Отношение черноморских горцев к Российской империи в начале Первой мировой войны

В Государственном архиве Краснодарского края хранится документ, способный навести исследователя на рассуждения и вызвать немало вопросов. 6 декабря 1914 г. в тифлисскую канцелярию императорского наместника на Кавказе была отправлена депеша из Новороссийска, от Черноморского губернатора:

« Вследствие отношения, от 17 Октября сего года за № 2007, сообщаю Канцелярии, что проживающие во вверенном мне округе мусульмане-татары и персидско-подданные к войне отнеслись безразлично, как до присоединения к воюющим против нас державам турков, так и после.

Что касается черкесов, то все селения в той или иной мере старались придти на помощь семьям запасных и раненым по мере сил, не говоря о том, что наиболее исправно и продуктивно охрану телефонной линии несут именно черкесы.

Первыми откликнулись мусульмане дер. Карповка, доставившие в Июле 57 р. на нужды войны, затем Красно-Александровцы, представившие 200 руб., Псеушховцы, представившие 50 руб., и уже после объявления войны Турцией поселяне дер. Псебе представили 30 руб. Наконец, Красно-Александровцы вновь на днях доставили на 25 человек по одной перемене теплого белья на сумму 100 руб.

В день бомбардировки п. Туапсе из д. Карповки прискакал посланный черкес старик Ебрук Напсо с просьбой указать, не нужны ли черкесы на помощь и куда им для этого придти.

5 Октября все черкесское население, поздравляя чинов полиции с первым годовым праздником, просило повергнуть к ногам Государя Императора свои верноподданнические чувства.

В Сочинском округе имеется лишь один пункт (д. Кичмай), населенный русско-поддан-ными мусульманами-черкесами, которые никакого сочувствия к Турции в ея войне не проявили; ввиду двухмесячной болезни их муллы, они особых богомолений о ниспослании победы России в настоящей войне не совершали, но сами молились в мечети об этом; на нужды пострадавших от войны кичмайцы пожертвовали 41 руб. 85 коп., каковое пожертвование в сравнении с малочисленностью населения и малой зажиточностью его является для них значительным. На этих днях испросили разрешения о постановлении приговора о выражении Государя Императора одушевляющих их верноподданических чувств.

Губернатор » [1].

Первая Всероссийская перепись населения 1897 г. зафиксировала в Черноморской губернии (Черноморское побережье нынешнего Краснодарского края) 3103 «магометанина», из них 1939 черкесов [2] (к 1914 г. численность последних немного увеличилась). Наместника беспокоило, как проживающие в губернии мусульмане отреагировали на вступление турецкого султана в войну против России. Как следует из губернаторского доклада, черкесы не только не поддержали «единоверную» Османскую империю, но и активнейшим образом включились в общую борьбу.

Между тем беспокойство властей объяснимо и восходит к опасениям полувековой давности, ведь ровно за 50 лет до рассматриваемых событий окончилась кровопролитная Кавказская война, финал которой сопровождался переселением горцев с побережья на равнину (насильственным) и в Турцию (формально добровольным). «Необходимость депортации именно западных черкесов царское правительство обусловило стратегическим значением Западного Кавказа; оно полагало, что в случае какой-либо очередной войны при появлении вражеского флота в Черном море черкесы непременно возобновят борьбу…» [3]. Что же сделало эти опасения беспочвенными? Ответ на этот вопрос может быть достаточно поучительным.

Кроме прочих, одним из наиболее объективных факторов следует признать то, что «колониальная» политика Российской империи, в том числе на Кавказе, отличалась от таковой у других держав. Население вновь присоединенных территорий не ставилось во второстепенное положение относительно метрополии и ее элиты, а инкорпорировалось в российское общество, становилось такими же подданными царя, как и остальные, с равными правами и обязанностями (естественно, соответствующими социальному статусу).

После «умиротворения» Кавказа российское правительство стало активно проводить политику приобщения «мирных черкес» к российскому сообществу, то есть подчинять кавказских горцев, в том числе адыгов, нормам права Российской империи. Однако правительство не стало сразу же приказным путем вводить у горцев «общие гражданские законы», а, основываясь на уже известных данных о горских народах, решило использовать само традиционное право для постепенного их «просвещения». В результате перед нами предстает картина того, как русская администрация пыталась, с одной стороны, действовать, опираясь на «исконные народные обычаи», а с другой – приспосабливать эти обычаи под правила общероссийских законов и тем самым реформировать местную культуру по образцу метрополии.

4–5 июня 1865 г. Главнокомандующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич утвердил Положение о «военно-народных» округах, которых было пять: Псекупский, Лабинский, Зеленчукский, Эльборусский и Урупский [4]. Географический принцип присутствовал, очевидно, только в наименовании округов, их же «персональный» состав, скорее всего, формировался по «племенному» принципу, о чем свидетельствует следующий документ: «Свод мероприятий по адату, употребляемых в военно-народных округах Кубанской области для побуждения должников к уплате долгов своим кредиторам» [6], представлявший собой таблицу, в которой колонки были озаглавлены согласно названиям округов. С 1885 г. начали свою деятельность окружные Горские словесные суды: с августа – Псекупский, с сентября – Зеленчукский, с октября – Лабинский и Урупский, с декабря – Эльборусский.

О словесных судах надо сказать отдельно. Образование это было весьма любопытно как с историко-этнографической, так и с юридической точки зрения. По идее, эти суды были призваны, с одной стороны, обеспечить сохранность адатско-шариатского права среди горцев, с другой – поставить его применение под законный контроль и, как следствие, постепенно дезавуировать.

Становится ясно, что состав и принципы действия суда призваны были уменьшить авторитет мусульманского шариата, ставшего своего рода символом непокорности горцев, хотя бы и посредством повышения значимости традиционных адатов. При этом, однако, не следует думать, что русские имперские законы также были поставлены в подчиненное адату положение. Напротив, «…скоро обнаружилось, что адаты в разнородном населении округов иногда существенно разнятся между собой, это обстоятельство потребовало сличения свойств адатов, и более подходящие к духу общих законов Империи были признаны судьями на предварительном совещании с народом за общие для всего округа… на многие случаи вовсе нет подходящего решения в примерах прежних лет, и судьи решили обратиться к указаниям ныне действующих правил для мировых судов…» [7]. Само действие горских судов было ограничено, за председателем суда (российским офицером) оставалось право решающего голоса. Апеллировать по поводу решения суда, которое показалось горцу несправедливым, можно было к военно-народной администрации вплоть до начальника области [8]. Таким образом, словесные суды не столько обеспечивали соблюдение традиционного права и шариата, сколько, напротив, проводили, по сути, политику постепенного перехода с местного права на общероссийское.

Еще одним любопытным сюжетом использования русскими властями традиционных горских правил, равно и свободного в них вмешательства, стала деятельность Терско-Кубанской сословной (до 1869 г. – Терской сословно-поземельной) комиссии, определявшей права горских «дворян», дабы их узаконить в рамках права Российской империи. Новые подданные должны были привыкнуть к тому, что легитимностью обладают только права и обязанности, записанные в русском законе, а горские нобили – помнить, что правительство о них не забывает. Предполагалось, что традиционные права и привилегии господствующего сословия горцев будут тщательно изучены и подтверждены административной регламентацией. Для вящей точности и объективности комиссией были созваны «депутаты» от привилегированного сословия каждого «туземного» народа Терской и Кубанской областей. Однако усилия властей в этом направлении были полностью нейтрализованы общими процессами последствий войны и российских реформ.

Вдобавок желание русских властей ослабить в целом опасное для них влияние горской знати и, если получится, расширить социальную опору в горском обществе приводило к искусственной его «демократизации». Так, традиционное для «аристократических» адыгов (и, пожалуй, в определенной степени для «демократических») аульное управление – через «владельца» – было в административном порядке ликвидировано введением выборной должности аульного старосты, фактически зависимого от начальника округа. «Благодаря тому, что старшины хорошо поставлены в обществах и дорожат своим положением, они прилагают все силы, чтобы оправдать выбор общества и доверие начальства» [9]. Этот институт оказался настолько эффективным, что просуществовал до самой революции, пережив систему военно-народного управления (последняя была ликвидирована в 1869–1871 гг. введением гражданского управления [10]).

К тем же попыткам «демократизации» горского общества можно отнести и крестьянскую реформу. В России отмена крепостного права была произведена в 1861 г., на Кавказе в это время еще шла война. Покорение же Кавказа и необходимость как можно более полной унификации права по всей империи поставили перед кавказскими властями задачу освобождения горских крестьян. Однако проблем здесь возникало гораздо больше, чем при освобождении крестьян в России. В землях, уже вошедших в Российскую империю, дворянство привыкло смотреть на царя как на своего повелителя и соответственно воспринимать все исходящее от него. На Кавказе, где только что с таким трудом было установлено русское господство, следовало ожидать сопротивления вмешательству в вековые обычаи. Кроме всего этого, русские власти таким образом вмешивались в и без того сложные социальные отношения в северокавказских обществах, формально заняв сторону крестьянства и тем самым косвенно спровоцировав его на «неповиновение» владельцам.

В военно-народных округах местные власти начали процесс освобождения крестьян как бы исподволь, например по приговорам словесных судов, оправдывавших это подходящими положениями традиционного права [11]. Освобождение также производилось и в административном порядке. В 1869 г. область уже докладывала в столицу, что к 1 ноября 1868 г. в крепостной зависимости оставалось всего 5079 из 28 455 душ, то есть 28 % [12].

Основным «подспорьем» для администрации стало «просвещение» горцев. «Воспитанием мы приобретем верный залог покорности горцев, – полагало русское руководство, – если не в настоящем времени, то в будущем, приготовляя для гор население людей здравомыслящих и верноподданных» [13]. После окончания Кавказской войны царское правительство, желая как можно более эффективно включать горцев в общероссийское гуманитарное поле, стало открывать как начальные училища «в горском населении», то есть в некоторых аулах [14], так и горские гимназии в губернских и областных городах, в частности в Екатеринодаре и Новороссийске. При этом обучение велось в основном на русском языке, вследствие чего оказалось малодоступным и малоавторитетным для местного населения; изучение же школьниками родного языка официально началось уже в ХХ в., в последние годы перед Октябрьской революцией и проходило в основном на общественных началах [15]. И во время, и после войны наиболее отличившихся учеников отправляли учиться в столичные учебные заведения [16], существовали казеннокоштные вакансии для горцев в русских гимназиях.

«…Такого рода изменения формировали единое социально-правовое пространство» [17]. Адыги, в том числе черноморские шапсуги, постепенно втянутые в сферу российской «государственной» культуры, начинают все более отчетливо осознавать себя подданными Российской империи, которая теперь была и их государством. Таков результат в том числе действительно (а не карикатурно) «толерантной» национальной политики мнимой «тюрьмы народов».

Ссылки:

• 1.    Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. 468. Оп. 2. Д. 561. Л. 6.

• 2.    Материалы по истории западных черкесов. Архивные материалы 1793–1914 гг. Нальчик, 2012. С. 104, 110.

• 3.    Кушхабиев А.В. Очерки истории зарубежной черкесской диаспоры. Нальчик, 2007. С. 34.

• 4.    Материалы по истории … С. 47–43.

• 5.   ГАКК. Ф. 799. Оп. 1. Д. 2. Л. 9.

• 6.    Материалы по истории … С. 40.

• 7.   Там же.

• 8.   Там же.

• 9.   ГАКК. Ф. 799. Оп. 1. Д. 2. Л. 11–12.

• 10.    Мальцев В.Н. Административные реформы в казачьих областях Северного Кавказа во второй половине ХIХ в. // Проблемы истории казачества. Волгоград, 1995. С. 99–100.

• 11.    ГАКК. Ф. 774. Оп. 1. Д. 533. Л. 10 об.

• 12.    Там же. Д. 256. Л. 18–19.

• 13.    ГАКК. Ф. 260. Оп. 1. Д. 204. Л. 9 об.

• 14.    Материалы по истории … С. 92–93.

• 15.    Денисова Н.Н. Из истории языковой политики на Северо-Западном Кавказе // Этюды по истории и культуре адыгов. Майкоп, 1999. Вып. 2. С. 33.

• 16.    ГАКК. Ф. 260. Оп. 1. Д. 1490, 1746.

• 17.    Хлынина Т.П. Адыги Кубанской области в составе Российской империи (из опыта регулирования межнациональных отношений) // Тезисы докладов и сообщений Международной научно-практической конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Ф.А. Щербины. Краснодар, 1999. С. 133.