Одежда как индикатор степени свободы и социально-экономического состояния общества

Наиболее распространенная сегодня трактовка свободы связывает ее с возможностью выбора среди разных вариантов (например, человек может облачиться в любую одежду или ходить голым). Однако существует и важное ограничение: любой индивид, с одной стороны, уникален, с другой – неизменно является частью общества, что порождает два типа свободы – «позитивную» и «негативную». В первом случае индивид стремится декларировать свою уникальность, выбирая место в жизни, включаясь в те или иные социальные группы; во втором – выступает против общественных ценностей, выходит за рамки принятого или допустимого поведения. Так, выбирая костюм, человек, чтобы выглядеть «не как все», может дополнить его необычными аксессуарами или подвернуть рукава, штанины и т. п., проделывая это с «принятыми» (или нет) в социуме предметами одежды (брюками, платьями, рубашками и т. д.). Следование социальным нормативам в одежде не всегда может нравиться индивиду, но, придерживаясь их, он стремится обезопасить себя от чувства одиночества, обретает внутреннюю уверенность в социальной приемлемости (это особенно характерно для массового общества). Это, впрочем, не отменяет возможности эпатажных (по-разному) проявлений в одежде, характерных для элитарных (по разным критериям, не только материальным) групп, обладающих большей свободой (и ресурсами) для самовыражения.

Согласно опросам сегодня россиянин, выбирая между свободой и стабильностью, предпочтет последнюю (70 %), каждый второй - по соображениям материального характера; примерно половина опрошенных не имеет четких представлений о свободе, но даже среди тех, кто считает себя свободным, каждый второй убежден, что возможностей выбора в реальности мало [1]. Действительно, «при всех данных ему обществом свободах современный человек также беззащитен перед силами, с которыми он сталкивается в своей повседневной жизни, как первобытный человек перед силами непонятной ему природы: он беспомощен перед анонимными социальными механизмами, действующими необъяснимо и непонятно для простого человека, они могут поднять его наверх или бросить вниз на социальное дно» [2]. Чтобы противостоять этим силам, обретя «позитивную» свободу, современный человек вынужден обучаться спонтанному (но нормативно допустимому) действию, т. е. диктуемому не жесткими шаблонами, а творческими порывами.

Нынешний идеал социального устройства акцентирует важность индивидуальной свободы, под которой понимается и признание права дееспособного индивида на отношения с любым другим дееспособным индивидом, согласным на них, т. е. на выстраивание социальных связей в формате взаимовыгодных союзов, что нередко предполагает своеобразную «свободу» от социальных обязательств и устойчивой идентификации с тем или иным сообществом, или на «деконструкцию механизмов социальной поддержки» [3]. Современный идеал свободы нередко оборачивается свободой от традиционных идентичностей (гендерных, семейных, поколенческих и пр.).

Несомненно, идеал свободы в советском социуме был иным. Не вполне корректно ряд авторов склонен квалифицировать советское общество как тоталитарное на протяжении всей его истории - нельзя отрицать существование в нем значительных ограничений свобод, в том числе за счет формирования соответствующих идентификационных моделей и поведенческих паттернов (коллективистского типа), однако была «неформальная» свобода выбора, скажем, художественных предпочтений. Несмотря на то что вводились запреты на те или иные книги, музыку и даже одежду, книги все равно читали, музыку слушали, одежду носили (ярко-гиперболистично это показано в фильме-мюзикле 2008 г. «Стиляги» В. Тодоровского). Такие неполитические сферы жизни, как любовь, дружба, наслаждение и единоборство с природой (альпинизм, спортивный туризм), переживания в литературном мире, научное творчество и даже девиантные практики (пьянство), при желании были открыты любому советскому гражданину [4, с. 13]. Конечно, государство стремилось контролировать и данные сферы, однако его возможности были ограничены, особенно на излете советской эпохи. В повседневных устремлениях и рутинных практиках «советский человек» вряд ли кардинально отличался от идеологически конструируемого «капиталистического» антипода в так называемых «свободных странах», т. е. понятие свободы оказывается весьма условным, не поддающимся оценке по неким универсальным критериям и конституируемым в рамках и условиях конкретного социума. Поэтому несвободное по нынешним универсальным меркам общество может восприниматься его членами как вполне свободное, а прежние свободы могут получать новое «содержание» (например, сегодня россияне имеют право на свободу вероисповедания, однако крайне незначительна доля верующих и во-церковленных - зачастую религиозность имеет номинальный характер).

Оптимальной аналитической «оптикой» для социологического анализа свободы в современном обществе, видимо, является феноменологическая традиция. В частности, она предполагает понимание реальности «других» через попытку поставить себя на их место не столько объективно, сколько через реконструкцию мировоззренческих схем, выраженных, например, во внешнем облике. Так, костюм (вид, цвет, детали и прочие элементы кодификации) позволяет визуально выразить общность взглядов и настроений людей. Маркируя и социально-стратификационные, и лич-ностностно-мотивационные особенности, костюм дает возможность «считывать» (или приписывать) социальные позиции человека и степень его личной свободы (самовыражения). Зная о системах кодификации одежды в определенную историческую эпоху, мы можем реконструировать присущие ей частные и социальные свободы, охарактеризовать логику исторической трансформации конкретной социальной системы, оценивая свойственную ей «негативную» свободу (от ограничений и барьеров, от довлеющих обстоятельств внешнего окружения) и «позитивную» свободу

(самовыражения) как проявления способностей человека формировать собственное общество, властвовать над объективными ситуациями и т. п. [5, с. 52, 65].

По мнению П. Штомпки, в любом обществе можно выделить два уровня [6, с. 269-270]: общности (надындивидуальные системы) и субъекты (их члены), которые, будучи ограничены рамками систем, все же обладают определенной свободой, а потому каждый уровень существует как в потенции, так и в реальности. Следовательно, каждая система раскрывается в функционировании, а агенты - в действии, структура и агент всегда взаимосвязаны и не могут существовать друг без друга, но структура не поглощает агентов, они не растворяются в ней. Формы их синтетического сосуществования различны: по принципу инерции (в постоянном режиме, без радикальных поворотов), момента/континуальности (последовательная смена стадий развития без разворота вспять), последовательности (ни одна из стадий не может быть пропущена). Внутри структур субъекты свободны в том смысле, что могут идти против течения, быть анахроничными или нацеленными на будущее, т. е. реальные жизненные практики одновременно обусловлены «сверху» (фазой функционирования общества) и «снизу» (поведением индивидов и групп), но не сводимы ни к тому, ни к другому (яркий пример тому - одежда, с учетом, что структура и агенты склонны к самоизменениям).

Соответственно, любые социальные события соединяют в себе деятельность структур и действия субъектов, воздействуют как на структуры, модифицируя или создавая новые сети отношений, так и на субъектов, изменяя их потребности и поведение. Например, Октябрьская революция радикально преобразовала не только социальный строй, но и внешний облик новой элиты, которая стала «трудовой», а потому исчезло прежнее «праздное» платье, костюм, не предназначенный для труда; или в ситуации тотального советского дефицита возникли особые практики - «достать», «достать по знакомству» и т. п. Новые события порождают новые типы практик, в которых воплощаются прежде не существовавшие или изменившиеся сочетания деятельности структур и действий субъектов. Затем устоявшаяся новая практика начинает аналогичный цикл изменения структур и действий субъектов, модифицируя деятельность и способы ее реализации, что порождает следующий вид практик.

Так, вследствие советского товарного дефицита люди «конструировали» новые практики -поиск знакомых, работающих в магазинах, создание неформальных сетей приобретения дефицитных товаров: « Кума на базе работала в росгалантерее, подружка у меня работала в Пашковском райпо, одна подружка работала – база Крайпотребсоюз, другая подружка работала в салоне новобрачных, т. е. как бы дефицита ни в тапочках, ни в трусах – нигде у нас дефицита не было... Всегда надо было завести знакомство, поддерживать его, чтобы можно было потом обменяться или достать что-то » [7]. Именно так пишется «человеческая история в противоположность внутреннему функционированию общества» [8, с. 282]. Возможности агентов во многом зависят от того, во что они верят, а также от того, во что идеологические структуры (предписания, «встроенные в социальное сознание») хотят, чтобы они верили: уровень индивидуальной свободы в конкретном обществе в определенный момент - результат и выбора социальных субъектов вследствие адаптации к изменяющимся объективным условиям, и работы механизмов социетальной свободы, которая не подконтрольна субъектам. Реальная социетальная и индивидуальная свобода может существенно отличаться от провозглашенной институционально-правовой свободы; в каждом обществе в тот или иной исторический период сочетание двух уровней свободы имеет уникальный характер.

Важным ограничением предложенной П. Штомпкой схемы является рассмотрение субъек-тов/агентов как некой (пусть неоднородной) массы, в то время как в действительности социальные субъекты значительно отличаются друг от друга степенью свободы и потенциалом влияния на социальную динамику. Так, Т.И. Заславская отмечает неравномерное влияние разных социальных групп на общественные трансформации [9]: правящая элита устанавливает основные «правила игры» (правовые и обыденные), социально зрелые и активные представители в основном средних слоев эти правила закрепляют и развивают, остальная часть общества выбирает из предлагаемого набора нормативов наиболее подходящие и адаптируется к ним.

Подобное распределение «ролей» согласно степеням свободы выбора и поведения хорошо прослеживается в истории костюма, скажем, если предельно схематично реконструировать развитие советского общества после Октябрьской революции, уничтожившей классы дворянства и буржуазии и заставившей костюм рабочих, интеллигенции и служащих приспособиться к военным нуждам [10, с. 113-121]. Кожаные куртки, солдатские гимнастерки с широкими ремнями, френчи, сатиновые темные косоворотки с городскими пиджаками - основная одежда мужчин; женские платья делались из военного сукна, девушки носили красные косынки и повязки, которые теперь завязывали не на подбородке, а на затылке; комсомольцы носили «юнгштурмовки», заимствованные у немецкой молодежной коммунистической организации (гимнастерка или куртка разных оттенков зеленого цвета с отложным воротником и накладными карманами, ремнем и портупеей). Характерно полное отсутствие декоративных элементов – сказались и тяжелые экономические условия, когда у людей просто не было средств для украшения одежды, и кодификация сумок, шляп и ярких цветов в одежде как буржуазных атрибутов. Первым массовым костюмом советской эпохи, по сути, стала красноармейская форма, хотя ее «дизайнеры» вдохновлялись русским национальным костюмом: старинная отделка петлицами была дополнена символическим красным цветом воротника, обшлагов и звезды на шлеме, похожем на древнерусскую шолому с бармицей, которые носили воины еще в XIV в., и т. д.

В дореволюционное время носить готовое платье считалось уделом бедных – высшее общество облачалось в одежду на заказ, имея возможность самовыразиться, следуя в то же время моде. Шитье, будучи давней и почтенной традицией в Российской империи, было обязательным элементом женского образования – выпускницы школ кройки и шитья получали аттестаты с правом открывать собственные курсы швейного мастерства. Так, Н. Ламанова, известный советский модельер, шила одежду царской семье и всей российской аристократии, а после революции создавала массовую одежду и одевала жен высших чиновников, поскольку советская элита была более свободна в выборе костюма и имела возможность облачаться в одежду по фигуре. Впрочем, гражданский бытовой костюм 1920-х гг. также был частично заимствован из русского национального костюма: Н. Ламанова в созданных в 1919 г. при художественно-производственном подотделе Наркомпроса Мастерских современного костюма делала практичную одежду, используя бечеву, холст, солому, шнуры, противопоставляя ее по идейному содержанию, формам и применяемым материалам костюмам нэпманов, подражающих западной моде и позже стигматизированных как «нетрудовые элементы» [11].

Однако дорогие вещи носили не только нэпманы, но и семьи высокопоставленных функционеров, а также известные люди. Те, кто не располагал достатком, перешивали старые платья по выкройкам, которые было трудно достать. Шагом в «просвещении» народа в области моды стал выпуск в 1928 г. журнала «Красная панорама», где была опубликована статья А.В. Луначарского о том, «своевременно ли подумать рабочему об искусстве одеваться», но уже к 1930 г. издания не существовало, хотя благодаря промышленному и культурному развитию страны появились первые хлопчатобумажные ткани с набивным рисунком (цветочным орнаментом, узорами), позволив советским гражданам «примерить» новые образы. В 1934 г. в Москве на базе опытно-технической лаборатории треста «Мосбелье» был создан Дом моделей на Сретенке. В 1936 г. в Московском текстильном институте было организовано отделение художественного моделирования и конструирования одежды. В 1938 г. открыт Московский дом моделей. Постепенно советский костюм от грубых кожаных курток и простых вещей цвета хаки трансформировался в моделированный костюм из набивных тканей.

Одной из основных тем советского дизайна 1920–1930-х гг. стал «производственный костюм» – разные варианты одежды для врачей, пожарных, пилотов, строителей, продавцов. Теорию костюма, исключающую любую моду, пытались разработать мастера и идеологи московского ИНХУКа (В. Степанова, Б. Арватов, А. Родченко и др.), полагая, что моду должны вытеснить простота, удобство, гигиеничность и «социально-техническая целесообразность». Однако этого не произошло – молодежь увлеклась футуристическими идеями, возникли «супрематические» орнаменты на свитерах и шарфах. С появлением Московского дома моделей созданием советского костюма стали заниматься уже не художники, а модельеры, однако в период дефицита доступ к качественной и красивой одежде имела преимущественно партийно-советская номенклатура – заложенное еще в 1920-е гг. неравенство доступа к одежде (« о новой паре и думать нашему [рабочему] брату нельзя – обувь раздается только коммунистам и матросам » [12]) воспроизводилось и в иной социальной системе.

В 1930-е гг. возросло производство ситца, появились первые автоматические ткацкие станки и новые сорта тканей (креп, коленкор, атлас, сукно, бостон и др.). В 1931 г. были открыты «торг-сины», которые обслуживали гостей из-за рубежа и советских граждан, имевших наличную валюту, а также золото, драгоценности и прочие ценные вещи для обмена на продукты питания и потребительские товары (в частности, хорошую одежду), но просуществовали они лишь до 1936 г. Процветали комиссионные магазины, продажа товаров с рассрочкой. Советской номенклатуре была доступна модная одежда, в том числе европейского производства, заказ платья в дорогих ателье, у частных портных, в ведомственной мастерской Наркоминдела на Кузнецком мосту. К середине 1930-х гг. в СССР восстановили ателье и обычные граждане тоже смогли позволить себе шить одежду на заказ, по собственному вкусу, хотя особой популярностью пользовались частные портные, которые применяли еще дореволюционные ткани, пуговицы и крой. Мировая мода также проникала в Советский Союз – модными становятся удлиненный силуэт женского костюма, струящи- еся платья с чуть завышенной талией и рукавом-фонариком, красная помада и укладка волос волной, бывший признак буржуазности - шляпы. Самыми модными считались актрисы, старавшиеся соответствовать идеалам женской красоты, пропагандируемой западным кинематографом. Единственным поводом «выгулять» красивую одежду были танцы, поход в театр, на концерт (как, впрочем, и сегодня), а также курортный отдых.

В 1935 г., приехав в Москву, дизайнер Э. Скиапарелли была поражена видом советских граждан: « Мне казалось, что одежда для рабочих должна быть простой и практичной, но я увидела настоящее буйство шифона, плиссе и оборок » [13]. Присоединение Прибалтики к СССР дало новый толчок проникновению в советское общество модных западных тенденций и породило в кругу городской интеллигенции споры о костюме и эксперименты с одеждой. Однако для большей части населения модная и красивая одежда оставалась недоступной по причине ее дефицита и дороговизны, в костюме ярко проявлялись различия горожан и селян, жителей столицы и провинции. Внутри каждого «пространства», например крупного города, люди одевались по-разному, в зависимости от социального положения: по одежде можно было судить об уровне жизни человека, его материальных возможностях, претензиях на самовыражение и пр. (возник феномен спекулянтства). Итогом 1930-х гг. стало признание государством, что мода - нормальное и востребованное населением явление, особенно в ситуации нарастания темпов миграции и урбанизации. Следовало подчеркнуть удивительную способность советских женщин даже при тотальном дефиците и идеологическом прессинге выглядеть ярко и интересно.

В 1940-е гг., несмотря на тяжелейшее военное время, люди стремились следовать модным тенденциям, которые формировал советский кинематограф, - усложнялись вечерние и нарядные платья, появлялась обувь на платформе и танкетке, с открытым носком и пяткой (следуя принципу цикличности, сегодня возрождаются схожие модельные образцы). Однако магазины одежды и ателье были закрыты, и в условиях военного времени женщины стали носить мужской военный костюм. После войны государство в ходе строительства централизованной социалистической экономики стремилось разработать единую концепцию костюма, контролируя тем самым внешний вид граждан, но средств на это не хватало и многие предприятия продолжали выпускать одежду по прежним образцам. К концу 1947 г. в стране сложилась широкая коммерческая сеть универмагов, снова открылись ателье, где старались изготавливать одежду по иностранным модным лекалам, многие женщины обшивали себя и свои семьи сами, что давало определенную свободу самовыражения в костюме (впрочем, серьезно ограниченную финансово). Параллельно шел централизованный поиск советского идеала одежды, который должен был «соединить мечту и фантазию художника с мастерством конструктора и современной техникой производства» [14]. Кроме того, советский костюм должен был быть массовым, бессословным и общедоступным.

С середины 1950-х гг. возможности самовыражения человека в модной одежде возросли: проходили конкурсы лучшей модели одежды, возникла мода на натуральные шубы, которая сохраняется до сих пор, был открыт ГУМ, а в нем особый стол заказов - двухсотая секция для привилегированных клиентов, но с собственной иерархией (постоянный пропуск имело партийное и правительственное руководство, родственники и знакомые могли проходить в секцию только в их присутствии; министры, депутаты, герои социалистического труда, академики и т. п. посещали отдел по одноразовым пропускам, иногда таковые предоставлялись актерам и манекенщицам, если им нужно было представлять страну за рубежом). Простые люди вынуждены были простаивать в гигантских очередях и не обладали достаточными средствами для свободного выбора одежды. На международных выставках можно было увидеть модную советскую одежду, но она редко доходила до прилавков. Те, кто хотел одеваться модно и индивидуально, либо учились шить, либо заказывали вещи в ателье, но для этого нужно было купить качественную ткань и найти хорошего мастера, что было отнюдь не легкой задачей.

Еще в 1940-е гг. на Кутузовском проспекте было открыто спецателье для обслуживания партийной номенклатуры, куда поступали иностранные ткани и фурнитура, а одежда шилась только по ордерам. В массовое производство модели костюмов из Дома моды не выходили - в моделях, предназначенных для рядовых советских граждан, приветствовались дешевизна ткани, незамысловатость и ограниченное число деталей кроя, рентабельность в производстве и удобство в эксплуатации, а главное - строгое следование ГОСТу. Важными событиями 1950-х гг. стали появление синтетических материалов (кстати, современный массмаркет также предлагает покупателям модели известных домов мод, но не из натуральных тканей, а из синтетики, что удешевляет вещь и делает ее общедоступной), импорт китайских товаров и проникновение журналов мод из братских социалистических стран. VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в 1957 г. в Москве наглядно показал советским гражданам, как одеваются иностранцы.

В это же время возникли первые фарцовщики - профессиональные перепродавцы импортных вещей. В 1959 г. в Москву приехал парижский модный дом «Диор» - прошел закрытый показ мод для элиты. Кроме того, чтобы приобщить обычных людей к моде, французские манекенщицы прошлись по ГУМу и центральным московским улицам. Вышли просветительские брошюры «Искусство одеваться», «Мода и мы» и др. Появились стиляги (субкультура просуществовала до 1960-х гг.) – юноши в брюках-дудочках, свободных клетчатых или цветных пиджаках с узкими галстуками и в ярких рубашках с рисунком, девушки в платьях в стиле «нью-лук» с пышными юбками, которые либо доставали одежду у фарцовщиков, либо шили ее на заказ. В СССР все еще не было «глянцевой индустрии», понятия «модный фотограф» и изготовителей модной одежды на любой вкус и кошелек.

С 1960-х гг., несмотря на пропаганду «советского» сдержанного стиля в одежде и все еще превышение спроса над предложением, дома моделей существовали во всех крупных городах, а разница между западной и советской одеждой состояла больше в качестве и доступности, чем в соответствии моде. В моду вошли платье-пальто, женские костюмы, ретро-стиль, молодежный стиль в мужской одежде, лодочки на шпильке, болоньевые плащи и пр. Особенно престижными у советских покупателей в условиях сохраняющегося товарного дефицита считались вещи из ГДР, Польши, Югославии и других социалистических стран, по определению более доступные дипломатам, артистам, гражданским морякам и летчикам, номенклатурным работникам, а также жителям приморских городов.

В 1970-е гг. начался период промышленного моделирования советской одежды, усложнился рисунок на тканях, возникла мода на джинсы (приличную одежду можно было достать либо через фарцовщиков, либо «по блату», либо отстояв гигантскую очередь) [15]. В это десятилетие в советское общество проникли внешние образы хиппи, сглаживающие различия в женской и мужской одежде, ретро-стиль, мода на обувь-«дутики», которые в СССР начали выпускать в 1976 г. на фабрике «Парижская коммуна», и обувь на платформе, стиль панков (обилие аксессуаров, металлических деталей и булавок на одежде), шотландская юбка с запахом, застегивающаяся на крупную декоративную булавку, черные кожаные брюки-дудочки, короткие стрижки, щедро залитые лаком, и т. д. В 1980-е гг. перечень доступных для воспроизводства внешних образов пополнили неформалы с «неправильными» прическами, одеждой, макияжем и аксессуарами. Конечно, возможности самовыражения в одежде использовались преимущественно молодежью, а для взрослого человека приемлемым считался строгий классический стиль, хотя в целом одежда стала более свободной [16].

Таким образом, в СССР свобода в целом и в одежде в особенности ассоциировалась с западным образом жизни, поэтому особым шиком считалось ношение костюма, выполненного по европейским модным лекалам из импортных тканей и фурнитуры. Чтобы носить модную, а значит, дефицитную одежду, которую хочешь, а не ту, что навязывают государственные потребительские стандарты, необходимо было обладать хотя бы одним из четырех видов социального капитала: умением шить (с доступом к необходимым тканям), «членством» в советской элите (эквивалентом обладания властью, знакомствами и финансами), связями (в нужных сферах) или выходом на спе-кулянтов/фарцовщиков (наиболее простым и доступным ресурсом для простого человека).

Декларируемая свобода выбора одежды и реальная свобода самовыражения в костюме у среднестатистического советского человека явно не совпадали, ограничения накладывали и макрофакторы (модель государственного производства и продажи одежды), и мезофакторы (например, тип поселения – столица, город или село, приморский город или глубокая провинция), и микрофакторы (уровень достатка, наличие «блата» и пр.). В результате одежда становилась основным «кодификатором», благодаря которому можно было безошибочно идентифицировать род деятельности, материальное положение и место жительства индивида. Наиболее ярко внешне (костюмом) выделялась советская элита, обладавшая широкой свободой выбора и способная позволить себе одеваться так, как того требовали душа и социальное положение. Другой ярко проявляющей себя в одежде группой стали люди творческих профессий и члены субкультур. Их стремление к самовыражению ограничивалось товарным дефицитом и финансовым положением.

Сегодня идеологические ограничения в одежде ушли, но материальные барьеры сохраняются. Тем не менее возможности самовыражения человека в костюме зависят от его социальноэкономического положения в меньшей степени, чем от личных пожеланий. Ряд критиков современной российской действительности на этом основании утверждают, что Советский Союз можно назвать страной рефлексированной свободы, а нынешнюю Россию – нет, потому что сейчас гораздо меньше запретов, человеку труднее отличить свободу от несвободы и легче ошибиться, приняв за свободу лишь ее притворные аналоги (например, когда почти неограниченная свобода выбора одежды и прочих потребительских благ маскирует жесткий идеологический контроль и т. д.).

Ссылки:

• 1.    Чувство свободы и другие аспекты жизни. Как ощущение свободы влияет на жизнь человека? [Электронный ресурс]. URL: http://fom.ru/obshchestvo/11327 (дата обращения: 03.11.2016).

• 2.    Гофман М. Американская Идея // День и ночь. 2009. № 3.

• 3.    Кальней М.С. Идеал свободы и характер его влияния на проблемы взаимодействия личности и общества // Эконо мические и социально-гуманитарные исследования. 2015. № 4.

• 4.    Шубин А.В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008.

• 5.    Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

• 6.    Там же. С. 269–270.

• 7.    Нечаева Е. Структуры и социальные практики повседневности в условиях трансформации советского общества // Общество: социология, психология, педагогика. 2012. № 1.

• 8.    Штомпка П. Указ. соч. С. 282.

• 9.    Заславская Т.И. Социальный механизм трансформации российского общества // Социологический журнал. 1995. № 3.

• 10.    Каминская Н.М. История костюма. М., 1977.

• 11.    Шейхетов С.В. Нэпманы как социальная группа: самосознание, самоорганизация, взаимодействие с властями [Электронный ресурс]. URL: http://zaimka.ru/sheikhetov-nepmen (дата обращения: 03.11.2016).

• 12.  История советской моды. Часть первая – 1920-е [Электронный ресурс]. URL: http://www.casual-info.ru/moda/ward-

  robe/168/11705/ (дата обращения: 03.11.2016).

• 13.  История советской моды. Часть вторая – 1930-е [Электронный ресурс]. URL: http://www.casual-info.ru/moda/ward-

  robe/168/14339/ (дата обращения: 03.11.2016).

• 14.    Гронов Ю., Журавлев С. Власть моды и советская власть: история противостояния [Электронный ресурс]. URL: http://polit.ru/article/2006/12/21/fashion (дата обращения: 03.11.2016).

• 15.    Советская мода 1970-х: джинсы и хиппи, «дефицит» и «блат» [Электронный ресурс]. URL: http://ria.ru/weekend_life-style/20121207/787742091.html (дата обращения: 03.11.2016).

• 16.    Мода 80-х в СССР. Какой она была? [Электронный ресурс]. URL: http://www.retromoda.ru/soviet-fashion/soviet-fashion-80th.html (дата обращения: 03.11.2016).