренебрегать», является участие в ежедневном богослужении (в той его части, в которой мирянам с давних времен разрешалось принимать участие, например в чтении отрывков из Библии во время службы).

Отсюда берет начало и столь настойчивая рекомендация Уайтхеда (безусловно, вынесенная им из собственного опыта), как соблюдение режима дня, тесно связанного с необходимостью ежедневно посещать часовню колледжа. Ранний подъем, чтобы «успеть присоединиться к утренней службе в спокойном состоянии духа», имеет важное преимущество, так как «требует раннего отхода ко сну в одно и то же время вечером»: тем самым устраняется «самая большая опасность, которая подстерегает студента, только что приехавшего в колледж, — отсутствие строгого семейного распорядка дня». Кроме того, необходимость прерывать какое-либо увлекательное занятие или беседу со звоном колокола является, по убеждению автора, «частью умственной и религиозной дисциплины величайшего значения». Вместе с тем он предостерегает студента от того, чтобы в стремлении как можно более полно участвовать в общем богослужении он не оставлял молитвы в уединении своей комнаты, «отсутствие которой ничем нельзя восполнить» [Whytehead, 1845, 45].

Завершая письмо, Уайтхед приводит текст краткой вечерней молитвы, которую, согласно уставам некоторых колледжей, предписано читать перед сном каждому студенту, «благоговейно преклонив колени перед Богом вместе со всем колледжем»: «О славный Царь! прославленный среди святых Твоих, но и несравненный, Ты в нас, Господи, и к Имени Твоему взываем. Поэтому не оставляй нас, Господи, Боже наш, и в день Страшного суда пощади нас среди святых и избранных Твоих, о благословенный Царь!» [Whytehead, 1845, 46–47].

• V.    Обеденный зал. Переходя к письму, посвященному тому, как следует относиться к обеденному залу, Уайтхед рекомендует «взглянуть на него глазами члена колледжа, а не простого студента университета», напоминая, что любое дело, вплоть до еды и питья, «можно делать во славу Божью». В качестве примера он приводит изображение Тайной Вечери — сюжет, который часто использовали для оформления монастырских трапезных (как, например, знаменитая картина Тициана в Эскориале или «Тайная Вечеря» Леонардо да Винчи в трапезной монастыря Санта Мария делле Грацие в Милане), чтобы насельники, глядя на «это священное собрание», с более религиозным и набожным чувством вкушали свой хлеб насущный. Портреты основателей и благодетелей на стенах обеденной залы колледжа, «безмолвно проповедующие воздержание», призваны «напоминать о долге членов колледжей перед Церковью

  и страной, который они благородно исполнили, в то время как тем, кто пришел им на смену, это еще только предстоит» [Whytehead, 1845, 49].

В период послевоенного затишья, расцвета, благополучия в Англии (или, говоря словами Уайтхеда, «в век сей, одержимый духом маммоны») устроение общественной трапезной призвано, как отмечает Уайтхед, «показать стране пример простых привычек и скромной жизни», и студентам, как и всем членам колледжа, «надлежит очень ревностно относиться к любым уступкам в виде излишнего влияния новых нравов, которые могут позволить роскоши более благополучного и эгоцентричного времени проникнуть в нашу систему и посягать на строгость наших правил» [Whytehead, 1845, 50]. При этом, как напоминает Уайтхед, колледжи славились искренним и радушным гостеприимством, которое распространялось на образовательную деятельность и духовное воспитание.

К новшествам, которые касались нововведений в отношении обеденной залы колледжа, относится снятие ограничений с использования во время обеда исключительно латинского языка, что вызывало сожаление у консервативно настроенных членов колледжа, которые наряду с Уайтхедом сознавали, что «было что-то особенно величественное и глобальное в том, чтобы иметь общий язык для образованных людей во всем христианском мире, и с помощью языка пятой империи пытаться в какой-то степени исправить последствия Вавилонского рассеяния». К утратам прежних традиций относит автор и то, что взамен т. н. служителей, или стипендиатов, обязанности в общей трапезной стали исполнять специальные слуги. Уайтхед видит в том искажение первоначального смысла того ордена учеников, «который до сих пор составляют „братья-миряне“ в монастырях Римской Церкви» [Whytehead, 1845, 56–57].

• VI.    Лекционная аудитория. Переходя к характеристике лекционной аудитории, Уайтхед называет прозорливой мудрость основателей колледжа, которые рассматривали «служение в часовне как подготовку к служению в лекционной аудитории» [Whytehead, 1845, 65]. Однако и здесь новые веяния в обществе привели к заметным изменениям в университетской системе. Так, вместо прежних собраний в общей зале, где студенты учились вести дискуссии под руководством преподавателя или тьютора, во времена Уайтхеда эти занятия были перенесены в отдельную комнату и мало отличались от лекции, что лишило студентов «некоего равенства с преподавателем». Изменилась и роль тьютора: если прежде, когда обучение в колледже рассматривалось исключительно как подготовительный или дополнительный этап к университетскому курсу, тьюторы выступали в качестве попечителей или опекунов своих учеников, а их обязанности сводились главным образом к сопровождению учеников на публичные лекции, диспуты и другие упражнения. Теперь же, когда большая часть образовательных и воспитательных функций перешла от университета к колледжам, тьюторы выполняли «более важные обязанности инспектора» [Whytehead, 1845, 60]. Это привело к тому, что образовательные функции оказались сосредоточены в руках двух-трех членов колледжа, и в результате «уменьшилось личное влияние и надзор». Уайтхед не исключает, что последнее изменение стало неизбежным следствием того, что «воспитание студентов перестало быть обязанностью университетских профессоров», главной целью которых было устное обучение.

Такому положению вещей Уайтхед видит множество причин, но наиболее существенной из них считает постепенное вытеснение книжным обучением устного, составлявшего основу университетского образования «в те времена, когда книг по любому предмету было крайне мало, а их копии слишком редки и дороги» [Whytehead, 1845, 61]. Стремительно возросшее за последних два столетия количество книг (как оригиналов, так и копий) имело своим следствием то, что задача преподавателя свелась главным образом к тому, чтобы направлять и проверять, что читают студенты.

Однако, несмотря на то что книги, «которые когда-то можно было получить только в кладезях монастырей и университетов», стали гораздо более доступны, Уайтхед остается при убеждении, что у студентов по-прежнему существует потребность в живых наставниках: «Душа должна загораться от загадочного соприкосновения с живой душой... ибо „мысль возгорается от огня живой мысли“6» [Whytehead, 1845, 62].

Уайтхед, судя по всему, является сторонником комплексного подхода — не только того, что он называет «книжным обучением», но и сохранения «устного обучения» — живого контакта с преподавателями и наставниками. Он считал, что использование одних лишь книг недостаточно, так как « чтение требует гораздо меньшего умственного напряжения и концентрации внимания, чем слушание », и вследствие того «знания, получаемые из книг, хуже запоминаются, хуже усваиваются и хуже становятся нашими собственными, чем те, что получены в устной форме». В этой связи он считал нужным напомнить наставления Платона о том, что последствия пренебрежения устным обучением небезопасны, так как большинство тех читателей, которые с готовностью получают разнообразные сведения, не прибегая к своей памяти и без всякого реального наставления, имеют «некое подобие знания без наличия знания вообще вследствие небрежения к тренировке ума» [Whytehead, 1845, 62].

Важный момент, на который не мог не обратить внимания автор, состоял в том, что преподаватели, профессора и наставники «в большинстве своем имеют духовный сан», что, по убеждению Уайтхеда, оказывало благотворное влияние как на дисциплину и руководство университетами, так и на процесс преподавания, придавая ему завершенную христианскую форму. Он напоминает о благочестивом правиле прежних времен, когда преподавателями назначали «всемирно почитаемых деятелей и по возможности богоизбранных священников» из тех соображений, что «их дух, несомненно, более христианский, чем дух эпохи, которая попирает и разрушает священное благоговение… в школах, которые являются или должны являться притворами наших храмов» [Whytehead, 1845, 66].

Колледжи как «притворы храмов», как «престолы знания», «храмы науки» неоднократно упоминаются в «Письмах к студенту» — не только потому, что Уайтхед, воспитанный в церковной среде, сознательно избрал путь священнослужителя, но и потому, что именно таковым был замысел основателей колледжа. И свою задачу автор видит в том, чтобы напомнить изначальные положения устава и по возможности сохранить священные традиции английских университетов.

Для Уайтхеда важно показать, что сам характер этого места, по сути, не является светским: «Юноша, став студентом какого-либо колледжа, обнаруживает, что его воспринимают как дитя христианской Церкви. Его воспитание поручено самым образованным из ее священников. каждый день занятий освящается торжественными молебнами, а предметы для изучения таковы, что имеют отношение к будущим, а не настоящим результатам; они тренируют его ум дисциплиной». Одна из главных целей, которую преследует обязательный курс обучения в колледже, — выработать у студента навык и привычку «ментальной систематизации и обобщения»: умение не только накапливать знания, но и использовать их, не только размышлять о фактах и вещах, но и видеть их связь друг с другом; тем самым закладывается фундамент будущей структуры знания: студента «учат пользоваться оружием, с помощью которого он станет в будущем совершать завоевания и добывать сокровища» [Whytehead, 1845, 67].

Уайтхед приводит слова современного писателя, что «только глубокие знания могут завоевать уважение или обеспечить полезность», что истинной целью обучения является не накопление знаний и фактов, а развитие способностей и гибкости ума, которая заключается «скорее во внутреннем терпении и контроле над мыслями, чем в инстинктивной готовности к соединению идей, и которая рассеивается и разрушается, если потакать каждому капризу мысли и поддаваться каждому искушению знаний, вместо того чтобы строго придерживаться одного определенного курса» [Whytehead, 1845, 67–68].

Принимая во внимание, что студент, только что поступивший в колледж, вышел из-под т.н. «внешнего контроля», поставлен перед необходимостью «научиться применять принцип самоконтроля в своих занятиях», Уайтхед рекомендует своему предполагаемому адресату во всем, что касается выбора учебной литературы и лекций, которые следует посещать, «прислушиваться к мнению руководства колледжа» [Whytehead, 1845, 69].

Здесь вновь звучит тема послушания и доверия системе университетского образования, которая предоставляет широкие, исторически выработанные способы и возможности «для уникального развития каждого отдельного ума», и вместе с тем существуют правила и формы, от которых нельзя отступить, не подвергая себя риску. В этом отношении важным преимуществом, по мнению автора, служит строгий распорядок занятий, поскольку установленная последовательность лекций, трапез и богослужений делит время в колледже на удобные отрезки, которые следует «использовать наилучшим образом».

Исходя из собственной практики, Уайтхед советует во время занятий и лекций вести конспекты, в соответствии с высказыванием Фрэнсиса Бэкона: «Чтение делает человека знающим, беседа — находчивым, а привычка записывать — точным». С помощью письма, отмечал он, лучше всего развивается «точный образ мыслей, то есть привычка и способность постигать истину » [Whytehead, 1845, 71].

VII. Библиотека. В современных Уайтхеду условиях, когда устное обучение оказалось практически вытеснено с распространением книг, одной из главных задач тьюторов и преподавателей стало «научить студентов правильно читать». Для самого же Уайтхеда не менее важным было научить студента отношению к книгам как к «голосу людей, живших когда-то, но таких же, как мы», как к «отголоскам древних времен, ценнейшим памятникам жившим когда-то великим и благочестивым людям» [Whytehead, 1845, 79]. Он отмечает, что со временем книги перестали восприниматься как редкость или ценность, как это было прежде, когда ученым «приходилось поститься, чтобы купить новое издание» (так, в 1-й трети XVI в. печатный двухтомник сочинений св. Иеронима от Винкин де Ворда или экземпляр сочинений Оригена стоили 18 шиллингов, тогда как 1 фунт стерлингов составлял 20 шиллингов, а годовое жалование обычного научного работника составляло 6 фунтов стерлингов).

В 40-е гг. XIX в., когда мало кто из ученых не мог позволить себе иметь собственные экземпляры любимых авторов, «нам трудно понять, — пишет Уайтхед, — какую ценность, и даже святость, имело публичное собрание книг в глазах наших предков… каким сокровищем должно было быть для них обладание библиотекой». С другой стороны, эти трудности способствовали «развитию истинно пытливых умов», поскольку «возможности человеческой памяти были тогда гораздо более востребованы и активны, чем сейчас» [Whytehead, 1845, 74]. В библиотеках колледжей, составленных из книг, завещанных его членами, Уайтхед усматривает все тот же «монашеский принцип» — «иметь все общее». Он рекомендует студентам воспринимать книги из библиотеки колледжа как «руины и разрозненные памятники древности с их полустертыми надписями, из которых мы пытаемся собрать, насколько это возможно, знания о жизни минувших веков». Его задача — привить студенту отношение к книге как к «священной земле предков», чтобы чтение стало для него «своего рода торжественным сошествием в царство теней, где посвященные могут вести беседу с духами своих предков». Вместе с тем он считает нужным предупредить, что «привилегия столь возвышенной беседы не дается торопливым и невнимательным читателям» [Whytehead, 1845, 77].

Чтобы познакомить студента с методами чтения, Уайтхед обращает его к книгам немецкого историка античности Бартольда Нибура7, который старался представить читателям персонажей из истории Древнего Рима «неповторимыми, понятными, знакомыми, как современники, со своими институциями и превратностями судьбы, живыми и эмоциональными» [Whytehead, 1845, 80]. Именно так, по мнению Уайтхеда, следовало изучать древнюю литературу — извлекать из кратких упоминаний и намеков по возможности больше информации о жизни людей прошедших эпох, чтобы представить их «знакомыми, как современники», но как бы удаленными пространственно. Для понимания их образа мысли, проникновения в реалии их бытия он призывал взглянуть на них «не как на безжизненные фигуры в скульптурной галерее», а как на реальных людей, подобных себе, но лишь «в других обстоятельствах, а стало быть, иначе воспитанных»; стремиться понять их образ мыслей, ассоциаций, принципов.

Чтобы выработать правильные принципы и методы чтения писателей древности (а у Томаса Уайтхеда имелся изрядный опыт чтения греческих и латинских историков и отцов Церкви на языке оригинала), требовалась, по его мнению, изрядная доля энтузиазма, который Уайтхед определяет как «самоотречение в любви к своему занятию», ссылаясь на слова Цицерона об ораторском искусстве: а именно, что «без рвения и восторженной любви к делу нельзя достичь ничего великого». По убеждению Уайтхеда, это верно в отношении любого дела, но «особенно в отношении изучения давно ушедших времен, когда необходимо проявить рвение, чтобы преодолеть трудности и проявить сочувствие к тому, что может показаться неинтересным» [Whytehead, 1845, 82]. По поводу важности подобного «энтузиазма», или «рвения», автор приводит высказывание профессора Сьюэлла, что «одним из величайших недостатков ума является отсутствие единства цели», каковое выдает также отсутствие решимости и энергии. Со своей стороны, Уайтхед пишет о необходимости отношения к книге «с особым уважением», как к «живому существу», как к «любимым спутникам тех людей, чью память он чтит», справедливо замечая, что в значительной степени благодаря изучению книг мы «становимся теми, кто мы есть», то есть чтение самым прямым образом влияет на формирование характера и личности [Whytehead, 1845, 83].

VIII. Друзья. В последнем письме автор обращается к такой существенной теме, как следует выбирать друзей и относиться к товарищам по учебе. Годы обучения в колледже Уайтхед рассматривает как наиболее благоприятный период, когда предоставляется возможность «завязать прочные дружеские отношения, способные сохраняться на протяжении всей жизни, а может быть, и после»: в этом возрасте душа молодого человека «похожа на виноградную лозу в весеннюю пору, выпускающую побеги во все стороны, чтобы найти, за что можно зацепиться» [Whytehead, 1845, 85], поэтому следует со всей серьезностью отнестись к выбору друзей, поскольку даже незначительное отклонение от верного пути может определить нежелательное направление развития молодого ума.

Уайтхед обращает внимание на различие между понятиями «дружеское общение» и «настоящая дружба»: если в первом случае людей сближает сходство целей , то главным критерием дружеского союза является «принцип внутреннего подобия», и прежде всего единство мнений в том, что касается религии. У Уайтхеда не возникает сомнений, что в колледже «всегда можно найти людей со схожим нравом, с которыми можно разделить искренние беседы и вместе ходить в дом Божий». Это понимание также вынесено им из собственного опыта студенческой жизни, о чем он написал в одном из писем незадолго до отплытия в Новую Зеландию: «Одна истина поразила меня при расставании с многочисленными друзьями: насколько невозможен любой союз сердец, не скрепленный узами мистического Тела» [Whytehead, 1845, 87–88].

Он призывает своего воображаемого адресата «не скупиться на дружбу»: не скрывать свои привязанности и симпатии, полноценно используя время учебы как наиболее благоприятное для встречи с родственными душами, «эту пору юности, когда со всей Англии собралось столько молодых горячих сердец, влекомых друг к другу сходством наклонностей и общими интересами» [Whytehead, 1845, 88]. Уайтхед приводит такие примеры, как дружба, связывавшая блж. Августина с Небридием или свтт. Василия и Григория Богослова.

Любовь и дружба, по его убеждению, благотворно скажутся на учебе в колледже и помогут религиозным исканиям, став «одним из чистейших источников удовольствия». О том, что для Уайтхеда несомненна тесная связь между дружбой и единством религиозных воззрений, свидетельствуют и приведенные им слова из биографии доктора Хаммона, для которого «дружба была главной святыней после религии; такое единение умов он считал высшей точкой человеческого счастья» [Whytehead, 1845, 90].

Придавая столь важное значение крепким, подчас на всю жизнь, дружеским отношениям, которые возникают во время обучения, Уайтхед рекомендует молодым людям воспользоваться пребыванием в колледже, которое уподобляет сокровищнице, и «искать друга, как ищут спрятанные драгоценности». С этой целью он приводит ряд важных советов: в отношениях с друзьями «остерегаться высокомерия, которое приводит к самоизоляции и гордыне»; избегать «слишком большой свободы и панибратства, которые несовместимы с крепкой дружбой»; мириться с кажущимися недостатками и, воспринимая друга как свое второе «я», относиться к нему с таким же уважением. «Помни, — пишет он, — дружба слишком священная вещь, чтобы с ней шутить или позволять вольности» [Whytehead, 1845, 92–93].

Из краткого обзора изложенных Уайтхедом принципов, на которых изначально базировалось образование и воспитание в системе британских университетов (прежде всего Оксфорда и Кембриджа), можно видеть, что квинтэссенция его сочинения состоит в том, чтобы представить великолепную, по его словам, организацию учебновоспитательной работы двух старейших университетов Англии как единую стройную систему, направленную на то, чтобы «взрастить умы в духе и обычаях, подобающих сынам кафолической Церкви». Строго регламентируемый уставом распорядок жизни и учебы каждого отдельного студента призван служить интересам всего сообщества (колледжа или университета в целом), которое, по замыслу основателей, олицетворяло собой особое ученое братство, близкое по духу к понятию «ученого монашества».

Согласно Уайтхеду, структура жизни в колледже во всех ее аспектах, рассмотренных в «Письмах», — дисциплина, общественные и частные занятия, публичная библиотека, великолепие богослужений и общих трапез — направлена на то, чтобы сохранять величие и традиции этих учреждений, одна из основных целей которых — развитие не только умственных способностей, но прежде всего нравственного облика студента как члена колледжа. И наибольшую ценность, по мнению Уайтхеда, имеет изначально заложенная в структуре университетской системы религиозная составляющая: «Те, кто, определяя значимость университетского образования, не учитывают силу „religio loci“ (святости этого места, религиозной ауры этого места) в формировании высокоморального характера, упускают из виду один из самых мощных инструментов для достижения этой цели, которыми обладают наши университеты» [Whytehead, 1845, 27].

«Письма о колледже» составлены Уайтхедом не только исходя из собственного опыта, но по воспоминаниям, биографиям и сочинениям тех, кто учился в университетах Оксфорда и Кембриджа в разные периоды их долгой истории. Кроме того, в «Письмах» встречается множество отсылок к сочинениям Платона, Аристотеля, Демосфена, блж. Августина, отцов Церкви свтт. Василия Великого и Григория Богослова и др. Автор прекрасно знаком с трудами видных английских писателей и современных деятелей Английской церкви. В его переписке встречаются ссылки на епископа Реджинальда Хибера, Томаса Торпа, Ниля, Дж. Генри Ньюмана, Пьюзи, Кибла и др. представителей Высокой Церкви из сторонников Трактарианского, или Оксфордского, движения.

Основательное знакомство как с сочинениями отцов Церкви, так и с представителями современного ему Трактарианского движения наводит на мысль об интересе Уайтхеда к Православной Церкви и симпатии к движению англикано-православного интеркомьюниона. Его друг Джон Сол Хаусон, бывший студентом Тринити-колледжа в Кембридже, отмечал, что Уайтхед, «воспитанный на принципах, которые называются евангелистскими… глубоко проникся теми сильными религиозными чувствами и суждениями, которые нашли отражение в „Трактатах для нашего времени“8 и привели к серьезным последствиям в обоих университетах. <…> У него появилось несколько новых друзей, оказавших на него немалое влияние. Любовь к истории Церкви и преклонение перед ранними „отцами Церкви“ и англиканскими богословами XVII в. проявились в нем в невиданной ранее степени. Это послужило своего рода защитой от какой бы то ни было экстравагантности, так что он никогда не терял своей величайшей любви к Священному Писанию или привычки к постоянному изучению Библии. Что касается нелояльности по отношению к Англиканской церкви, то в нем никогда не было и намека на это чувство» [Howson, 1877, XV]. Незадолго до отъезда Уайтхеда в Новую Зеландию Хаусон при встрече с их общим другом из Оксфорда Ф. У. Фабером9 спросил, «не опасается ли тот, что последние высказывания Уайтхеда приведут его в Римскую Церковь», на что Фабер ответил, что «для него и его друзей это совершенно немыслимо»10. В переписке Уайтхеда, где можно встретить «многочисленные доказательства его широкой и независимой начитанности», по мнению Хаусона, «нет никаких свидетельств того, что он когда-либо терзался теоретическими религиозными сомнениями» [Howson, 1877, XVI].

Митрополит Московский Филарет и проблемы образования в Англии и России. Примечательно, что «Письма» Уайтхеда написаны (и опубликованы) в то время, когда в России с большим интересом относились к структуре и принципам образования в университетах Кембриджа и Оксфорда, о чем свидетельствуют не только заметки и воспоминания представителей Английской церкви, имевших возможность посетить Россию [Palmer, 1882; Carroll, 1935; Кэрролл, 2013; Johnston, 1904; Robert Eden, 1867], но и многочисленные случаи командирования в Англию студентов высших духовных заведений для ознакомления с британской образовательной системой. И одними из тех, кто с большим вниманием и интересом относился к установлению контактов между богословами двух Церквей, были московские иерархи митр. Платон (Левшин) и его последователь не только в качестве преемника по кафедре, но и как эксперт по межконфессиональным связям митр. Филарет (Дроздов).

И здесь хотелось бы обратить внимание на некоторые факты, свидетельствующие об англикано-православных контактах при митрополитах Московских Платоне и Филарете. Так, например, в «Письмах» Уайтхеда встречаются цитаты из трудов епископа Калькутты Реджинальда Хибера (1783–1826) (см. подр.: [Heber R., 1828; Laird, 1971; Кальянова, 2010; Леонид Толмачев, 2015]) — британского епископа-миссионера, известного у нас благодаря путешествию по России и встречам с митр. Платоном в феврале 1806 г., когда еп. Реджинальд Хибер посетил Свято-Троицкую лавру и Вифанский монастырь (см. об этом: (Соколов Н., 1861)). Для понимания заинтересованности митр. Платона в контактах с англичанами немаловажен, на наш взгляд, и тот факт, что брат митрополита, прот. Александр Левшин (см.: [Хитров, 1912]) обучался в Оксфорде (см.: [Heber A., 1830, 170]), что «послужило развитию его проповеднического таланта» [Леонид Толмачев, 2015, 99–100].

Впоследствии Реджинальд Хибер, рукоположенный в октябре 1823 г. в епископа Калькутты, сыграл большую роль в налаживании межконфессиональных контактов между Сиро-Яковитской Церковью и Церковью Англии, что отразилось, в свою очередь, на концепции англиканского церковного присутствия в Святой Земле и на Ближнем Востоке в целом, следствием чего стало учреждение англикано-лютеранской еписко-пии в Иерусалиме (см. об этом: [Смирнова, 2020]). Англиканскому епископу в Иерусалиме и его сотрудникам предстояло наведение мостов между Церковью Англии и не только православными патриархатами Востока, но и Древневосточными Церквами. Проект унии Церкви Англии и Сиро-Яковитской Церкви в Малабаре, который в свое время имел в виду еп. Р. Хибер, предполагалось расширить на весь Ближневосточный регион, и воплощать его в жизнь предстояло иерусалимскому епископу Михаилу Соломону Александеру, в клир которого в 1841 г. был назначен капелланом Томас Уайтхед.

Однако Уайтхед, симпатизировавший Оксфордскому движению и сознававший, что в Иерусалиме будет трудно избежать прозелитизма среди православных арабов, в конечном счете отказался плыть в Иерусалим, но согласился отправиться капелланом в новозеландскую миссию под управлением Джорджа Августуса Селвина, первого англиканского епископа Новой Зеландии. На его место в Иерусалим назначили Джорджа Уильямса, с которым Уайтхед был знаком по Кембриджу, впрочем, как и с Уильямом Палмером из Магдален-колледж в Оксфорде. Но если Уайтхед никогда не бывал в России, то и У. Палмер, и Дж. Уильямс бывали, и неоднократно. Интерес Уильямса к православию привел его в Россию: в 1844-1845 гг. он служил капелланом в Кронштадте. В этот важный период своей жизни он сблизился с выдающимися церковными деятелями, с интеллектуальной элитой Петербурга и Москвы того времени, в том числе с митр. Филаретом (Дроздовым). Он был инициатором ряда совместных российско-британских церковных проектов, а в нач. 1860-х гг. выступил посредником между английской и американской Епископальными церквами в целях развития англикано-православных контактов и создания Греко-Восточной ассоциации.

Неоднократные встречи У. Палмера и Дж. Уильямса с митрополитом Московским в сер. 1840-х гг. (и позже, в нач. 1860-х гг.) позволяют думать, что среди поднимаемых тем не последнее место занимали вопросы образования в университетах Кембриджа и Оксфорда. Более того, опыт западных школ изучался и в допустимых пределах применялся на практике в духовных академиях Москвы и Петербурга. Несмотря на то, что в российских университетах, в отличие от западных, не было богословских факультетов, в процессе реформ системы образования и при разработке университетских уставов учитывалось мнение ведущих иерархов и авторитетных профессоров высших духовных школ. Так, в 1850 г. при реформировании структуры факультетов11 и выработке проекта общего устава императорских российских университетов12 эксперты МДА подняли вопрос о необходимости нравственного религиозного воспитания студентов, полагая его «более важным, чем научное развитие, средством к достижению цели высшего образования» (ОР РГБ. Ф. 316/I. К. 69. Ед. хр. 4. Л. 5 об.). В замечаниях к проекту подчеркивалось, что вместо нравственного надзора за учащимися с использованием полицейских мер можно прибегнуть к доступному в университетах средству «нравственного воспитания наукою», что возможно в том случае, когда наука «основана на христианских началах, проникнута уважением к религии и имеет своею целию не одно сообщение специальных познаний, но и образование нравственно-религиозного характера в учащихся». Прежде всего преподаватели МДА относили это к «не строго эмпирическим» гуманитарным наукам, полагая, что усовершенствование в них «состоит не только в постепенном накоплении фактов и открытий, но в выводах из них, имеющих приложение к жизни религиозной, нравственной, общественной» (ОР РГБ. Ф. 316/I. К. 69. Ед. хр. 4. Л. 6).

Близость подобных оценок к воззрениям Томаса Уайтхеда наводит на мысль о самом тесном знакомстве академических профессоров с системой образования в университетах Англии, что подтверждается и такими отсылками к устройству британских колледжей и университетов, как, например, следующая рекомендация из «Замечаний к проекту»: «Учреждение общежительных студенческих коллегий (по примеру Англии) или общих квартир, при пособии правительства, могло бы, кажется, дать университету средства не только учить, но и нравственно воспитывать студентов» (ОР РГБ. Ф. 316/I. К. 69. Ед. хр. 4. Л. 6).

Многие вопросы, в том числе относившиеся к образованию, освещались в письмах к Московскому святителю выпускниками российских духовных школ, отправляемыми на учебу в Англию с поручением митр. Филарета сообщать «о примечательнейших событиях в церковных делах Англии или о наиболее характеристических явлениях в религиозной жизни этой страны» (Соколов Н., 1862, 6).

О неослабном интересе митр. Филарета к теме образования в английских университетах свидетельствуют и воспоминания представителей Английской церкви — Чарльза Латуиджа Доджсона, известного под псевдонимом Льюис Кэрролл, и его друга и коллеги Генри Парри Лиддона, которые летом 1867 г. совершили поездку в Россию. В частности, Доджсон отметил в дневнике, что митрополит «пожелал узнать, был ли Оксфордский университет по-прежнему христианским или же уже был лишен своего религиозного характера», и что «это ввело его в длительные разъяснения позиции антирелигиозных либералов» [Кэрролл, 2013, 105].

Конечно, были и другие предметы для обсуждения. Так, например, «митрополит горячо говорил о делах Английской церкви и об обстоятельствах Римского католицизма в Англии». Примечателен ответ Доджсона, что «английское христианство — это не то же самое, что английское правительство, что последнее в Англии, в отличие от России, не руководствовалось, за исключением редких случаев, христианскими принципами» [Кэрролл, 2013, 105]. О том же писал из Лондона митрополиту Московскому бакалавр МДА Николай Соколов, отмечавший «не в меру тесную связь, или правильнее, зависимость Английского церковного управления от политических соображений и от светских судилищ», что, по его наблюдениям, «препятствовало строго церковному решению дел» (Соколов Н., 1862, 5 об.). Надо полагать, эти обстоятельства имели прямое отношение и к университетам, что не могло не сказаться на образовании и воспитании студентов в религиозном отношении.

Заключение. Возвращаясь к «Письмам о колледже» Томаса Уайтхеда, приведу слова его близкого друга по учебе в Кембридже Джона Сола Хоусона: «Особенностью его жизни, заслуживающей пристального внимания как образец для подражания, является сочетание сильного и глубокого религиозного чувства с заботой о высшем образовании» [Howson, 1877, XVII]. Отстаивая изначальные принципы университетского образования, основанные на церковности и духовности, Уайтхед видел своей целью охранение этих принципов от секуляризации университетского образования, проявившейся уже в его время. Неслучайно редактор «Писем» Т. Ф. Нокс писал, что даже в незавершенном виде «они излагают взгляд автора на жизнь в колледже, сильно отличающийся от общепринятого» [Knox, 1845, VIII–IX]. В этом также видна общность взглядов лучших представителей английского и российского духовенства.

Таким образом, можно видеть, что вопросы образования и воспитания, актуализировавшиеся и в Великобритании, и в России во 2-й трети XIX в., были важной частью англикано-православных контактов. Наметившиеся в обществе тенденции к секуляризации отражались на образовательных процессах в университетах обеих стран, что не могло оставить в бездействии представителей ученого монашества и священнослужителей как Российской Православной Церкви, так и Церкви Англии. Несмотря на важные различия в образовательной системе Англии и России13, примеры Томаса Уайтхеда, стремившегося привлечь внимание к необходимости сохранения традиций и устоев университета в Кембридже, профессоров МДА, отмечавших важность религиозно-нравственного воспитания студентов российских университетов, митрополита Московского Филарета, находившегося в постоянном контакте с представителями государственных образовательных структур (министрами народного просвещения, руководством Ученого комитета и Императорского Московского университета), свидетельствуют о понимании ими возникших в обществе и государстве проблем и ответственности Церкви за образование и воспитание, краеугольным камнем которых должны быть религиозно-нравственные начала.

Такая позиция лучших представителей обеих Церквей в отношении светского и духовного образования являлась важным фактором в развитии англикано-православных контактов, когда, помимо сугубо богословских вопросов о догматических общностях и различиях Православной и Англиканской Церквей, существовало единство мнений в отношении духовной составляющей светского образования, основанное на взаимном интересе и стремлении к более тесным контактам в различных сферах церковной и университетской жизни.

Уникальный опыт, накопленный в ведущих университетах Великобритании, сохранению которого Томас Уайтхед посвятил свой труд, свидетельствующий о том, что студенты учебных заведений ценят свои альма-матер за привитое им традиционное духовное воспитание, может быть полезен для современной российской образовательной системы, в которой намечаются тенденции к синтезу двух важнейших составляющих образования, светского и духовного.