Образы-персонажи в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха: словесная живопись и художественная полемика с каноном

Основоположником жанровой разновидности биографической прозы – беллетризованного жизнеописания – принято считать Плутарха. Жанровое своеобразие его «Сравнительных жизнеописаний» заключается в том, что он одним из первых в истории античной литературы представил два типа характеров, что значительно расширяло смысловой и жанровый диапазон традиционного жизнеописания. Само наименование произведения – «Параллельные жизнеописания» – призвано было отражать не столько внешнюю, сколько внутреннюю специфику произведения. Исследование идейно-тематической и формообразующей структуры «Сравнительных жизнеописаний» показывает, что сопоставительная концепция исторических личностей осуществляется Плутархом одновременно на уровне биографической пары и отдельной биографии.

В первом случае она художественно воплощается в биографической модели «личность–личность», тесно взаимосвязанной с художественной идеей и диадичес- кой формой всего сборника. Во втором – в концепте одного и того же образа в структуре жизнеописания. В последнем случае мы имеем функциональное соотношение «личность в культурной памяти потомков – личность в представлении автора». Учитывая тот факт, что принцип и смысл группировки биографических пар являлся объектом внимания исследователей [1], вкратце охарактеризуем внешнюю логику «Сравнительных жизнеописаний», формирующую общее представление о герое в сопоставлении с другим героем, и более подробно рассмотрим малоизученный второй аспект литературной природы произведения.

Известно, что из биографического наследия Плутарха на сегодняшний день мы имеем 22 сохранившиеся пары. Одна – «Эпаминонд и Сципион Африканский» – представлена только названием, текст которой и мог содержать общий прооймий ко всему сборнику, во многом объясняющий мотивы обращения Плутарха к сравнительной форме изложения биографического

материала. Из сохранившихся жизнеописаний 13 диад, кроме сопоставительного наименования, имеют про-оймий; и 18, кроме прооймия, еще и общее предисловие – синкрисис [2]. Кроме того, жизнеописание «Агис и Клеомен – Тиберий и Гай Гакхи» являет собой не диаду, а тетраду – жизнеописание четырех героев: братьев Гракхов и двух спартанских царей-реформаторов, Агиса и Клеомена.

По поводу отсутствующих в «Сравнительных жизнеописаниях» прооймиев и синкрисисов С.С. Аверинцев в примечаниях к разделу «Структура сборника» книги «Плутарх и античная биография» замечает: «Едва ли можно установить, отсутствовали ли они с самого начала или выпали в результате порчи текста; в пользу как одного, так и другого предположения раздавались одинаково авторитетные и решительные высказывания» [1, с. 251]. Безусловно, для изучения приемов, способствующих созданию сравнительных образов-персонажей, вопрос о подлинности сопоставительных конструкций в «Сравнительных жизнеописаниях» имеет большое значение. Однако, не имея возможности дать на него объективный ответ, попытаемся взглянуть на обозначенную проблему иначе. Подумаем, почему основной ракурс биографического повествования направлен на воссоздание сравнительно-нравоописательной, а не просто этологической характерологии героев в нем? Как прием параллельности способствовал разрушению канонических представлений о знаменитых личностях древности в жанре бел-летризованной биографии?

С нашей точки зрения, принципы художественной эстетики Плутарха, реализованные им в «Сравнительных жизнеописаниях», тесно взаимосвязаны с его философской эксегезой, опирающейся на дуализм автора. Во-первых, на «монаду» (греч. monas – единичное, единое), обозначающую целостность формы произведения, во-вторых, на «диаду» (греч. duas – двойственное, двоичное) – символ всего неопределенного, неоформленного, множественного.

Так, наблюдения над «Сравнительными жизнеописаниями» показывают, что компоненты композиционного, тематического, жанрового и идейного пластов в структуре произведения образуют единое целое, благодаря органичному взаимодействию дуалистических и монистических тенденций в нем. Во-первых, собственно сам сборник в целом и каждая биографическая пара внутри него представляют собой диадическую структуру одного произведения. Во-вторых, составные его части, включая само биографическое описание, скреплены друг с другом не столько прооймием и син-крисисом, сколько общим наименованием всего сборника в целом и каждой пары в отдельности. В-третьих, избранный автором ракурс изображения жизни героев «с великими доблестями» и с «великими пороками» в форме занимательного жизнеописания изначально ориентировал читателя на описание их жизни с противоборствующих позиций античной морали. В-четвер- тых, функционирующие таким образом компоненты поэтики, основанные на приеме «параллельности», были призваны способствовать реализации сверхзадачи произведения – созданию сравнительно-типологических, а не только типологических категорий.

По мнению исследователей, Плутарх стремится уяснить себе, «к какому разряду человеческих типов принадлежит его герой и какой формулой можно выразить его жизненную ситуацию и жизненную позицию» [1, с. 230]. Безусловно, при подведении двух конкретных случаев под общую категорию Плутарх традиционно опирается одновременно на общность и различие: а) реализующейся в морально-психологической ситуации жизни сопоставляемых героев; б) места и роли биографических персонажей в греческой или римской истории; в) их общественной и личной судьбы.

Однако при выборе средств для создания образов-персонажей Плутарх учитывает также и то, что герои «Сравнительных жизнеописаний» были объектом внимания античной словесной традиции еще задолго до него. «Не правда ли, есть в этом сопоставлении нечто особенное, чего не встретишь ни в одном из уже написанного?» [7, с. 113], – пишет Плутарх в синкрисисе жизнеописания «Солон и Попликола». В экспликации автора элемент новизны, с одной стороны, позволяет ему взглянуть на образы героев иначе, с другой – придать содержанию параллельного жизнеописания характер занимательной и поучительной игры. Своеобразным эпиграфом, подчеркивающим смысловое игровое начало в «Сравнительных жизнеописаниях», выступают строки из трагедии Эсхила, включенные Плутархом в пролог жизнеописания «Тесей и Ромул»: «С подобным мужем выйдет кто на бой? / Кого послать? Кто с ним сравнится силой?» [7, с. 17]. Так, интенциональная установка на paignion [3, с. 640–643], с одной стороны, устанавливает творческую взаимосвязь автора и героя, с другой – героя и читателя.

В экспликации Плутарха читатель – это эстетически запланированное автором лицо, играющее роль правосудия в поединке двух «подобий». В синкрисисе жизнеописания Филопомена и Тита Плутарх замечает: «Итак, путем сравнения трудно установить, каково между ними различие, а потому пусть сам читатель судит сам, не сделаем ли мы ошибки, если присудим греку венок за военное искусство и талант полководца, а римлянину – за справедливость и сердечную доброту» [5, т. 1, с. 470]. Очевидно, прием сопоставления необходим Плутарху не столько для того, чтобы установить различие между биографическими персонажами, сколько для того, чтобы показать сходство их судьбы и моральных ориентиров в общественной и личной жизни.

По этому поводу в общей сопоставительной части биографической пары «Аристид и Марк Катон» он также пишет: «Если теперь, написав об Аристиде и Катоне все, что достойно упоминания, сравнить в целом жизнь одного с жизнью другого, нелегко усмотреть различие за столь многими и важными чертами сходства. Но расчленим ту и другую по частям, как делают, изучая картину или поэму, – и общим для обоих окажется то, что, начавши с полной безвестности, они достигли власти и славы только благодаря совершенным нравственным качествам и силе характера» [7, с. 327]. Очевидно, что конечная цель автора диадических биографий путем выделения штрихов одного характера и соответственно сравнения с другим характером создать единое целое героя, в котором воплощено его представление о «великом герое» с «великими доблестями» или «великими пороками».

Организуя биографический материал на теории пайдеи о добродетели, единой для греков и римлян, Плутарх свое основное внимание акцентирует на проявлении душевных качеств героев в одинаковых жизненных ситуациях. В прооймии жизнеописания «Демосфен и Цицерон» указывает: «Вот почему, рассказывая в этой – пятой по счету – книге сравнительных жизнеописаний о Демосфене и Цицероне, я буду исследовать и сопоставлять нрав обоих по их обыденным поступкам и действиям на государственном поприще, а рассматривать их речи и выяснять, который из двух говорил приятнее и сильнее, не стану» [7, с. 468]. Однако поиск этологического коррелята для обозрения поступков и деяний сопоставляемых персонажей нередко ставит и Плутарха в затруднительное положение.

Рассуждая о причинах, обусловивших сходство древнегреческого и древнеримского ораторов, далее он пишет: «И если бы между характером и случаем, словно между художниками, устроить состязание, трудно было бы решить, чем в большей мере определяется подобие этих мужей – чертами их нрава или жизненными обстоятельствами» [7, с. 468]. Итак, с точки зрения автора, параллельность героев определяется сложным переплетением внутренних и внешних мотивов поступков героев, в основе изучения которых лежит их сравнительно-сопоставительный анализ.

Такой способ изучения «подобия мужей» позволяет Плутарху находить в образах-персонажах то, что их одновременно сближает и что различает. Однако лучшим в каждой биографической паре оказывается тот, кто способен меняться, так как более похвальным в человеке, по мнению Плутарха, «является тот душевный склад, худшие свойства которого с годами дряхлеют, а лучшие расцветают» [6, с. 159]. По утверждению автора, таковым в сопоставлении с Лукуллом является Кимон.

Кимон, не получивший в юности должного образования и пользовавшийся дурной славой, впоследствии, как утверждает автор, обнаружил в себе недюжинные способности полководца и добродетельные свойства натуры, принесшие ему заслуженную славу. Не случайно и смерть такого героя, по мнению Плутарха, сродни великому подвигу. «Умирая, он приказал своим сподвижникам немедленно отплыть, скрывая его смерть, что и было исполнено; ни враги, ни союзники ни о чем не догадывались, афиняне же благополучно возвратились “под начальством Кимо-на, за тридцать дней до того умершего”, как выразился Фанодем» [6, с. 105], – так в жизнеописании героя автор рассказывает о последнем поступке Кимона, который принес грекам одну из самых блестящих побед над варварами.

Лукулл же, в отличие от Кимона, пишет Плутарх, наоборот, «еще в юные годы всей душой принадлежал к той изощренной образованности, которую называют «вольной» и которая предметом своим имеет прекрасное» [6, с. 107]. Однако впоследствии, согласно версии автора, он так предался наслаждениям и расточительству, «словно жизнь в свое удовольствие была менее подобающей ему летам, чем государственные дела и походы» [6, с. 153]. Согласно избранной логике повествования, внимание читателя Плутарх концентрирует не только на успешных боевых походах Лукулла, но и на причинах, приведших его к поражению в войне с понтийским царем Митридатом.

Основываясь в размышлениях, с одной стороны, на устных преданиях, с другой – на письменных свидетельствах прошлого (Тита Ливия, Флора, Евтропия, Орозия, Саллюстия, Цицерона и других античных авторов), Плутарх выдвигает свои, отличные от других, версии, по-своему объясняющие неудачи Лукулла в государственных делах и военных походах. Во-первых, по его мнению, он навлек на себя гнев римской правящей верхушки своими финансовыми распоряжениями в Малой Азии. Во-вторых, считает Плутарх, не «последней причиной тому было его собственное поведение: он никогда не умел быть ласковым с солдатской толпой, почитая всякое угождение подчиненным за унижение и подрыв власти начальствующего. А хуже всего было то, что с людьми могущественными и равными ему по положению он тоже ладил плохо, глядел на всех свысока и считал ничтожествами по сравнению с собой» [6, с. 146].

Безусловно, в создании образов, достойных подражания или, наоборот, осуждения, Плутарх опирается на предшествующий ему историко-литературный опыт. Однако, осваивая его в качестве основного источниковедческого материала в контексте беллетризованно-го биографического повествования, подходит к нему весьма избирательно. Отталкиваясь от стереотипных представлений о великих мужах древности, закрепленных в многовековой традиции античной культуры, он оценивает их нрав и деяния с собственных позиций.

Так, по мнению Плутарха, Лукулл для того, чтобы стать главнокомандующим в войне с Митридатом, изменил собственной природе и решился «на дело недостойное и непохвальное» [6, с. 113]. «Недостойное и непохвальное» автор видит в том, что для достижения своих корыстных целей его герой использовал любовь женщины и уважение человека, который испытывал к нему доброе расположение. Безусловно, в такой ситуации автор не может оставаться безучастным и свою точку зрения выражает однозначно. «Но стоило Лукуллу добиться своего – и ему уже не было нужды в дальнейшем содействии Преции или Цетега: все сограждане в полном единодушии поручили ему Митридатову войну, считая, что никто другой не способен лучше довести ее до конца: Помпей все еще бился с Серторием, Метелл был слишком стар, – а ведь только этих двоих и можно было считать достойным соперником Лукулла в борьбе за звание полководца» [6, с. 113], – пишет по этому поводу Плутарх.

В полемике херонейского писателя с разноречивыми взглядами на жизнь биографического героя важнейшим становится соотношение «личность в культурной памяти поколений – личность в представлении автора», вытекающее в свою очередь из функционального в занимательном жизнеописании соотношения «факт – вымысел». В полифонизме многовековых суждений автор пытается найти такую «правду» о живом оригинале, которая максимально соответствовала бы личности «великого» человека. С одной стороны, Плутарх с воодушевлением рассказывает о военном таланте Лукулла, его храбрости в военных походах, о его верности законам, благочестивой преданности старшим. С другой – этот герой, волей жизненных обстоятельств получил в свои руки огромную политическую власть, которой по сути дела он до конца и не ведал. Возможно, именно здесь, предполагает Плутарх, следует искать причины его неудач на государственном поприще и нарушения традиционных норм общечеловеческой морали.

Подобный ракурс восприятия героев типичен в целом для автора «Сравнительных жизнеописаний». Кроме того, Плутарха как биографа-моралиста интересуют, во-первых, внутренние, нравственные, качества изображаемой личности, проявленные в государственной деятельности. Во-вторых, приметы частной жизни и индивидуального бытия героя, отражающие неповторимый мир индивидуума. В-третьих, внешние свойства, которые, по Плутарху, также являются важной составляющей натуры человека. В целостном изображении образа-персонажа для выражения своего согласия или несогласия в споре с «оппонентами» автор использует характерные для него синтаксические единицы: «я не понимаю», «я делаю исключение», «я бы не сказал», «я одобряю и полагаю», «что касается меня» и т.д.

Так, пытаясь разобраться в полифонии сведений и суждений о Демосфене как о государственном деятеле, Плутарх пишет: «И я не понимаю, отчего Теопомпу вздумалось утверждать, будто он отличался непостоянством и не способен был долго хранить верность одному и тому же делу, одним и тем же людям. Совершенно ведь ясно, что он до конца держался того направления в политике, которое выбрал вначале, что не только не менял своих убеждений в течение всей сво- ей жизни, но и самой жизнью пожертвовал, чтобы им не изменить» [6, с. 505]. Вступая в спор с эпохой греческого красноречия в лице Феопомпа, заботившегося главным образом об эффектности, а не достоверности изложения материала о Демосфене, Плутарх пытается скорректировать устоявшееся в веках общественно-историческое мнение о герое.

По Плутарху, Демосфен всегда придерживался твердых политических убеждений, иногда даже в ущерб личным интересам. Защищая его от нападок Эсхина, обвинявшего афинского оратора в несоблюдении траура по собственному ребенку, он пишет: «А то, что Демосфен свое семейное горе, слезы и причитания оставил женщинам, а сам поступил так, как считал полезным для государства, я одобряю и полагаю, что настоящий муж, а тем паче государственный деятель должен всегда стремиться к общему благу, от своих личных забот и переживаний отказываясь в пользу общественных, и эту репутацию свою беречь гораздо строже, чем актеры в роли царей и тиранов, которые тоже смеются и плачут на сцене не по своему настроению, а только в тех случаях, когда этого требует действие пьесы» [6, с. 512].

По мнению биографа, высшей нравственной ценностью поступков общественного человека является его добродетельное начало, исходящее из сущностной природы человека. В жизнепонимании, которое задается размышлениями Плутарха в «Пире семи мудрецов» и проецируется в структуре каждой биографии сборника, можно выделить следующие основные моменты. Во-первых, ориентация героя на благо отечества, включающая в себя обязательное почитание сограждан. Во-вторых, знание и исполнение им законов государства. В-третьих, его умение господствовать над своими страстями в угоду общего дела. Знание и соблюдение принципов этих моральных канонов, считает Плутарх, ведут государственного человека к нравственному совершенству и позволяют ему обессмертить свое имя в памяти потомков. Таковыми по сути дела Плутарх изображает всех «великих людей с великими почестями».

Но слава людей с великим именем, с точки зрения Плутарха, во многом сопряжена и с величием их образа в частной жизни. Отмечая новаторство Плутарха как талантливого мастера словесного живописания, Мишле замечает: «Эти подробности частной жизни, столь интересные, столь драгоценные при изучении нравов, нередко опускались, и должны были опускаться теми из древних, которые писали историю народов, а деликатность новейших писателей оскорблялась их низменностью. Плутарх один из всех писателей осмелился предложить нам эти наивные картины…» [4, с. 8].

Благодаря этим «наивным картинам» в проекции жизни объектов исторического прошлого «Сравнительные жизнеописания» Плутарха приобрели самоценный характер. В отличие от своих жанровых предшественников человека он рассматривает не только с позиций государственной, но и общечеловеческой морали. Такой подход к жизнеописанию «великих мужей» древности не мог не требовать пересмотра стереотипных взглядов на историческую личность. Отсюда – и сопоставительная позиция в изображении жизни биографического героя, в котором государственная добродетель сочетается (или не сочетается) с его личной добродетелью. Так, предлагая «обновленный» образ исторической личности, основанный на фактографическом материале прошлого, Плутарх с позиций своего времени моделирует собственное представление о внутреннем и внешнем мире персонажа.

Так, с первых глав биографического повествования о Филопомене внимание читателя Плутарх останавливает на несоответствии реального облика героя общепринятым представлениям о его «скверной наружности». Не ставя перед собой задачи дать развернутую портретную зарисовку героя, все же замечает: «Фило-помен не был безобразен, как думают некоторые: доступна обозрению его статуя, еще и теперь находящаяся в Дельфах» [5, т. 1, с. 428]. Однако в лаконичной характеристике внешности героя очевидно стремление автора опровергнуть общественное мнение, закрепленное в обывательском сознании поколений «из-за его простоты в обращении и скромности в одежде». Для Плутарха внешний облик последнего из эллинов, после которого «Греция не дала уже ни одного великого мужа, достойного ее» – важная грань его человеческой натуры [Там же].

Жизнь своих героев Плутарх воспринимает как талантливый мастер словесного живописания – комплексно, т.е. через внешние и внутренние свойства их личности. В создании их образа, искаженного в культурной памяти поколений, он стремится достичь максимальной исторической объективности и художественной выразительности. Его конечная цель – разоблачить «коллективный миф» о «великом» человеке прошлого, в котором душа и тело должны были находиться в гармонии.

Так, в жизнеописании греческого государственного деятеля и полководца Фемистокла Плутарх пишет: «В храме Лучшей советницы еще в наше время находилась также маленькая статуя Фемистокла; видно, что у него была не только душа, но и наружность героя» [5, т. 1, с. 235]. Очевидно, что стилевые особенности портрета, восходящие к традициям монументального изображения человека в скульптурных изваяниях античности, актуальны и для манеры Плутарха. Кроме того, заметим, что в большинстве случаев сведения о телесном облике исторических личностей Плутарх мог черпать исключительно из их скульптурного изображения. Однако знания о внешних чертах «великих мужей» автор подчиняет своему творческому замыслу и использует их для познания нравственного начала личности, ее душевного склада.

Соответственно высшую цель портретного изображения в контексте занимательного жизнеописания

Плутарх усматривает в восстановлении не внешнего, а внутреннего соответствия образа-персонажа его живому оригиналу. Так, соотнося образ Лукулла, воспроизведенный в мраморной статуе, с собственными представлениями о его личности, пишет: «При этом мы будем держаться истины: ведь благодарного воспоминания о его подвигах достаточно, а принять в оплату за свое правдивое свидетельское показание лживые вымыслы о себе он и сам не пожелал бы. Когда живописец рисует прекрасный, полный прелести облик, мы требуем от него, если этому облику присущ какой-нибудь мелкий недостаток, чтобы он не опускал его совсем, но и не воспроизводил слишком тщательно: ведь в последнем случае теряется красота, в первом – сходство. Равным образом, раз уже трудно или, вернее, просто невозможно показать человеческую жизнь, безупречно чистую, то, как и при передаче сходства, лишь воспроизводя прекрасное, следует держаться истины во всей ее полноте» [6, с. 85].

Формируя эстетическое и нравственное мышление своего читателя, Плутарх, с одной стороны, создает обобщенно-героический характер прошлого со всеми присущими им внешними и внутренними атрибутами жизни. С другой стороны, этот образ-идеал античного мира создан автором как фактографическое исследование жизни реального человека, что позволяет говорить о стремлении его автора выйти за рамки традиционного представления о свойствах «великого» человека.

Плутарх полагает, что в наружности человека-героя скрыты важнейшие черты его доблестного характера. Однако в выборе средств художественной выразительности он весьма сдержан и немногословен. Очевидно, здесь стоит брать во внимание и то, что для эстетического сознания эпохи Плутарха и его современников уже само слово «великий» ассоциировалось исключительно с образами мужей древности. Так, описывая внешность Помпея, автор вскользь замечает: «В юности Помпей имел довольно привлекательную внешность, которая располагала в его пользу прежде, чем он успевал заговорить. Приятная наружность соединилась с величием и человеколюбием, и в его цветущей юности уже предчувствовались зрелая сила и царственные повадки. Мягкие, откинутые назад волосы и живые блестящие глаза придавали ему сходство с изображением царя Александра (впрочем, не столько было истинного сходства, сколько разговоров о нем)» [6, с. 278]. Величие Помпея, по мнению Плутарха, заключено в индивидуальности самого героя, а не в его схожести с Александром.

К портретному сходству этих героев Плутарх относится не более чем к досужим вымыслам потомков. В описании благородной внешности Александра, в отличие от изображения наружности Помпея, на передний план выдвигает не внутренние, а внешние свойства образа героя. В словесной зарисовке Александра он, как и Лисипп в статуе македонского полководца, отмечает такие отличительные детали его наружности, как «легкий наклон шеи и томность взгляда», «белизну кожи», «благоухание», которое исходило от всего тела. Однако в чертах македонского полководца Плутарх не усматривает ни величия, ни человеколюбия, что было свойственно сопоставляемому с ним Помпею. Более того, размышляя о том, почему от всего его «тела исходило благоухание, которое передавалось и его одежде» [6, с. 364], он заключает: «Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и склонность к пьянству и вспыльчивость» [Там же]. В такой технике словесного живописания, ориентированной на описание противоречивой жизни героя, прославившего себя «многочисленными и великими подвигами», нет еще детализации и динамичности живого портрета [Там же]. Доминирующая художественная составляющая портрета здесь – истолкование личности как обобщенного типа «великого» человека-героя вообще, но героя, отличного от предшествующих «штампованных» в многовековой традиции образов.

Таким образом, в создании исторических образов Плутарх стремился показать их как с субстанциональной, так и с атрибутивной стороны, соединяя эти начала в структурно-смысловое единство. Исходя из целей жанра занимательного жизнеописания, в изображении личности биографических героев свое предпочтение он отдает таким построениям беллетризованных образов прошлого, в которых продуктивным являются функциональные соотношения «личность – личность» и «личность в культурной памяти поколений – личность в представлении автора». Внешние факты жизни «великих мужей» древности, беллетризованные в историко-культурном пространстве античного мира, ему интересны ровно настолько, насколько они могли способствовать раскрытию нрава и характера исторических личностей. Именно в реализации этой художественной задачи он понимал свою цель как автора «Сравнительных жизнеописаний». Неслучайно Жюль Мишле, исследователь творчества Плутарха, заметил: «Большая часть великих уроков морали, которые он нам преподносит, заключается в простом пересказе событий; объяснения не послужили бы ни к чему для тех, кто не в состоянии был уловить философского наставления в фактах, так хорошо предъявленных» [4, с. 13].