Особые категории уголовного права России

Отдельно взятая отрасль права, как известно, имеет свою специфику, оперирует как общими для всех или комплекса отраслей права категориями и принципами, так и категориями, принципами, традиционно свойственными именно данной отрасли. К примеру, в названии отрасли «уголовное право» в Российской Федерации уже усматривается особый термин. Характерны для данной отрасли и такие понятия, как «преступление», «наказание», «судимость», отличает ее и принцип личной ответственности и др.

Происхождение термина «уголовное право» до настоящего времени не выяснено. В разных странах мира данную отрасль права именуют в зависимости от того, какая идея лежит в ее основе: либо как право о преступлениях (в Англии – «criminal law», Польше – «prawo karne», во Франции – droit criminel, Эстонии – «kriminaalõigus», Чехии – «trestní právo», Сербии – «кривично право», Сомали – «sharciga dembiyada» и др.), либо как право о наказаниях (в Болгарии – «наказател-но право», в Германии – Strafrecht, в Норвегии – «strafferett», Дании – «strafferet», Италии – «diritto penale» и др.).

Термин «уголовное право» – традиционно русский. Предполагается, что его происхождение исторически связано с распространенным в древности подходом к мере ответственности – «отвечать головой», т. е. жизнью, за совершение наиболее опасных для общества деяний [1]. В толковом словаре живого великорусского языка В.И. Даля слова «уголовь» и «уголовье» толкуются как «за что виноватый подлежит смертной казни или тяжкой, торговой каре» [2]. В приведенном толковании слова «уголовь» четко прослеживается идея о значимости для отрасли уголовного права России именно наказания. Выражение «Отвечать головой» вполне можно понимать и как осмысленность своих поступков, как «быть виновным, способным нести ответственность».

Термины «преступление» и «наказание» должны быть чисто уголовно-правовыми, впрочем, в России они и были таковыми, пока принятый в декабре 2001 г. Кодекс РФ об административных правонарушениях (КоАП) не посягнул на термин «наказание», введя в оборот термин «административные наказания» (в Кодексе РСФСР об административных правонарушениях 1984 г. использовался термин «меры административного взыскания»), что, в свою очередь, потребовало использовать для различия применительно к уголовному праву термин «уголовное наказание», а зря.

Преступление и наказание являются центральными понятиями уголовного права. Не случайно Ф.М. Достоевский дал название «Преступление и наказание» своему социально-психологическому и социально-философскому роману, полно и трогательно раскрывающему всю глубину переживаний лица, обдуманно совершившего преступление

Заметим, что как название отрасли, так и составляющие ее предмет термины «принцип личной ответственности» и «судимость», отражающие специфику уголовного права, актуальны и сегодня, однако нет уверенности об их должном значении в будущем. Ведь идею социально-психологического восприятия романа Ф.М. Достоевского уже следует осознавать с оговоркой «Преступление и «уголовное наказание».

С периодической регулярностью, особенно в последние пять лет, реформаторы уголовного закона стали посягать и на термин «преступление», охватывающий все общественно опасные деяния, предусмотренные уголовным законом, предлагая деление их на «преступления» и «уголовные проступки». Полемика о выделении в уголовном законе, наряду с понятием «преступление», понятия «уголовный проступок» не нова для российского уголовного права, как известно, «все современное – обязательно производное от прошлого и совсем не обязательно имеет перспективное будущее» [3]. Она зародилась в Российской империи еще в XVIII веке, велась и в 1980-е годы, и в период подготовки проекта УК РФ, и после его принятия, но эта идея не снискала поддержки у большинства ученых, практических работников и у законодателя. К моменту внесения 31 октября 2017 г. Верховным Судом РФ в Государственную Думу Федерального Собрания РФ проекта федерального закона «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в связи с введением понятия «уголовный проступок»» дискуссии обострились и снова, как показало время, не нашли поддержки. Термин «уголовные проступки» не сузил понятие «преступление», то есть не включен в действующий УК.

Относительно новый УК Республики Казахстан, введенный в действие в 2015 г., включил в оборот термин «уголовные правонарушения» (ст. 1 УК Казахстана), разделив их на «преступления» и «уголовные проступки», комплексно и последовательно оперируя этими терминами по их значению в соответствующих нормах применительно к тем или иным институтам. Следует обратить внимание на то, что в УК Республики

Казахстан к термину «преступления» не добавляется определение «уголовные», это устоявшийся термин уголовного права, а вот к терминам «правонарушения» и «проступки» добавляется определение «уголовные», так как указанные термины не только в Казахстане ассоциируются с разным поведением человека (дисциплинарные, гражданско-правовые, аморальные и пр.). Ну и к чему такое нагромождение в уголовном законе? Период действия УК Республики Казахстан показал, что введение уголовного проступка не отразилось на его эффективности: в позитивную сторону ничего не изменилось, а вот сложности у правоприменителя появились. Если бы и эта идея воплотилась в России, то центральными понятиями уголовного права стали бы «уголовные правонарушения, преступления, уголовные проступки и уголовные наказания». Это ли те необходимость и целесообразность, от которых зависит эффективность действия уголовного закона? Может быть, правильнее идти по пути декриминализации отдельных преступлений, предания им статуса «административные правонарушения»? Представляется, так все бы было на своих местах без смешения.

Реформаторы уголовного кодекса посягнули и на классический принцип отрасли уголовного права – «личной ответственности», снова развернув дискуссию о введении в уголовное право России ответственности юридических лиц. При этом они ссылаются на положения ст. 18 Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию (заключена в Страсбурге 27.01.1999) и ст. 26 Конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции (принята в Нью-Йорке 31.10.2003 Резолюцией 58/4 на 51-м пленарном заседании 58-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН). Но в указанных документах речь идет об установлении ответственности юридических лиц. К примеру, в ст. 18 Страсбургской конвенции перечислены такие преступления, как активный подкуп, злоупотребление влиянием в корыстных целях и отмывание доходов, и определены формы взаимосвязи и взаимодействия физического и юридического лица, требующие привлечения последнего к ответственности…». А в ст. 26 ООН от 31.10.2003 прописано: «1. Каждое Государство-участник принимает такие меры, какие, с учетом его правовых принципов, могут потребоваться для установления ответственности юридических лиц за участие в преступлениях, признанных таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией. 2. При условии соблюдения правовых принципов Государства-участника ответственность юридических лиц может быть уголовной, гражданско-правовой или административной». Повторимся, в упомянутом документе речь идет об ответственности юридических лиц (не обязательно уголовной), в нем прямо прописано, что каждое государство принимает такие меры, какие с учетом его правовых принципов могут потребоваться… В них нет прямого указания именно на уголовную ответственность юридических лиц, напротив, воплощена идея учета своих «правовых принципов». Зачем же ломать традиционный принцип личной ответственности в уголовном праве России? Несмотря на то, что во многих странах установлена уголовная ответственность юридических лиц (в Грузии, Дании, Китае, Корее, Македонии, Молдове, Норвегии, Польше, Португалии, Румынии, Финляндии, Франции, Хорватии, Чехии, Швейцарии, Швеции, Эстонии и многих других), эта идея в России и сегодня не нашла поддержки. Ст. 19 УК об уголовной ответственности только вменяемого физического лица после принятия УК не менялась. Но приходится сомневаться, надолго ли? Справедливости ради заметим, что принцип личной ответственности не включен в УК, поскольку в одном из его проектов предполагалось установить ответственность юридического лица, и вопрос все еще открыт.

В работах именитых ученых мы не всегда находим четкую позицию по данному вопросу. Например, А.В. Наумов пишет: «С течением времени развитие научно-технического и социального прогресса заставляет нас отказываться от многих привычных представлений… на наш взгляд, это традиционное психологическое понимание вины (по УК РФ как умысла и неосторожности) было создано в уголовном праве исключительно в отношении уголовной ответственности физических лиц, а исторически еще до тех пор, как корпоративная (коллективная) уголовная ответственность была прописана в уголовном законе (уголовном праве). Последнее же, то есть корпоративная (коллективная) уголовная ответственность, является принципиально (качественно) отличным от уголовной ответственности физических лиц и требует также принципиально нового подхода к решению проблемы в уголовном законе (уголовном праве…)». Далее возникает вопрос, «неужели придется поступиться классическими принципами уголовного права?» [1]. Законописцы, надо заметить, уже посягнули на этот принцип, изменив через шесть лет после введения УК ФЗ от 08.12.2003 № 162-ФЗ редакцию ч. 2 ст. 8 УК, указав, что «штраф, назначенный несовершеннолетнему осужденному, по решению суда может взыскиваться с его родителей или иных законных пред- ставителей с их согласия». Исправительное воздействие штрафа и без того равно «нулю», а уж применительно к несовершеннолетним, да еще и в случаях, когда заплатят родители (тех несовершеннолетних, у которых они есть и у которых есть средства), которые и без этого предписания закона заплатили бы, вообще теряет смысл. Ну ведь не экономическая же цель в конце концов стоит перед наказанием.

Следует понимать, что уголовный закон создается и совершенствуется с тем, чтобы охранять своими специфическими средствами (главным образом, внушая уверенность каждому, кто совершил преступление, в неотвратимости ответственности, в угрозе наказания и его применения) личность, общество и государство от преступных посягательств. Именно «своими специфическими средствами», а не заимствованными из других отраслей права или зарубежного опыта. Авторы монографии «Современное государство в эпоху глобальных трансформаций» правильно утверждают, что если «государство становится преступным, то оно само в этом виновато. Разумеется, это не исключает ответственности конкретных физических лиц…» [4]. Далее авторы указанной монографии размышляют: «Почему нужно ставить вопрос об уголовной ответственности именно государства, а не конкретных должностных лиц и тем более конкретных исполнителей? …повто-римся, что в ряде случаев в принципе нельзя установить виновного: процесс принятия решения с учетом бюрократии, как правило, очень сложен, запутан… Вопрос о формах этой ответственности и способах привлечения к ней – это вопрос будущего» [4]. Ну, как понимать, «что в ряде случаев в принципе нельзя установить виновного»? А что, в будущем этот принцип исчезнет, или будут привлекать к ответственности невиновного?

Примерно такой же подход находит отражение в идеях сторонников установления уголовной ответственности юридических лиц. Не вдаваясь в полемику о якобы необходимости введения в УК РФ уголовной ответственности юридических лиц, подчеркнем: в уголовном праве Российской Федерации реализация этой идеи не только уничтожит здравый смысл классического принципа личной ответственности, присущего именно уголовному праву России. Такой подход к субъекту уголовной ответственности чреват еще и проведением чреды уголовных процессов, привлечением к ответственности меняющихся представителей юридического лица. Сторонники уголовной ответственности юридического лица предлагают в числе мер его уголовной ответственности реорга- низацию, ликвидацию юридического лица. Как это будет выглядеть применительно к государству? Применительно к «преступному государству» вообще не понятно, какие меры применять (переворот устраивать, правительство менять?), потом устанавливать виновных физических лиц и привлекать их к ответственности? И так целая цепь процессов? В итоге снова потерпевшими окажутся простые граждане. Юридические лица в России являются субъектами гражданско-правовой ответственности и уже почти 20 лет – административно-правовой. Для решения вопроса о целесообразности установления в России уголовной ответственности юридических лиц вообще и государства в частности важно решение вопроса о ее оценке на предмет возможности органичного включения в российскую правовую систему. Думаю, что «органического включения» не получится, а может иметь место привычное «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Если идеи о введении категории «уголовных проступков» и о признании юридических лиц субъектом уголовной ответственности до настоящего времени не получили поддержки ни у большинства ученых России, ни у законодателя, то некоторые принципы и институты уголовного права подвергнуты не оправданным здравым смыслом изменениям. Это, например, решение вопроса о принципе законности с введением в ст. 15 УК части 6 о возможности менять установленную законом категорию преступления судом. В ст. 3 УК РФ закреплён принцип законности, запрещающий применение аналогии закона (подчеркнем, закона). И вдруг в 2011 г., спустя 15 лет после начала действия УК, в ст. 15 вводится ч. 6 о предоставлении суду права по своему усмотрению вопреки установлению закона изменять категорию преступления. При этом самим законом не урегулировано положение о том, чем должны руководствоваться суды при решении вопросов, прямо зависящих от категории преступления (той категорией, которая установлена законом, или той, какую установил суд). Этот вопрос разъяснен в п. 1 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 15.05.2018 № 10 «О практике применения судами положений части 6 статьи 15 Уголовного кодекса Российской Федерации», согласно которому изменение категории преступления на менее тяжкую улучшает правовое положение осужденного, поскольку влияет, в частности, на назначение осужденному к лишению свободы вида исправительного учреждения (ст. 58 УК); назначение наказания по совокупности преступлений (ст. 69 УК); назначение условного осуждения

(п. «б» ч. 1 ст. 73 УК); отмену или сохранение условного осуждения (ч. 4, 5 ст. 74 УК); возможность освобождения от отбывания наказания в связи с деятельным раскаянием (ст. 75 УК), c примирением с потерпевшим (ст. 76 УК), истечением срока давности уголовного преследования или исполнения обвинительного приговора суда (ст.78, 83, 94 УК), изменением обстановки (статья 80.1 УК) или вследствие акта об амнистии (ст. 84 УК), применением к несовершеннолетнему принудительных мер воспитательного воздействия (ст. 92 УК); а также на исчисление срока наказания, после фактического отбытия которого возможны применение условно-досрочного освобождения от отбывания наказания (ст. 79, 93 УК) или замена неотбытой части наказания более мягким видом наказания (ст. 80 УК РФ); исчисление срока погашения судимости (ст. 86, 95 УК). Таким образом, и этот вопрос решил суд. Может быть, это формирование позиции: суд над законом, своеобразное понимание принципа независимости судей или вмешательство в пределы возможностей злоупотребления правом, что мало чем отличается от судебного произвола [5] и способствует процветанию коррупции, а не противодействию ей? По такому пути идти не след, уж слишком завуалировано все.

Вопреки сложившейся теории права осуществляется законописцами и криминализация деяния. Так, присущий преступлению признак «уголовная противоправность», отраженный в ч. 1 ст. 14 УК словами «предусмотренные настоящим Кодексом» и увязанный со степенью общественной опасности совершенного субъектом деяния, в реформах стал превращаться в принцип «опасности лица». Теперь это уже явно обозначенная в законе тенденция выражается в «превращении» одного и того же по степени общественной опасности деяния из административного правонарушения в преступление, исходя из установления степени опасности лица, по сути не воспринимающего содеянное как преступление, определяемой количеством раз совершения им этого деяния в пределах юридически значимых последствий (ст. 151.1, 157, 158.1, 212.1 и др. УК РФ). В частности, в результате исключения неоднократности из института множественности (ст. 16 УК РФ утратила силу ФЗ от 08.12.2003 № 162-ФЗ) и тем самым отсутствия повышения степени опасности неоднократно совершаемых лицом тождественных или однородных преступлений (неоднократность не образует квалифицирующего отягчающего признака преступления) стали криминализироваться, заметим, на время (пока лицо считается «под- вергнутым административному наказанию» – в большинстве случаев, согласно ст. 4.6 КоАП, в течение года), административные правонарушения. То есть в понятие «преступление» как бы введен признак так называемой административной преюдиции. А в ст. 212.1 УК РФ временные границы такого «превращения» приобрели замысловатые пределы: деяние признается преступлением, если лицо, его совершившее, ранее привлекалось к административной ответственности за совершение административных правонарушений, предусмотренных ст. 20.2 КОАП РФ, «более двух раз в течение ста восьмидесяти дней». По прошествии указанного времени совершение лицом все такого же деяния снова превращается в административное правонарушение. Может быть, это приводящая «к деформации нравственных ценностей», порожденная откровенным, воинствующим проявлением общего бескультурья так называемая «новая нормальность» не только в обществе, но и в юриспруденции [6]? Вряд ли при таком подходе к определению уголовной противоправности деяния уголовный закон будет работать как механизм швейцарских часов.

Реформаторы уголовного закона посягнули и на теорию соучастия в преступлении, придав в ФЗ от 9 декабря 2010 г. № 352-ФЗ «действиям пособника (как одного из соучастников) значение самостоятельного состава преступления, тем более что пособничество в Примечании 1 к ст. 205.1 УК РФ определяется точно так же, как и в ч. 5 ст. 33 УК РФ» [7, 8]. Кроме того, факт установления в ч. 3 ст. 205.1 более строгого наказания за пособничество террористическому акту (ч. 1 ст. 205 УК), захвату заложника, совершенному организованной группой либо повлекшему по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия (ч. 3 ст. 206 УК), чем за исполнение собственно теракта или захвата заложника при особо отягчающих обстоятельствах, демонстрирует непрофессионализм реформаторов уголовного закона.

И уж совсем явное незнание теории соучастия в преступлении в уголовном праве проявили законотворцы в ФЗ от 03.02.2014 № 15-ФЗ, внеся изменения в ст. 263.1 УК РФ и дополнив преступление, совершаемое только по неосторожности, такими особо квалифицирующими признаками, как совершение преступления группой лиц по предварительному сговору (ч. 3) и организованной группой (ч. 4), в то время как в ст. 32 УК РФ с момента его принятия четко прописан субъективный признак соучастия, то есть возможность соучастия в совершении только умышленного преступления.

Тот факт, что «на предупреждение организованной преступности прямо работают нормы уголовного закона…» [9], не означает расширение института соучастия за счет возможности усмотрения только отдельных его признаков, а не всех четырех, как того требует ст. 32 УК, при причинении вреда несколькими лицами. Термины «группа лиц по предварительному сговору» и «организованная группа» неприменимы к институту соучастия в преступлениях, совершаемых по неосторожности. Хотя в теории права высказываются суждения о том, что соучастие в неосторожных преступлениях «фактически возможно, но не признается таковым теорией уголовного права» [10]. Законодатель не должен ломать теорию права, тем более, когда ее положения, в отличие от ст. 17 УК РСФСР, определявшей соучастие как «умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении преступления», повторим, с предельной ясностью прописаны в ст. 32 УК («в совершении умышленного преступления»). Виды соучастия, обязательным признаком которых является совместное умышленное участие в совершении умышленного преступления двух и более лиц или же просто «совместное» последовательное, не связанное общей целью причинение (со-причинение) вреда по неосторожности, имеют разную смысловую нагрузку и по-разному квалифицируются.

В теории права можно было бы поставить вопрос об усилении ответственности, когда крупный и особо крупный ущерб причинен вследствие так называемого «пофигизмского» мотива. Например, вся поставленная продукция непригодна для использования из-за того, что стрелочник по рассеянности не перевел стрелку, и товар был отправлен в другом направлении; упаковщики товара по невнимательности использовали не тот материал; грузчики, не ознакомившись с особыми правилами погрузки именно этого товара, слегка, даже не заметив, повредили упаковку; а в вагоне, опять же из-за расхлябанности работника и недосмотра контролера, не была установлена должная температура, влажность и пр. Как установить, кто в конечном счете виновен? Просматривается вина в форме неосторожности каждого. Вопросов много, в том числе и о природе содеянного тем или иным лицом. Ясно одно, если в каждом деянии будет установлена вина определенного лица, каждый и понесет соответствующую ответственность за содеянное по неосторожности. Санкции закона – относительно определенные, и в их пределах можно учесть характер содеянного и степень вины каждого. Для этого не стоит ни ломать ин- ститут соучастия в преступлении, ни вводить новые конструкции, осложняющие практику квалификации преступления.

Особого внимания заслуживает выдвинутая законодателем идея исключения из санкций ряда преступлений минимального предела наказания в виде лишения свободы. Дошли до абсурда, установив в ст. 111 УК РФ пределы лишения свободы от двух месяцев до, соответственно, 8 (ч. 1), 10 (ч. 2), 12 (ч. 3), 15 (ч. 4) лет. Это явно коррупционная направленность закона и ничем не оправданное расширение судейского усмотрения. Гуманизм как принцип уголовной политики реализуется всей системой действия уголовного закона, а не «абсурдным» установлением минимального предела (в два месяца) наиболее строго наказания (лишения свободы) за тяжкие и особо тяжкие преступления.

Совершенствование закона – естественный процесс прогрессивного движения общества в соответствии с временем, и «новая новь» состоит в том, чтобы в окружении устоявшихся научных постулатов обогатить культурную среду системы его норм предписаниями, отличающимися ясностью для тех, для кого этот закон принят. Новая новь уголовного закона призвана уравновесить злое и доброе, сгладить противоречия, исключить его неприменимость в силу своих же предписаний, двусмысленность. Отказ от устоявшихся, зарекомендовавших себя временем теоретических положений отрасли права во имя так называемой не всегда понятной оптимизации оборачивается сведением на нет действия закона, разрушением более или менее приемлемых форм борьбы с преступностью.

Развитие научно-технического и социального прогресса неизбежно требует внесения изменений в закон, но это не должно в корне ломать классические постулаты особой отрасли права – уголовной.