Оцифрованные права как электронно-виртуальная фикция для юридического обеспечения оборота субъективных требований

DOI:

Развитие цифровых информационных технологий способствовало появлению нового класса активов, относительно которых между субъектами права стали возникать правовые отношения [8, с. 421]. Для обозначения таких объектов в научной литературе нередко используются такие термины как «криптоактивы» или «виртуальные активы» [1, с. 141].

До марта 2019 г. регулирование общественных отношений, возникающих по поводу криптоактивов осуществлялось исходя из общих принципов права, так как специальные правовые нормы, отражающие специфику гражданского оборота новых явлений, характерных для экосистемы цифровой экономики, отсутствовали. В марте 2019 г. в Гражданский кодекс РФ (далее – ГК РФ) была введена конструкция «цифровые права», а в августе 2019 г. и в июле 2020 г. в соответствии с Федеральным законом «О привлечении инвестиций с использованием инвестиционных платформ и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» от 02.08.2019 № 259-ФЗ (далее – ФЗ № 259 от 2019 г.) и Федеральным законом «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» от 31.07.2020 № 259-ФЗ (далее – ФЗ № 259 от 2020 г.) в юридическом лексиконе появились такие выражения, как «утилитарные цифровые права», «цифровые финансовые активы» и «цифровая валюта».

Исследование

Проблематика определения правовой природы и соотношения категорий «цифровые права», «цифровая валюта», «цифровые финансовые активы», «утилитарные цифровые права» заключается в том, что если опираться на действующие в настоящее время пра- вовые дефиниции этих категорий, содержащиеся в нормах ГК РФ и ФЗ № 259 от 2019 г. и ФЗ № 259 от 2020 г., то цифровой финансовый актив и утилитарное цифровое право есть не что иное, как разновидность категории «цифровое право», рассматриваемой законодателем в качестве специфического объекта гражданских правоотношений.

Согласно п. 1 ст. 141.1 ГК РФ цифровые права представляют собой совокупность обязательственных и иных прав. Если в отношении отнесения к цифровым правам категории «обязательственные права» особых проблем не возникает (главное определиться: кто кредитор, а кто должник), то в отношении допустимости выделения в составе цифровых прав категории «иные права» требуются определенные уточнения.

Помимо обязательственных прав, в ци-вилистической доктрине в качестве нематериальных объектов гражданских правоотношений выделяются: вещные права; личные неимущественные права; права на результаты интеллектуальной деятельности и корпоративные права. Судя по природе вещных прав, они не могут являться разновидностью цифровых прав, так как объектами вещных прав являются предметы материального мира, а оборот цифровых прав осуществляется в виртуальном пространстве. Не могут относиться к категории цифровых прав и личные неимущественные права, так как они не имеют товарно-стоимостного характера и неотчуждаемы от личности их носителя. Таким образом, российский законодатель под цифровыми правами понимает совокупность обязательственных, корпоративных и исключительных прав.

Нормы ст. 8 ФЗ № 259 от 2019 г. определяют, что разновидностью утилитарных цифровых прав являются: 1) право требовать передачи вещи (вещей), не относящихся к категории «регистрационных вещей», или вещей, сделки с которыми подлежат обязательному нотариальному удостоверению; право требовать передачи исключительных прав на результаты интеллектуальной деятельности и (или) прав использования результатов интеллектуальной деятельности; 3) право требовать выполнения работ или оказания услуг. Следует отметить, что содержание и условия осуществления таких прав должны определяться инвестиционной платформой.

В качестве цифровых финансовых активов в соответствии с нормами п. 2 ст. 1 ФЗ № 259 от 2020 г. могут выступать: 1) денежные требования; 2) возможность осуществления прав по эмиссионным ценным бумагам; 3) права участия в капитале непубличного акционерного общества; 4) право требовать передачи эмиссионных ценных бумаг. Эти требования и права считаются цифровыми финансовыми активами только тогда, когда это указано в решении о выпуске цифровых финансовых активов, а учет, обращение и выпуск таких виртуальных активов в информационной системе должны осуществляться с использованием технологии распределенного реестра.

Анализ вышеприведенных правовых конструкций позволяет А.Ю. Чурилову сформулировать обоснованные сомнения в целесообразности позиционирования цифровых прав в качестве специфических объектов гражданских прав. Автор отмечает большую схожесть содержания действующих норм, регламентирующих оборот цифровых прав с нормами, регулирующими оборот бездокументарных ценных бумаг [7, с. 107]. Разделяя данную точку зрения, в процессе исследования современного российского законодательства мы пришли к выводу, что, говоря о категориях «цифровые права», «цифровые финансовые активы» и «утилитарные цифровые права», следует понимать под ними не какие-то особенные объекты гражданских правоотношений, а рассматривать их с позиций формы закрепления совокупности имущественных требований в электронно-виртуальной среде.

Формулируя нормы, касающиеся «утилитарных цифровых прав», законодатель говорит о них, как о способах фиксации имущественных прав, касающихся требований о передаче вещей, об оказании услуг или о выполнении работ, а также о предоставлении исклю- чительных прав на результаты интеллектуальной деятельности, выступающих в качестве эквивалента инвестиционных вложений. Если же законодатель касается общественных отношений по поводу «цифровых финансовых активов», то в данном случае специфика фиксации имущественных прав проявляется в использовании технологии распределенного реестра, а сущностью этих имущественных прав являются требования, имеющие денежно-стоимостное выражение. Думается, что в рамках дискуссии о цифровых финансовых активах вполне обоснованно говорить о них, как о цифровых аналогах векселей, акций, облигаций с денежным покрытием и опционов эмитента.

Что же касается такого феномена, как «цифровая валюта», то это действительно определенное новшество. А.А. Ситник предлагает рассматривать цифровую валюту в качестве «особого финансового инструмента» [5, с. 112].

Согласно п. 3 ст. 1 ФЗ № 259 от 2020 г. цифровой валютой является совокупность электронных данных в форме цифрового кода или обозначения, которые содержатся в информационной системе. Сами по себе эти данные какой-либо ценности не представляют, что позволяет А.О. Иншаковой, А.И. Гончарову, Д.Е. Матыцину и другим ученым обозначать их как «криптозаписи» [3, с. 333, 344; 2, с. 77]. Однако по добровольному соглашению неопределенного круга лиц, являющихся участниками определенной информационной системы, функционирующей по технологии распределенного реестра, эти криптозаписи (как альтернатива существующим фиатным валютам) выступают в этой среде мерилом (эквивалентом) взаимных обязательств и расчетов. Причем этот эквивалент не подвержен администрированию со стороны какого-либо государственного эмиссионного центра, в качестве которого рассматриваются прежде всего национальные финансовые регуляторы (центральные банки) [6, с. 17].

О признании «цифровой валюты» в качестве оригинального объекта гражданских правоотношений, который активно используется в гражданском обороте, свидетельствуют и формулировки Проекта Федерального закона № 1065710-7 «О внесении изменений в части первую и вторую Налогового кодекса Российской Федерации» внесенного Правительством Российской Федерации в Государственную Думу РФ [4, с. 5]. В соответствии с п. 3 ст. 1 вышеназванного проекта цифровая валюта рассматривается как имущество, хотя при этом делается оговорка, что такой подход осуществляется в целях налогообложения.

Выводы

По нашему мнению, нормы, сформулированные в ст. 141.1 ГК РФ, ФЗ № 239 от 2019 г., ФЗ № 239 от 2020 г. должны быть соотнесены с нормами главы 9 ГК РФ, регламентирующей общественные отношения, которые характерны для такого основания возникновения гражданских прав и обязанностей, как «сделка». Мы считаем, что действующая редакция выше обозначенных норм требует достаточно серьезной корректировки, ибо законодателем в данном случае используются конструкции, описывающие оригинальные способы фиксации воли сторон, отражающие взаимосвязь участников гражданского оборота в цифровой среде. Думается, что, характеризуя гражданский оборот в киберпространстве, более корректно употреблять термин «оцифрованные права» нежели «цифровые права». В связи с этим предлагаем в качестве оцифрованных прав рассматривать некую фикцию, используемую для обеспечения работоспособности юридического механизма, опосредующего оборот субъективных имущественных требований в электронно-виртуальной среде.