Подход Австрии к урегулированию конфликта в Сирии

не только с точки зрения типологизации подходов разных стран в конкретном конфликте, но и для понимания общих тенденции развития Австрии и Европы в целом. В рамках статьи, используя историко-описательный и историко-сравнительный методы, мы попытались представить отмеченную эволюцию, в том числе сопоставив применяемые страной инструменты профильных международных структур на «сирийском треке».

К концу 2000-х гг. среди австрийской правящей элиты сложилось двойственное восприятие места и роли Сирийской Республики в ближневосточных делах. Часть австрийских политиков рассматривала Дамаск в качестве потенциального посредника и даже участника миротворческих мероприятий на Ближнем Востоке. Прежде всего, речь шла о географически близких к Сирии и стратегически важных для Австрии Ливане и Голанских высотах, где находились расквартированные под эгидой ООН контингенты австрийской армии. Соответственно, любой конфликт вблизи зон этих миссий угрожал втягиванием сил бундесхеера в боевые действия, чего Австрия (подобно ФРГ) последовательно старается избегать на протяжении всего постбиполярного периода. Другая же часть истеблишмента страны, подобно большинству европейских политиков воспринимала Сирию в качестве дестабилизирующего для всего региона фактора1.

Эта двойственность исчезла после начала в стране гражданской войны. Дело в том, что Б. Асад, учитывая опыт Ирака 2003 г. и «арабского пробуждения», в подготовке которого страны Евроатлантического сообщества сыграли ведущую роль, стал максимально ограничивать влияние западных акторов на внутриполитические процессы Сирийской Арабской Республики (САР). Для Австрии и ее старших партнеров по ЕС это означало появление в регионе не-прозападного игрока (а потому и представляющего угрозу), влияющего на расстановку сил на всем ближневосточном пространстве.

На этом фоне Вена поддержала общий подход (по традиции сводящийся к бездоказательным обвинениям в нарушении прав человека) стран – участниц ЕС, настаивая на обеспечении максимального давления на режим сирийского лидера. Конечные требования сводились к смещению Б. Асада2 и его замене союзным Западу правительством, состоящим из так называемой «умеренной оппозиции». Обращает на себя внимание циничность подобного подхода, поскольку, обвиняя законно избранного сирийского президента в «подрыве демократии», сами страны «коллективного» Запада предлагали, по сути, антиконституционный переворот, то есть полностью антидемократическую меру.

Несмотря на указанное противоречие, австрийская дипломатия подкрепила свой подход целым спектром мероприятий. Их целью было создание базы для максимального ограничения (в идеале – полной изоляции) САР. На национальном уровне это воплотилось в масштабной критике президента страны. Апогеем этого стал озвученный в марте 2012 г. министром иностранных дел М. Шпинделеггером лозунг «об отсутствии политического будущего у Асада в Сирии»3. Очевидно, целью подобных выпадов являлась «подготовка почвы», прежде всего в глазах населения стран Европы, для оправдания этих прямо противоречащих демократическим принципам действий и одновременного обоснования изоляции Сирийского государства.

Одновременно Альпийская республика одной из первых выступила с запросом в Международный уголовный суд (МУС), требуя проведения разбирательств мнимых «репрессий Асада». По нашему мнению, выбор этого инструмента в качестве одного из средств давления имел явную параллель с успешно сработавшим Международным трибуналом по бывшей Югославии, осудившим С. Милошевича по похожим обвинениям. Вместе с тем заключение МУС закрепляло на юридическом уровне выдвинутые (вновь подчеркнем – бездоказательные) обвинения в отношении законно избранного сирийского лидера, а потому «развязывало руки» для применения жестких инструментов давления, прежде всего по линии ЕС. Принципиально важным представляется, что отмеченный запрос сделала именно Австрийская республика – нейтральная страна, а потому формально (но не де-факто) непредвзятая в каком-либо, в частности сирийском, конфликте.

Получив правовую опору, страны Евросоюза, включая Австрию, стали вводить санкции в отношении Дамаска. Их суть сводилась к ущемлению деятельности сирийских компаний и персональных ограничений в отношении Б. Асада и его окружения. При этом государства ЕС пытались закрепить статус этих мер через СБ ООН, тем самым стремясь представить решение Евросоюза как позицию всей системы Объединенных Наций. Столкнувшись с логичным и оправданным отказом

России поддержать этот шаг, справедливо ссылавшейся на опыт ливийских событий 2011 г., политики «единой Европы» подчеркнули, что «речь идет не о военной операции, а о политической изо-ляции»1. Эта попытка преподнести решение сирийской проблемы «по-другому» напоминает нам прецедент Косово, где отнятую именно силой (причем внешних участников в лице НАТО) часть сербской территории страны Евроатлантического сообщества пытались представить не актом сепаратизма, а чем-то «иным». В этой связи примечательно, что одним из главных создателей «плана Ахтисаари» о статусе Косово, часть положений которого впоследствии была применена при отделении автономного края, был австрийский политик и дипломат А. Роган. Соответственно, Австрия имела практический опыт подобной подмены интерпретаций, а потому выступала одним из «авангардов» критики сирийского руководства.

Провал проведения решения ЕС через ООН австрийская дипломатия стала компенсировать через вовлечение в изоляцию САР остальных государств Ближнего Востока. Главным образом, это проявилось в открытой поддержке курса большинства членов Лиги арабских государств (ЛАГ) по временной приостановке деятельности Сирии в Организации (по сути, ее исключения из структуры). Более того, через 3 дня после приостановки членства Дамаска в ЛАГ, 14 ноября 2011 г., статс-секретарь МИДа Австрии В. Вальднер подчеркнул «необходимость поддержки давления ЛАГ на режим Асада»2. Фактически это означало прямой призыв к введению санкций и поддержке противников сирийского президента. Между тем, такая линия Вены преследовала и другую, весьма прагматичную цель. Дело в том, что помимо самой Сирии еще три государства – Ливан, Иордания и Ирак – не поддержали упомянутую приостановку сирийского членства в Организации (Ахмадуллин, 2014: 124–125). Соответственно, особенно в случае Ливана, для Австрии было принципиально важным вынудить эти государства идти в «общем фарватере» европейского курса и не допустить использования их территорий для каких-либо торговых перевозок.

Все представленные шаги австрийской дипломатии преследовали более масштабную цель – создать образ изоляции Сирии якобы «всем миром», что, безусловно, не соответствовало действительности. Как показала практика, эти уроки не были извлечены странами Евроатлантического сообщества и применялись в отношении России после вынужденного запуска ею Специальной военной операции в феврале 2022 г. Однако, как и в сирийском случае, все эти попытки не увенчались сколько-нибудь значимым успехом, а, скорее, наоборот, содействовали усилению поддержки России со стороны развивающихся государств разных регионов мира.

Тем не менее, несмотря на весьма широкий набор мер, общая позиция Австрии в отношении сирийского урегулирования была более сдержанной в сравнении с партнерами по ЕС. Это было связано со стремлением австрийской дипломатии обеспечить смещение Б. Асада относительно бескровно и, главное, максимально быстрыми темпами, не допуская, таким образом, разрастания политического конфликта до уровня гражданской войны с трудно прогнозируемым итогом и, как следствие, плохо поддающейся урегулированию. Свидетельством этой линии стало сохранение австрийского посольства в Дамаске3, что продемонстрировало готовность хотя бы частично продолжить дипломатическое взаимодействие с правительством Б. Асада. Формально этот шаг подчеркивал и нейтралитет страны. Однако, безусловно, австрийские дипломатические ведомства выступали и в качестве средств сбора разведывательной информации и обеспечения контактов с представителями «умеренной оппозиции». Полагаем, в том числе и через этот инструмент Австрия пыталась привлечь все направления этой оппозиции к переговорам с целью, как выразился М. Шпинделеггер, «создания демократической альтернативы Б. Асаду»4.

Вместе с тем Альпийская республика весьма щепетильно относилась к вопросам применения вооружения и его поставок на сирийскую территорию. Наиболее наглядно это отражает подход страны к проблемам использования химического оружия. В то время как США, Франция и Великобритания безоговорочно возложили ответственность за применение 19 марта 2013 г. зарина в пригороде Дамаска (Хан аль-Асаль) на части сирийской армии, австрийская позиция оказалась более взвешенной. Это показал статс-секретарь Р. Лопатка, потребовав именно в день химической атаки подключения Сирии к Конвенции по запрещению химического оружия и проведения полноценного расследования1. Столь существенная разница в подходах обуславливалась диаметрально противоположными интересами всех четырех стран. Если Вашингтон, Париж и Лондон стремились получить повод для прямого вмешательства в конфликт, то Вена пыталась, наоборот, обеспечить условия для подключения к конфликту ООН через механизмы ОЗХО, тем самым не допуская разрастания противостояния и одновременно подкрепляя свой статус миротворца. Логичным продолжением этой линии стала стабильная поддержка Австрией эмбарго вооружений в САР, причем нередко сопровождавшаяся спорами с партнерами по ЕС. Одним из направлений этих дискуссий был жесткий отказ Австрии увязывать поставки с актами применения химического оружия. Это отчетливо дал понять министр М. Шпинделеггер, который на выступлении 22 марта 2013 г. (всего через 3 дня после инцидента в Хан-Асале) именно по вопросу эмбарго «проявил сдержанность на обвинения Великобритании и Франции режима Асада в использовании химических вооружений» и призвал опираться исключительно на результаты расследования ОЗХО2, тем самым четко разграничивая два вопроса. Наконец, в мае 2013 г. Альпийская республика блокировала предложенные Лондоном и Парижем в ЕС меры по снабжению оппозиции оружием европейских стран. Помимо отмеченных опасений австрийская дипломатия пыталась не допустить причисления к «умеренным» оппозиционерам наиболее экстремистских элементов, способных развязать длительные и масштабные боевые действия в стране с массовыми жертвами среди мирного населения.

Изменился тон австрийской риторики после повторных актов применения зарина 21 августа 2013 г. в районе Восточной Гуты на востоке от сирийской столицы. Так, 22 августа министр хотя однозначно и не обвинил подконтрольные Б. Асаду части в применении химического оружия3, но особо подчеркнул участие сирийского лидера в «вопиющих преступлениях против своего народа». Главной причиной этого, по нашему мнению, стало весомо большее число жертв указанной химической атаки (до 1 500 человек) и, главное, нахождение в зоне применения этого оружия инспекторов ООН. В этой связи австрийское руководство стало опасаться трех последствий. Во-первых, свертывание деятельности ОЗХО могло стать триггером к демонтажу системы присутствия ООН, в частности, важной для Австрии ЮНЕСКО и МАГАТЭ. Во-вторых, при сокращении участия ООН в конфликте его дальнейший ход мог развиваться по иракскому сценарию 2003 г. с проведением военных операций без мандата Совета Безопасности. В-третьих, уменьшение австрийского контингента стало бы весомым ударом по имиджу страны, особенно с учетом перехода инициативы по межсирийским переговорам к Швейцарии (Женевский формат по Сирии).

Представленные обстоятельства обусловили всего через неделю после событий в Восточной Гуте, 29 августа 2013 г., закрытие воздушного пространства Альпийской республики для пролета военных самолетов Североатлантического альянса, применяемых для ударов по частям сирийской армии4. Вскоре после этого Вена с энтузиазмом поддержала инициативу российского президента В.В. Путина по ликвидации всего арсенала химического оружия САР5. На практике это воплотилось в предоставлении вспомогательных средств и сотрудников для работы в совместной миссии ОЗХО – ООН (OPCW-UN Joint Mission in Syria).

После объявления г. Эр-Ракка своей «столицей» летом 2014 г. и выдвижения в качестве главной цели создания «всемирного халифата» ведомые запрещенными в России террористическими организациями «Джебхат ан-Нусра» и ИГ боевики перешли в масштабное наступление. Пик этого натиска пришелся на 2015 г., когда под их контроль попало более половины территории страны. Особо важным, в частности, для австрийского руководства, стало наличие у боевиков относительно четкой системы управления (Salama, 2016: 21). С ее помощью была обеспечена координация действий с террористическими ячейками в Ираке, которые еще с лета 2014 г. вели так называемый

«поход на Багдад». Соответственно, подобное развитие событий спровоцировало угрозу падения государственности на обеих территориях с последующим расширением охвата деятельности террористов до размеров всего ближневосточного региона, а потенциально и Европы.

В этой связи 14 октября 2014 г. министр иностранных дел С. Курц, в том числе под давлением военных ученых академии им. Марии Терезии1, объявил ИГ главной угрозой для ЕС и призвал все мировое сообщество противостоять этой структуре2. Между тем глава внешнеполитического ведомства подчеркнул и наличие среди террористов жителей европейских государств, включая австрийцев. Эти слова фактически отразили качественную трансформацию восприятия европейскими и конкретно австрийскими лидерами террористической угрозы, исходящей из Сирии. В реалиях середины 2014 – начала 2015 гг. она стала восприниматься в качестве угрозы для всего пространства ЕС и национальной безопасности каждого из участников союза. Показателем понимания этого австрийским руководством стало основание уже 01 декабря 2014 г. консультативного центра и открытие горячей линии по борьбе с терроризмом3.

Представленное выше изменение интерпретации последнего обусловило концентрацию усилий Вены на обеспечении внутренней безопасности, причем преподносимого в качестве вклада в борьбу с глобальным терроризмом4. Основным направлением этой деятельности стало максимальное ограничение распространения на территории страны экстремисткой идеологии. Так, австрийское правительство существенно повысило контроль над переписками и постами в социальных сетями, причем с руководством наиболее крупных из них – Facebook и Twitter – переговоры вел лично С. Курц. Одновременно правительство страны стало создавать систему жесткого контроля деятельности на австрийской территории мусульманских общин. Опираясь на наиболее крупную из них – Исламское религиозное общество Австрии (IGGiÖ) – правительство страны добилось от нее осуждения всех мусульманских радикальных концепций на Ближнем Востоке и, разумеется, в Европе, а затем запустило жесткие проверки всех религиозных общин. В 2015 г. Бундестаг принял поправки в «Закон об исламе»5, согласно которым проповедовать ислам в Австрии имели право только официально зарегистрированные религиозные сообщества, координатором которых выступало как раз упомянутое IGGiÖ (Hafez, 2016: 394).

Столь оперативное внедрение весьма масштабных мер (по сути, создания системы учета всех религиозных объединений страны) во многом опиралось на уже имевшийся у Альпийской республики опыт. Дело в том, что во всех конфликтах на Ближнем Востоке (Ирак, Ливия и сама Сирия) и территории бывшей Югославии с австрийским участием Вена выступала одним из главных лоббистов «религиозной повестки» (прежде всего, христианской), а потому наработала дифференцированный набор инструментов для взаимодействия с различными религиозными группами. Одним из таких механизмов являлась ЮНЕСКО, в рамках которой регулярно проводились семинары, где представители разных религий (и даже одной конфессии, но разных ее ветвей) вели диалог. Подобные мероприятия проводились и в САР. Пример тому – семинар по сохранению культурных ценностей и музейного дела, проведенный в австрийской столице в 2014 г. с участием представителей сирийской «умеренной оппозиции»6. Безусловно, использованный для политических контактов, этот формат играл и на укрепление роли Австрии в качестве «спасителя культуры» и, что не менее важно, позволял определить «наименее устойчивые» элементы европейских религиозных объединений.

Представленный спектр мер, несмотря на некую отстраненность от непосредственных боевых действий в Сирии, обеспечил принципиально важное для Австрии последствие: в отличие от большинства остальных европейских стран, где основная волна террористических актов пришлась на 2015–2017 гг., в Альпийской республике подобные события произошли только в ноябре 2020 г. Соответственно, эта отсрочка показала действенность австрийского подхода к реформам внутренней безопасности, укрепляя тем самым имидж страны как миротворца и «очага стабильности».

По мере обеспечения внутренней защиты Австрия активизировала усилия и на собственно сирийском направлении. Так, Вена одной из первых подключилась к деятельности основанного в декабре 2014 г. трастового фонда ЕС «МАДАД», нацеленного на финансирование создания (восстановления) социальной инфраструктуры (жилье, транспортные сети, больницы, школы и пр.) для сирийских беженцев в странах Ближнего Востока, прежде всего, в Ливане и Иордании1. При этом уровень австрийских ассигнований рос в геометрической прогрессии: если в 2015 г. страна выделила всего 1,5 млн евро2, то к 2017 г. этот показатель достиг уже 11,5 млн евро3. Одновременно, но уже в национальном качестве Австрия стала оказывать финансовую помощь курдам Северного Ирака4, причем объем этих вливаний, как и в случае с «МАДАД», составил 1,5 млн евро5 за 2015 г. Такое распределение финансовых потоков отразило две особенности – восприятие Австрией сирийского и иракского треков в качестве равнозначных угроз Европе и окончательное становление схемы оказания гуманитарной помощи пострадавшим от деятельности ИГ мирных жителей. По сути, она базировалась на принципе разделения ответственности: помощь сирийским беженцам оказывалась через фонды ЕС (при координации усилий с ООН), а иракские беженцы получали ее уже через национальные австрийские фонды.

Наконец, наиболее существенным направлением обеспечения «своего места» в урегулировании данного конфликта стали дипломатические попытки Австрии внести вклад в межсирийские переговоры. Пиком этой линии стали Венские переговоры по Сирии в октябре – первой половине ноября 2015 г. Не останавливаясь подробно на их подготовке и ходе, заострим внимание на трех принципиальных особенностях. Первая – отсутствие хотя бы общих решений по стратегически важным вопросам «сирийской повестки», а именно: каков механизм урегулирования кризиса, как будет выглядеть сирийская политическая система после окончания боевых действий, какова же будущая судьба правительства Б. Асада? Соответственно, свою главную задачу – реально сблизить основных внешних игроков, участвующих в конфликте – венский формат не решил. Это отчетливо показало недовольство ряда стран итоговым коммюнике, который «не отразил реальных противоречий, существующих между участниками переговоров»6.

Подчеркнутая акторами (с подачи Российской Федерации) цель на полный разгром ИГ и «Джебхат ан-Нусры»7 была, по сути, лишь формальностью, поскольку к моменту переговоров в России, Иране, Турции и большинстве западных стран статус этих группировок в качестве террористических был уже закреплен во внутреннем законодательстве, а с 2013 г. – и в ООН.

Достигнутое соглашение о начале внутрисирийских переговоров под непосредственным контролем ООН хотя и предполагало организацию диалога между правительством Б. Асада и оппозицией, но тоже не привело к сколько-нибудь значимым результатам. По нашему убеждению, одной из главных причин этого стало отсутствие исходных позиций для диалога, предоставляющих хотя бы частичную свободу маневра для «дипломатической торговли». Это четко показали переговоры «Женева-3» (2016), на которых разные направления оппозиции отказались даже присутствовать, а те из них, кто все-таки прибыл, вновь не смогли достичь компромисса о дальнейшей судьбе правительства Б. Асада и выработке новой Конституции8.

В этой связи вызывает интерес комментарий австрийского МИДа к итогам этих переговоров. К примеру, 14 ноября 2015 г. С. Курц отметил достигнутый на них «прогресс, подчеркивающий волю всех заинтересованных сторон»9. Столь туманная формулировка при избегании хотя бы точечного упоминания конкретных сторон этого «прогресса», тем более от искусных в дипломатии и принимавших эти переговоры австрийцев, подтверждает отсутствие реальных подвижек в сирийском урегулировании. Еще более показательным стал пресс-релиз австрийского МИДа по случаю визита в страну Генерального секретаря ООН Пан Ги Муна от 16 апреля 2016 г. При перечислении основных заслуг Австрии как переговорной площадки в первой половине – середине 2010-х гг. применительно к «Венским переговорам» была упомянута только «рекламная ценность для Австрии в 100 млн евро»1. Из этого следует, что даже с учетом осмысления этих переговоров в течение почти полугода австрийская дипломатия смогла выделить только сам факт их проведения, но не наличие каких-либо значимых практических успехов.

Второй особенностью Венского раунда переговоров по Сирии стал отказ допустить к ним представителей Б. Асада, что само по себе на порядок снижало ценность любых договоренностей. Между тем нельзя не отметить, что впервые к многосторонним переговорам по Сирии с участием западных государств присоединился Иран. Во многом этому способствовала именно Австрия, стремившаяся на практике «закрепить» итоги принятого незадолго до этого в Вене «Совместного всеобъемлющего плана действий» (СВПД) по иранской ядерной программе2.

Третьей особенностью стал резкий рост в риторике австрийского руководства в период этих переговоров доли тематики Западных Балкан. С одной стороны, без сомнения, это диктовалось превращением этого региона в основную «тропу» движения беженцев с Ближнего Востока в Европу. Однако, с другой – австрийская дипломатия пыталась максимально «увязать» «сирийскую» и «балканскую» проблемы для представления их в качестве уже внутренней проблемы ЕС, о чем фактически открыто сказал С. Курц 10 ноября 2015 г.3 Соответственно, подобный подход резко повышал актуальность проводимой страной линии на интеграцию балканских стран в состав Евросоюза.

Между тем представленное перефокусирование внимания на Балканы было связано и с начавшимися изменениями на сирийском театре военных действий. Главной предпосылкой к этому стал запуск 30 сентября 2015 г. по официальной просьбе законного сирийского руководства операции Военно-космических сил РФ. Уже в первый месяц (то есть к моменту Венских переговоров) отечественные ВКС достигли внушительных успехов, что проявилось в 26 ракетных ударах Каспийской флотилии по скоплениям боевиков, а также в выведении из строя 32 подконтрольных боевикам нефтяных комплексов4. Подобное развитие событий фактически означало переход «нитей стабилизации» обстановки в Сирии в руки РФ и союзного ей Ирана, что обуславливало для малых и средних государств Запада, особенно для глубоко вовлеченной в дела региона Австрии, поиск определенных компенсаций за потерю влияния. Во многом это воплотилось в переносе основных усилий на иракское направление. Так, в период становления «Астанинского формата» (РФ, Иран, Турция) Альпийская республика нарастила, подобно «МАДАД», объем гуманитарной поддержки Северного Ирака5, а при согласовании в казахской столице зон деэскалации в Сирии в сентябре 2017 г. Вена подписала полицейское соглашение с Багдадом6. Это, очевидно, свидетельствует о стремлении сохранить свою вовлеченность в процесс миростроительства Ирака.

Другой формой этой компенсации стали попытки австрийской дипломатии сблизиться с Россией именно по сирийской тематике. Проявлением последнего стал жесткий отказ Вены от введения санкций против нашей страны из-за ее политики в Сирии, озвученный С. Курцем7 в выступлении перед главами МИДов государств ЕС 10 октября 2016 г. Вставший у руля страны в конце 2017 г. кабинет С. Курца / К. Кнайсль в еще большей степени скорректировал подход по «сирийскому треку» в пользу учета российских интересов (Кружков, 2022: 164–165). Прежде всего, это относилось к восприятию законности правительства Б. Асада. Так, если в 2011–2015 гг. речь шла о безоговорочном смещении сирийского лидера, а в 2016 г. лишь рассмотрении его в качестве одной из политических сил страны, то в 2017–2018 гг. австрийская дипломатия стала воспринимать президента САР как основополагающего элемента8 всей политической системы страны. Последнее означало признание законности сирийского лидера. Подкрепляя эту позицию, Австрия одной из первых стран «коллективного» Запада стала содействовать реальному запуску переговорного процесса между сирийским лидером и представителями оппозиции. Прежде всего, это относилось к объединению республиканских «демократических сил», состоявших в большинстве своем из отрядов самообороны курдов. Другим следствием этого стал и отказ от свойственных западным партнерам Альпийской республики трактовок действий российских военных в зоне конфликта как «интервенции» в пользу их абсолютной легитимности1. Более того, согласно отчету Министерства обороны 2019 г., Российская Федерация рассматривалась как «наводящая в Сирии порядок»2 сила.

Тем не менее не стоит однозначно воспринимать представленные дружеские жесты в качестве проявления исключительно пророссийской позиции. Скорее, имела место лишь попытка лавирования между РФ и странами «коллективного» Запада. Эта двойственность наглядно иллюстрируется позицией страны после нанесения ВВС США и Великобритании ударов по позициям сирийской армии в апреле 2018 г. Будучи, как и ранее, привязаны к актам применения химического оружия, эти силовые акции предпринимались, как подчеркнул российский президент В.В. Путин, до завершения расследования Организацией по запрещению химического оружия (ОЗХО)3. Тем не менее именно в день этих ударов, 14 апреля 2018 г., министр К. Кнайсль заявила о «понимании ограниченного ответа», тем самым пусть и не напрямую, но одобрив их. Соответственно, Вена фактически нарушила практику опоры на объективные данные, однозначно приняв сторону своих западных партнеров.

В реалиях конца 2010-х гг. среди стран ЕС наметились весомые расхождения по «сирийской проблеме». Если крупные игроки в лице Франции, Германии и вышедшей из Союза Великобритании продолжили свой курс, ориентированный на максимальное давление на сирийское руководство, то ряд средних и малых государств Европы, включая Австрию, стал обсуждать восстановление и даже расширение4 взаимодействия с правительством Б. Асада. Во многом причины этого (особенно после начала пандемии COVID-19) были связаны с повторной угрозой активизации крупных и неконтролируемых миграционных потоков из стран Ближнего Востока в Европу. Для Альпийской республики значимость этого резко возросла после террористического акта в Вене 02 ноября 2020 г., который был проведен гражданином Австрии, имевшим одновременно гражданство Северной Македонии. Следовательно, повысилась вероятность движения террористов по «балканской тропе». На этом фоне кабинеты С. Курца / А. Шалленберга и К. Не-хаммера / А. Шалленберга стали расширять спектр мер поддержки стран, принявших наибольшее число беженцев, – главным образом, Ливана и Иордании. Одновременно фокус внимания австрийского руководства стал смещаться на Африку5, где в начале 2020-х гг. произошел перезапуск террористической активности связанных с ИГ группировок Магриба.

Таким образом, на протяжении сирийского кризиса австрийский курс прошел три этапа своего развития. На первом из них, охватившем 2011–2014 гг., Альпийская республика, следуя общему курсу ЕС, хотя и в более сдержанной вариации, стремилась обеспечить максимальную поддержку сил оппозиции и добиться смещения режима Б. Асада. Это сопровождалось полной поддержкой санкций в отношении САР, причем с попыткой подключения максимального числа международных организаций. Тем не менее ключевую из них – ООН – задействовать в этом процессе не удалось, прежде всего, благодаря усилиям Российской Федерации.

Активизация деятельности ИГ и аффилированных структур на сирийско-иракском направлении в 2014–2015 гг. обусловила переход ко второму этапу (2015–2017) австрийского курса по сирийскому урегулированию. Его характерной чертой стала качественная трансформация восприятия террористической угрозы от находящейся «где-то далеко» до прямого вызова собственной национальной безопасности. Это обусловило концентрацию усилий руководства Австрии на обеспечении внутренней безопасности, реализованной как через создание системы контроля распространения в стране экстремистских идеологий, так и через резкое наращивание помощи беженцам с целью превенции их движения в Европу. Между тем Австрия попыталась внести свой вклад в дипломатическое урегулирование сирийского вопроса, апогеем которого стали Венские переговоры осенью 2015 г.

Наконец, на третьем этапе (с 2017 г.) Австрийская республика была вынуждена лавировать между участниками конфликта, то заигрывая с Россией, то однозначно поддерживая необоснованные силовые меры своих партнеров по Евроатлантическому сообществу. Непосредственным триггером к тому стал переход «пальмы первенства» в сирийском урегулировании к оказавшим наибольшую поддержку сирийской армии России и Ирану, совместно с Турцией создавших «Астанинский формат». Оказавшись вследствие последнего на «периферии урегулирования» конфликта малые и средние государства ЕС, включая Австрию, стали проводить прямо противоположную политику, нацеленную на восстановление контактов с сирийским руководством. Тем не менее сложности этого процесса (вызванные в том числе противодействием со стороны «старших» западных партнеров) вкупе с возросшей угрозой реактивизации глобального терроризма, но уже из Африки, обусловили смещение основных усилий Вены на этот регион.