Политические технологии в советской и постсоветской Центральной Азии

Составлено по: ; http://whp057/; (последнее посещение 10 сентября 2005 года).

сколько более 20 происходили из прочих туркменских племен, остальные были представителями других национальностей 18.

Представители ахалтеке были первыми помощниками Советов в их борьбе против центробежной этнической оппозиции (басмачест- ва). В видах этой борьбы в Ашхабаде был даже сформирован специальный Национальный полк. И кстати, именно благодаря разгрому басмачества восстанавливается демографическое преобладание текинцев в ТССР. В дореволюционной Закаспийской области они составляли около половины населения; после образования ТССР, включения в ее границы туркменских районов Бухарского и Хивинского ханств их удельный вес во всем населении заметно снизился 19. Ликвидация басмачества и традиционной элиты вызвала эмиграцию в Афганистан и Иран, причем особенно многочисленной она была не из текинских, а из восточных и западных районов. В результате демографический баланс между столичным племенем и периферийными вновь изменился в пользу центра.

В первые два десятилетия советской власти Москва нейтрализо-вывала гегемонистские устремления ахалтеке тем, что, выдвигая их на первые роли, не отдавала им (и туркменам вообще) главный политический пост — пост первого секретаря ЦК Компартии Туркмении (табл. 4). Эта несправедливость провоцировала скрытую оппозицию «иноземцам» во всех подразделениях, равно как и определенную консолидацию европеизированных фракций туркменской элиты для противостояния «иноземному» гегемону. В послевоенный период для борьбы с национализмом и гегемонизмом столичного землячества в практику внешнего управления были внесены существенные поправки. Во-первых, с 1947 года, когда пост первого секретаря был доверен туркмену, антимосковская консолидация потеряла видимую актуальность. Куда более актуальным стал вопрос, кому из туркмен быть первым. А первый в конкуренции за власть должен был опираться на своих соплеменников-земляков. Практика племенного протекционизма на верхнем этаже политической власти после 1947 года становится явной 20.

Во-вторых, из двух вариантов племенного гегемонизма — столичного и регионального — с 1951 года был признан менее вредным для метрополии последний: сделана ставка на выходцев из относительно малочисленных периферийных племенных группировок, исторически всегда противостоявших столичному племени. Эти люди не имели корней в столичной зоне, соответственно сильнее, чем ахалтеке, зависели от Москвы и терпимее относились к присутствию в высшем эшелоне власти представителей внешнего управления. И если преобладание ахалтекинской верхушки под главенством внешнего управления (когда пост первого секретаря ЦК КПТ был у «русского») продолжалось 27 лет (1924–1951), то верхушки неахалтекинской,

Таблица 4

Секретари-туркмены в ЦК компартии Туркменистана, 1924–1991 годы

Фамилия и имя	Годы пребывания в должности	Племя	Ранг секретаря
Сахатмурадов Халмурат	1924–1928	Ахалтеке	Второй
Веллеков Чары	1929–1935	Ахалтеке	Второй*
Мухаммедов Анна	1936–1937	Ахалтеке	Второй
Бердыев А.	1937–1938	?	Второй
Бабаев Хивалы	1938	Йомуд	Второй
Перманов (?)	1941	?	Второй
Батыров Шаджа	1946–1947 1947–1951	Ахалтеке	Второй Первый
Бабаев Сувхан	1951–1958	Алиили	Первый
Караев Джума	1959–1960	Марыйский теке	Первый
Овезов Балыш	1960–1969	Северный йомут	Первый
Гапуров Мухаммед	1969–1985	Чарджоуский туркмен	Первый
Ниязов Сапармурат	1985–1991	Ахалтеке	Первый

* В 1929–1930 годах Веллеков, курировавший тогда Совнарком и ЦИК ТССР, числился первым секретарем ЦК КП(б)Т, но фактически таковым не являлся и позднее отказывался в анкетах признавать за собой статус первого секретаря (см.: ГАРФ. Ф. 62. Оп. 4. Д. 618. Л. 4: Вопросы распределения обязанностей секретарей ЦК КПТ).

Составлено по: Кадыров Ш. Х. Российско-туркменский исторический словарь. В 2-х тт. Т. 1. Берген, 2001.

правившей при поддержке извне (когда «русский» занимал пост второго секретаря), — 34 года (1951–1985).

Отношение представителей внешнего управления и туркменской европеизированной элиты к этническому протекционизму было неоднозначным. Там, где внешнее управление видело в племенной конкуренции плюсы, туркмены видели минусы и наоборот. Во избежание внутренних волнений, субъект внешнего управления не позволял туркменам поднимать вопрос о племенах; в то же время, опасаясь общенациональной консолидации и подъема национализ- ма, он и не форсировал процесс стирания граней между племенными землячествами. Туркменская элита стыдилась своей племенной разобщенности, понимала, что эта разобщенность мешает ей успешно интриговать против «привозной» номенклатуры, и... не могла ее преодолеть, так как вела борьбу за власть на «естественной» основе земляческо-племенной солидарности.

После роспуска СССР трайбализм становится центральным и вместе с тем глубоко закутанным во фразеологию национализма элементом внутренней политики 21. Поначалу отсутствие его стройной концепции компенсировалось новой символикой (герб, флаг). Такая робость была остаточным следствием советского синдрома осуждения трайбализма. Но постепенно трайбализм стал важнейшим компонентом в философии той диктатуры, которую президент на первых порах укреплял, покупая лояльность столичного племени как раз с помощью невербальной («ковровой») символики ахалского гегемонизма. Суть этой философии проста: пока существуют племена, будет существовать и диктатура. Поэтому трайбализм — это уже не столько этнологически закономерное, сколько политически задаваемое перманентное состояние современного туркменского общества. Власть одновременно и борется против него, и его культивирует, подменяя понятие «общество» словосочетанием «племена-братья».

Осенью 2003 года идеологическая концепция режима Туркменбаши получила свое полное воплощение в книге «Рухнама». Центральное место в книге занимает ее третья часть, озаглавленная «Туркменская нация» 22. Туркменбаши полагает, что каждый этнос имеет племя-прародителя, и это племя способно в сравнительно чистом виде дожить до наших дней. Главная проблема для Туркменбаши состоит в том, что туркменских племен сейчас много. Поэтому книга изобилует призывами «возвратиться» к одному чистому племени — добиться интеграции современных этнических групп в единую нацию, но при обязательной их иерархической стратификации по критерию чистоты.

Для строительства такой нации нужно национальное государство. Туркмены, основавшие не одно государство на Ближнем и Среднем Востоке, потому и не смогли стать нацией, что государства эти были многоплеменными и быстро распадались. И во времена СССР, считает автор «Рухнамы», туркмены не были нацией, так как не имели национального (читай, этнического) государства. Отсюда снова делается вывод: необходимо превращение многих племен в одно «суперплемя». Только в этом случае можно будет говорить об окон- чательном построении национального государства, о завершении создания не страшащейся внешних и внутренних угроз нации туркмен. Национальное (читай, этническое) государство строится ради новой нации (читай, суперэтноса с заново организованной иерархической структурой); однако, поскольку нации пока нет, и ее, и государство приходится создавать параллельно. Но тогда на что же должно опираться собрание племен-субэтносов в этом процессе? Ответ вынесен в заглавие книги: на Дух. По-туркменски «Рухнама» буквально означает: «что есть дух». Туркменбаши — источник духа нации, ее духовный отец; как дух, он будет править Туркменистаном и после своей смерти. «Дух объединяет людей и формирует их в нацию», «дух движет жизнью, а не материя» 23. Построить национальное государство туркменам можно, только подчинившись человеку, обеспечивающему и воплощающему будущее единство, — Туркменбаши. В этой связи мистифицируется само его происхождение: как Гёр-оглы, воскресший из могилы матери, поднялся носитель туркменского духа из-под руин ашхабадского землетрясения 1948 года, во время которого погибли его мать и два брата.

Туркменский дух чист до прозрачности, потому неуловим и не может быть предметом критики. Это абсолютная ценность. Дух редуцируется в запах, станет уловим и уязвим, если в него проникнут нетуркменские примеси. Поэтому главное условие сохранения чистоты туркменского духа — изоляция туркмен от внешнего влияния, что и достигается с помощью статуса нейтральной страны. Изоляционизм — составная часть идеологического оправдания диктатуры; он нужен и пропагандируется потому, что ахалтекинский племенной гегемонизм силен именно внутренними условиями его воспроизводства: и столица — в ареале этого землячества, и президент — соплеменник. Наоборот, внешние контакты других племен, расселенных по периметру страны и потому имеющих прямые выходы на Иран, Азербайджан, Россию, Казахстан, Узбекистан и Афганистан, могут привести к росту значимости этих племен, а значит, остановить поглощение (или уничтожение) этих племен племенем президента.

Кто такие евронационалы

Поиск «чистой», корневой части центрально-азиатских суперэтносов («титульных наций») — занятие бессмысленное. Сами их названия, воспринимаемые ныне как бесспорные символы якобы завершенной внутриэтнической консолидации, утвердились лишь в советское время. Все они суть политонимы, и их наличие отнюдь не свидетельствует о том, что обозначаемые ими общности — естественный результат такого внутриэтнического смешения, при котором деление на субэтносы уходит в прошлое. На протяжении веков какое-то смешение, конечно, имело место. Но это еще не означает, что одна из этнических групп может узурпировать права других, заявляя о себе как о прародительнице современного этноса. Субъектами именно национального развития должны считаться вовсе не первопредки туркмен, кыргызов, узбеков, таджиков и казахов, а сформировавшиеся в ходе частичной советской модернизации специфические группы евронационалов.

Феномен надлокальной племенной гегемонии в этническом обществе возникает под влиянием уже сложившихся в данном геополитическом ареале развитых государственных систем унитарно-централизованного типа. Другими словами — под влиянием внешнего управления. В Москве знали о делении центрально-азитских «титульных наций» на этнические группы и не могли этого не учитывать. Так, создав для туркмен в 1924 году национальное по форме государство, не забыли, что туркмены — это конгломерат племен; соответственно в 1926 году в первый и последний раз в истории всесоюзных переписей была зафиксирована численность каждого туркменского племени.

Как известно повсюду в СССР при формальном верховенстве советов разного уровня реальная власть принадлежала ЦК КПСС и республиканским партийным комитетам. В свою очередь, в республиках партийная верхушка неявно, но прямо была подчинена внешнему (московскому) управлению, которое регулировало отношения между фракциями местной правящей элиты с целью решения как тактических, так и стратегических задач метрополии. К примеру, в Ашхабаде московские эмиссары непосредственно занимали главный политический пост — пост первого секретаря ЦК компартии Туркмении — почти 20 лет, а с 1947 года уже в качестве вторых секретарей на протяжении еще почти 45 лет контролировали первого секретаря ЦК КПТ — туркмена.

Аналогичная схема управления использовалась в других республиках ЦА. В основе ее лежало представление о двух объективно неизбежных процессах.

• 1.    Неизбежность воспроизводства элиты в ее этнических/субэт-нических ареалах. В образованной в 1924 году Туркменской ССР

  Москва объединила северных йомудов и другие туркменские племена Хивы с туркменами-эрсари Бухары, а также с йомудами, теке, сарыками, салорами бывшей Закаспийской области. Не пойдя на уступки в деле сохранения традиционного племенного самоуправления, московские правители даже в жестко централизованном государстве так и не смогли сходным образом проигнорировать особенности расселения туркмен. На западе и севере республики преобладали йомуды, на востоке — эрсари, на юге — теке, на юго-западе — геоклены и т. д. Кремль был вынужден организовывать управление республикой с учетом этого обстоятельства ²⁴. И пусть в течение 50 лет воспроизводство традиционной элиты блокировалось посредством не только репрессий, но и административно-территориальных реформ; пусть власть на уровне областей упразднялась и районы прямо подчинялись Ашхабаду, что давало повод для широкомасштабного обновления аппарата, — все равно к делению республики на области, приблизительно совпадающие с ареалами крупных племен, приходилось возвращаться. По мере потери накала революционного радикализма, перехода СССР в стадию брежневского застоя и по-грязания в нем происходило и ослабление вертикали внешнего управления. Оживали традиции автономии местных обществ, «титульные» коммунисты консервировали архаику под вывеской развития этнической культуры. На таком политическом фоне кажется уже закономерным, что в 1973 году республика была окончательно поделена между пятью племенными землячествами-областями (ныне велаятами) ²⁵, а их главы вошли в высшее «коллективное» руководство Туркмении. Заседало оно в столице, Ашхабаде, наделенном республиканским статусом управления, то есть статусом отдельной области в области.

• 2.    Неизбежность диспропорционального развития столицы и регионов. Наиболее модернизированными оставались столичный регион и основательно вовлеченный в его жизнь благодаря территориальной близости столичный субэтнос. Возникавшую в результате опасность диспропорций в развитии местного политического класса пытались нейтрализовать путем подготовки в столице европеизированных унитаристов из разных племен. Как следствие, столица становилась местом постоянного жительства туркменского политического класса из разных регионов.

Представителей аналогичного слоя в Азербайджане известный западный специалист Т. Светоховский предложил именовать «модернизаторами» 26. Российский ученый В. В. Бочаров африканцев, получивших в колониальный период европейское образование, привычно отождествляет с «интеллигенцией», но также — с «революционными демократами» и «представителями политической культуры рационального типа» 27. На мой взгляд, объекты культурной европеизации, прежде чем стать (или не стать) «революционерами-демократами», трансформируются в группу, которую я называю евронационалами.

Евронационалы — социально-исторический феномен, вокруг которого разворачивается интрига политического развития восточных обществ в эпоху их модернизации. Как группа, они не обладают внутренним единством и подвержены изменениям. В современной ЦА срединное положение внутри политического спектра занимают унитаристы — (пост)советские евронационалы-этнократы. Они же преобладают во власти. Политически слабые фракции «крайних» устремлены либо в прошлое (традиционалисты), либо в будущее (федералисты). Но можно сказать и так: в зачаточном состоянии евронационалы тяготеют по типу к местным князькам, в промежуточном — они этнократы-государственники, на заключительной же стадии своего становления созревают до понимания нации как гражданского общества. Вместе с тем, поскольку в каждой из республик ЦА модернизация происходила и происходит неровными темпами, зигзагообразно, с попятными движениями, определяющим признаком евронационалов была и остается приверженность их большинства идее консолидации этносов в нацию через строительство централизованного государства, институты которого используются для укрепления неявной иерархии субэтнических кланов.

Существенную роль играют также исторический опыт государственности местных обществ, вынесенные из него традиции политического мышления местной элиты. Понять разницу в этом отношении между титульными суперэтносами в ЦА помогает таблица 5, где показаны величины трех индексов. ДК — это индекс демографической колонизации; он равен доле (проценту) русских во всем населении той или иной республики в середине 1960-х годов. ПУ — индекс политического участия; равен доле (проценту) постов, занимавшихся представителями нетитульных наций, в общем количестве только высших/ключевых должностей в Верховных Советах, республиканских ЦК партии и комсомола, в ЦС профсоюзов, в советах министров, академиях наук (учет всех членов этих структур следует признать некорректным: хотя и многочисленные, они не обладали сколько-нибудь значительными политико-административными полномочи-

Таблица 5

Индексы русского доминирования в Центральной Азии в середине 1960-х годов

Индекс/ республика	Казахстан	Киргизия	Туркмения	Узбекистан	Таджикистан
ДК	40	29	15	13	12
ПУ	50	35	34	22	15
ПД	10	6	19	9	3

Составлено и подсчитано по: Демографический справочник / Сост. В. А. Борисов, М., Мысль, 1989. С. 10; Lewytzky B., Müller K. Sowjetische Kurzbiographien, Hamburg, 1964; Последнее посещение 20 февраля 2002 года.

ями). ПД — индекс политического доминирования; исчислен как разность между значениями ПД и ПУ.

У туркмен, в отличие от узбеков и таджиков, почти отсутствовал опыт управления государством — и мы видим, что по индексу политического доминирования «иноземного» компонента Туркмения в два-три раза превосходила Казахстан, Киргизию и Узбекистан — республики, которым она заметно уступала по показателю русской демографической колонизации 28. Другими словами, она была наиболее русифицированной политически.

Повышенное представительство в институтах управления выходцев из метрополии не просто фиксирует внутреннюю неразвитость местной политической элиты, общее цивилизационное отставание колониального общества; оно еще оказывается серьезнейшей помехой для европеизации местной элиты, фактором сохранения ее маргинального состояния. То есть это состояние закрепляет. Чем сильнее общекультурное и демографическое влияние метрополии на колонию, тем выше степень зрелости, сплоченности этой элиты, ее потенциальной и реальной самостоятельности, способности и готовности выдвигать из своей среды действительно общенациональных лидеров и решать, во главе с ними, действительно общенациональные, а не узкоклановые задачи. И напротив: чем ниже уровень европеизации элиты, тем в большей степени ее фракции образуются по происхождению, тем сильнее каждая из них зависит от «своего» землячество — и тем чаще разыгрывает региональную карту во внутриполитических интригах. В ЦА самый низкий уровень европе- изаиции отличал туркменскую элиту — и ни один из ее лидеров не смог стать лидером республиканского (национального) масштаба. В советское время электоральный авторитет каждого из них распространялся прежде всего на регион его племенной/земляческой принадлежности. Поэтому-то Москва нередко назначала на пост секретаря обкома уроженца нестоличной области.

Разумеется, субъект внешнего управления не стремился к полной культурной ассимиляции допущенных к управлению «автохтонов». Ведь в этом случае они могли бы заменить «старшего брата». Евронационалам следовало оставаться «недоразвитыми» и потому нуждаться в постоянной поддержке «иноземцев», компетентных в делах управления, а главное, не обремененных обязательством, следуя законам этнического общества, занимать сторону той или иной части суперэтноса. Но в то же время доказательством «пригодности» евронационала являлась его способность, верно служа метрополии, сохранять тесную связь со своим народом и его доверие — через умение говорить на родном языке. Эта связь была неотъемлемым — и внешним, и внутренним (туркменским, узбекским, казахским и т. д.) — условием карьерного роста евронационала и с точки зрения Кремля могла быть даже более важным свидетельством его функциональности, чем чисто управленческие навыки. Беда, однако, в том, что всякий местный лидер сохранял столь желанную для метрополии функционально-управленческую связь не столько со всем народом, сколько с подразделением, в котором он родился, в лучшем случае — со своим землячеством. В результате то, что удовлетворяло в евронационалах московских патронов, не могло удовлетворить все местное общество. Впрочем, последнее вынуждено было мириться с такими лидерами: все-таки они казались лучше «иноземцев» — хотя бы тем, что сами иноземцами не являлись.

Получается, что на вопрос, была ли в советское время создана оптимальная модель достижения политического баланса власти в этническом обществе, следует ответить: и да, и нет. Да, потому что придуманный метрополией «амортизатор» действительно ослаблял противоречия между земляческими кланами. Нет, потому что по мере ослабления внешнего управления местечковые настроения усиливались.

В постсоветское время центробежным силам была противопоставлена в ЦА монократия авторитарных режимов, наиболее жесткая как раз в Туркменистане, а также в Узбекистане. Ей, в свою очередь, может быть противопоставлена модель либерального режима не с фасадными, а с реальными демократическими институтами и опять с «иноземной» составляющей в «смазке», но уже не с советской концепцией этнического баланса власти.

Что это за концепция и почему в ней возникает необходимость?

Одним из базовых элементов политики метрополии в ЦА было ущемление прав регионов. Тем не менее этот элемент в общем позитивно коррелировал с традициями племенного, жузового, земляческого и т. д. гегемонизма, что сделало еще более затруднительным для евронационалов восприятие самой идеи федерализма. И хотя применявшийся Кремлем принцип корпоративной гегемонии номенклатуры разного происхождения острием своим был направлен против традиционного племенного гегемонизма, местная советская политическая элита быстро привыкла ощущать себя новым верховным «племенем», кастой, доступ в которую жестко ограничивался с помощью различных цензов.

В постсоветское время проблема появления в странах ЦА общенационального лидера, лидера «от народа» остается нерешенной. Более того, решить ее становится все сложнее из-за того, что модернизация, как на нее ни смотри, — в ракурсе ли расселенческой структуры национальной территории или в ракурсе социальной структуры общества в новых государствах — еще больше, чем в советское время, оказывается избирательной. Но, если даже допустить, что в ходе постсоветской модернизации всем сестрам раздастся по серьгам, то и в этом случае не следует особенно рассчитывать на скорое появление лидера общенационального масштаба. В обстановке хорошо запущенной, обладающей мощной инерцией этнической и внутриэтнической конкуренции такого рода деятель долго будет выглядеть инородным телом, каким-то безумцем, который в этническом обществе покушается перекрыть «духовный» источник этнократического развития государственности. Идея федеративного государства по-прежнему глубоко непопулярна в ЦА. Показательно, что в Казахастане, несмотря на его сравнительную с соседними республиками продвинутость по индексу европеизации общества и элиты, до сих пор нет общенационального лидера оппозиции, а среди вероятных кандидатов на этот пост лидирует ярый сторонник казахских жузовых политических традиций Журмахан Туякбай 29.

Повторим: основная часть евронационалов до сих пор остается — едва ли не сознательно — в плену этнократической концепции строительства государственности, предполагающей концентрацию власти в столице и дворцовую борьбу фигурантов землячеств за контроль над всей страной. Евронационалы-федералисты, по причине своей слабости и немногочисленности, не могут даже открыто предложить обществу проект федеративного государства, ибо сделав это, они уж точно проиграют политическую борьбу вчерашним традиционалистам, а ныне евронационалам-унитаристам из регионов. Отсюда возникает любопытная дилемма, что приоритетнее: культура или политика, европеизация или демократизация, европеизация этнического общества в условиях унитарного государства или же развитие территориальной демократии и традиционных ценностей местных культур?

Пример Туркменистана при Ниязове ярко показывает, что евронационалы у власти яростно противятся демократии и отдают предпочтение выборочной поверхностной модернизации. Фактически они против европеизации всего суперэтноса. Из этого следует, что даже если попытаться повторить советский эксперимент, то есть заново взяться за европеизацию общества в рамках и силами унитарноцентрализованного государства, то и в этом случае приоритет должен отдаваться политическим, а не культурным переменам. Если же исходить из того, что гарантией демократизации ЦА является не лидер и даже не группа (фракция, партия), а процесс всерегиональной культурной европеизации местных обществ, то тогда политическое решение не должно ограничиваться только сменой персон: потребуются структурные изменения, переход от централизованной к федеративной системе управления. Но при любом выборе местные общества не имеют достаточных ресурсов: им нужна внешняя помощь.

Что может и чего не может оппозиция евронационалов

Перечень факторов, способствующих сохранению авторитарных режимов в ЦА, не исчерпывается унаследованной от СССР сверхцентрализацией государственной власти, локальным гегемонизмом, этническим патронатом, преобладанием земляческой солидарности над корпоративной сплоченностью. Возникающая «демократическая оппозиция» авторитарному режиму также является продуктом советской централизованной системы, поверхностной модернизации местных обществ.

Рассмотрим этот сюжет подробнее.

В декабре 1985 года в Туркмении происходит очередная смена власти: в соответствии с политикой этнического баланса на главную должность в республике вновь назначается ахалтекинец. Вскоре племя первого секретаря, затем президента захватывает ключевые посты в ключевых по значимости государственных учреждениях. Тем самым обеспечивается его гегемония в масштабе страны и на этой базе начинается формирование институтов квазимонархии. Сравнительно с советским периодом, социально-экономическое и культурное неравенство регионов усиливаются. Государство же, представая изнутри, в глазах подданных, безжалостным монолитом, на поверку остается рыхлым, так как в нем существует этническая оппозиция — пусть неявная, но постоянная и сильная. При этом, хотя естественное недовольство надлокальной племенной гегемонией наиболее велико в регионах, в авангарде демократической оппозиции изначально и надолго оказываются евронационалы из столичного региона. Причина та же, что и в первые годы после Октябрьской революции: сосредоточение в столице всех культурных сил этноса.

Полагая себя демократами, евронационалы-оппозиционеры действуют как национал-демократы: выступают от лица всего этноса или, другими словами, используют идеологию надлокального гегемонизма. Поэтому нет ничего удивительного в том, что часть связанных с национальной консолидацией лозунгов, понятий и терминов, выдвинутых первым оппозиционным движением «Агзыбир-лик» (основано в 1989 году), была взята на вооружение авторитарным режимом С. Ниязова.

Родственная «Агзыбирлику» организация была создана в 1992 году в московской эмиграции. Это «Фонд Туркменистан», возглавляемый экс-министром иностранных дел Авды Кулиевым. Кулиев — знаковая фигура туркменской новейшей истории. С авторитарным режимом Ниязова он ведет последовательную борьбу. Но эта борьба так же, как и борьба «Агзыбирлика», изначально ограничена своеобразной парадигмой «столичного патриотизма».

В речах и текстах Кулиева демократы — казалось бы, наиболее радикальная оппозиция авторитаризму — предстают довольно-таки умеренными оппозиционерами. С 1993 года он требует демократических свобод и права на легальную оппозицию; но во всем остальном у него нет принципиальных разногласий с Ниязовым. Как и Туркменбаши, Кулиев заявляет, что опирается на весь народ, а не на какую-то партию 30. Он называет себя лидером Объединенной демократической оппозиции Туркменистана 31; но определение «объединенная» не должно вводить нас в заблуждение: и в Халк Маслахаты 32

Ниязова, и в демократической оппозиции Кулиева представлены главным образом выходцы столичной ахалской зоны и их клиенты из других землячеств.

Взгляды Кулиева на государственное устройство известны и неизменны. Главную опасность, заключенную в процессе демократизации, он видит в «расколе страны на несколько государств» 33 и в этом отношении ничем не отличается от Ниязова 34. Как и Ниязов, он считает, что президент должен быть высшим должностным лицом, главой исполнительной власти и губернаторов («государственных министров»), правящих от его имени областями. За руководителями областей не предусматривается должности вице-премьеров правительства, не сказано, будут ли они обязательно уроженцами соответствующих этнических регионов. В программе Кулиева будущий парламент выбирает президента совершенно так, как ныне действующий Меджлис избрал Туркменбаши пожизненным президентом, и он не может самостоятельно отрешить президента от должности (вопрос должен быть передан в Конституционный суд или поставлен на референдум).

Проблему гегемонии Кулиев рассчитывает решить с помощью равной численности представителей регионов в высших законодательных и судебных органах: в Президиуме парламента — по одному депутату от каждого из пяти велаятов, в самом Парламенте — по 30, в Конституционном суде — по три 35. Однако в обществе со слабо развитым правовым сознанием, каковым, несомненно, является туркменское общество, паритет в представительстве — во многом декларативный и отнюдь не самый действенный способ преодоления гегемонизма. Дело не в численном преобладании одних племен/ землячеств над другими, а в том, что у выборных лиц в регионах нет реальной власти, которая позволяла бы им противостоять диктатуре столичных кланов. Кулиев называет свою модель государственного устройства парламентской республикой, но фактически предлагает смешанную, президентско-парламентскую, форму правления, при которой, как показывает мировая практика, президент обычно оказывается сильнее парламента. Ближайший тому пример в самой ЦА — превращение за годы правления А. Акаева заявленной в Конституции Кыргызстана президентско-парламентской республики в президентскую с авторитарным режимом.

Надлокальный гегемонизм «Агзыбирлика» и Кулиева трудноразличим потому, что их задачи как демократов и их же задачи как «столичных патриотов» совпадают. Не овладев рычагами центральной власти, демократы не могут распространить свои идеи на периферию, подавить сопротивление региональных кланов, без чего невозможна модернизация туркменского традиционного общества. Но в результате в столкновении пребывающих в оппозиции «столичных демократов» с властвующими столичными кланами возникает патовая ситуация: первые и хотят устранить вторых, и нуждаются в них для того, чтобы совместными усилиями не позволить регионам сделаться равноправными участниками политической борьбы. Поэто-му-то для первых демократизация через децентрализацию так же неприемлема, как и для вторых. В ситуации, когда в столичном регионе выигрышная позиция унитариста уже занята и успешно используется Ниязовым, Кулиеву вряд ли удастся пробиться на пост главного защитника идеи централизованного государства. Для этого у него слишком мало сторонников: всего около 2 тыс. человек 36. Несомненно, однако, что тот, кто в будущем займет место Ниязова, будет из ахалтеке. И если это все-таки будет Кулиев, то приход его к власти должен будет рассматриваться как крайний (но демократический ли?) вариант спасения гегемонии ахалтекинцев.

История туркменской оппозиции показывает, что опасения «столичных демократов» насчет регионов — далеко не беспочвенные. Когда бывшие коммунисты Туркменистана пытались возродить свою партию, возглавил эту инициативную группу западный туркмен из йомудов, среди которых, пожалуй, наиболее сильно стремление к автономии от Ашхабада. Существовавшее ранее Народно-патриотическое движение также представляло западных туркмен. В движении «Ватан» преобладают выходцы с севера страны, в Республиканской партии — с юга, но не из столичного региона. Или вспомним дело о так называемом покушении 25 ноября 2002 года партии Бориса Шихмурадова на президента: из 46 приговоренных к заключению фигуранты неахальских землячеств составили свыше 70% 37, значительная часть их — из восточного Туркменистана.

Следует заметить, что не только в Туркменистане оппозиция тяготеет к политической организации своих сил на этнорегиональной основе. В Кыргызстане оппозиционная партия «Эркин Кыргызстан» в большинстве своем состоит из «южан», в то время как у власти находился президент «северянин». Представители Младшего жуза в Казахстане имеют свою политическую партию «Парасат» («Разум») и выступают за автономию. Умеренно-оппозиционная партия «Ак Жол» («Светлый путь») представляет южную элиту из прежней столицы Казхастана, Алматы 38.

Независимые эксперты спрашивают: какая из ныне существующих организаций туркменской оппозиции представительна настолько, что могла бы гарантировать легитимность внешнего участия в Туркменистане? 39. Пока ответ однозначный: никакая. Необходимо объединение оппозиционных группировок на базе признаваемого всеми ими проекта переустройства Туркменистана, разработанного с участием экспертов со стороны. Соглашение о союзе, достигнутое осенью 2003 года в Праге, не имеет под собой такого проекта, противоречия в программах группировок остаются. В подтверждение этого приведу выдержки из беседы с видным лидером оппозиционного движения Туркменистана в эмиграции, состоявшейся в марте 2005 года.

N (обращаясь к автору): «Ты оказался прав (в вопросе. — Ш. К. ) о номенклатуре . Все должны участвовать (в оппозиционном движении. — Ш. К. ), даже негодяи. Но с такими каши не сваришь — у них другие интересы, связанные с капиталом, а не с народом. Они хотят подправить режим, но оставить его по сути... хотят иметь власть и делить имущество между собой. Построить такую власть, как в России, на Украине, в Казахстане. Чтобы было чуть лучше, видимость демократии, власть богатых и как можно дольше ее держать С этими людьми общего дела не сделаешь несмотря ни на что. Если кыргызы смогли объединиться, несмотря на разношерстную команду, то мы не сможем <...> туркмены — совсем другие. Они очень сильно разделены. Я где-то недооценивал племенные амбиции каждого рода и племени на пустом месте. К сожалению, Атабаев ⁴⁰ и Айтаков ⁴¹ не сумели до конца довести создание централизованного государства. И не было последующих руководителей таких интеллигентных, как они. Может быть, Шаджа Батыров хотел сделать что-то, но о нем знаю по слухам — мол, он был национальным героем. Может быть, это миф. Это послужило большим тормозом. Ты знаешь, как менялось руководство Туркменистана по племенному признаку. Это тоже тормозило. Развитие шло не по централизации, а по децентрализации, по племенному признаку» ⁴².

Республиканская партия и «Ватан» выдвинули проект «децентрализации системы власти» 43; в соответствии с ним функции президента низводятся до представительских, протокольных — как в Германии, Австрии, Израиле 44. Главными фигурами в системе власти становятся депутаты парламента от регионов и политических партий: им подотчетны Конституционный суд и Генеральный прокурор 45, они избирают президента, формируют Кабинет министров 46. При этом число депутатов увеличивается с 50 до 220 человек.

Увлечение парламентской республикой — общая черта конституционных изысканий оппозиционных групп. Причина понятна: после горького опыта президентского абсолютизма идет поиск новой, не столь централизованной, но все же унитарной модели государственного устройства. Все предлагают увеличить число депутатов парламента, сделать его одновременно и законодательным, и представительным органом власти. Шире стал спектр предпочитаемых той или иной группой форм парламентаризма: однопалатный парламент у Кулиева; двухпалатный парламент у Н. Союнова 47; парламентаризм с подчеркнутой ролью партий у Н. Ханамова 48 и Х. Оразова 49. Соответственно в ключевой роли субъекта, одновременно и демократизирующего, и интегрирующего политическую систему Туркменистана, мыслятся либо президент в союзе с внешним патроном (Кулиев), либо собрание региональных элит (Союнов), либо политическая партия (Ханамов и Оразов).

Наконец, появившийся в апреле 2004 года проект объединения всех оппозиционных сил вообще возвращает нас к советской, якобы парламентской, форме правления 50. Причем не исключается и возможность вхождения Туркменистана в конституционное поле России. В этой связи стоит напомнить, что процесс формирования ниязовской квазимонархии прекрасно вписался в рамки советского конституционного права. Закон «Об учреждении президентской формы правления в Туркменской ССР и внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной Закон) Туркменской ССР» от 11 октября 1990 года не ограничился, в отличие от аналогичных законов СССР и республик, лишь введением поста президента: он полностью изменил систему распределения исполнительной власти, практически всю ее сосредоточив в руках президента 51. Другими словами, «государственный переворот» в Туркменистане начался не в мае 1992 года, когда была принята новая конституция — конституция уже независимого государства. Юридическое оформление узурпации власти первым туркменским президентом вполне удачно было проделано в полном соответствии с действовавшей тогда конституцией 1978 года. Стоит ли после этого вспоминать о советском «парламентаризме», да еще надеяться на него как на средство от авторитаризма?

Какой федерализм нужен Центральной Азии (вместо заключения)

Предложенная реконструкция этнополитической эволюции побуждает искать государственное устройство, не игнорирующее социально-политическую специфику центрально-азиатских суперэтносов, но и не подпадающее под ее влияние.

У одной из фракций туркменской оппозиции есть предложение: после ухода Ниязова повторить советский опыт — снова установить в Туркменистане, лет этак на 30–40, внешнее управление 52. Но разве такое управление не существует и сейчас — пусть неявное и в редуцированной форме? Разве Россия не оказывает политического покровительства режиму Ниязова — и разве не российской/советской традиции следует Туркменбаши, управляя своими подданными по принципу «объединяй и властвуй»? Если Туркменистану и необходимо внешнее управление, то иное; новый же тип внешнего управления станет возможен лишь тогда, когда оппозицией будет признан и новый принцип государственного устройства — недекларирован-ный федерализм (НФ).

Обращает на себя внимание следующее обстоятельство: на Украине и в Грузии регионы заняли позицию «контреволюционеров» по отношению к столицам — «моторам» «бархатных революций». Напротив, в Кыргызстане именно регионы выступили инициаторами политических преобразований. Это различие объясняется скорее всего тем, что Украина и Грузия, еще будучи союзными республиками, заметно превосходили центрально-азиатских «сестер» по степени европеизации местных элит, а в постсоветское время, в связи с резким падением в ЦА, особенно в Узбекистане и Туркменистане, уровня развития науки и образования, разрыв только увеличивался. Впрочем, каковы бы ни были причины, следствие налицо: стоило центрально-азиатской стране «дозреть» до «революции тюльпанов», как сразу обозначилась устремленность этнической периферии, выражающаяся если не в действиях, то в словах, на преобразование государства из унитарного в федеративное. Видимо, и во всей Центральной Азии прорыв к демократии произойдет только при условии переориентации политиков от постоянных забот о централизации власти к заботам иного рода — о существенном расширении в унитарном государстве поля федеративного нормотворчества.

Рост численности федеративных государств — общемировая тенденция. После Второй мировой войны к «ветеранам» федерализма в

Северной и Южной Америке добавились новые или заново обустроившиеся федеративные государства в Европе, Азии, Африке. Немало и таких государств, которые используют элементы федерализма в практике унитарного управления 53; вот в них-то и действует принцип НФ, а определить их можно как унитарно-децентрализованные (автор сознает, что это определение звучит по меньшей мере странно, зато им точно передается суть переходной формы государственности).

Представляется, что в ЦА идея «чистого» федерализма как территориальной демократии, если и будет реализована, потребует большой подготовительной работы. Исторически первые федеративные государства формировались на базе объединения локальных государственных образований. В обществах, не имеющих или утративших традиции таких образований, форсирование федерализации чревато расколом страны на этнические княжества. Поэтому-то для них более целесообразно обращение к НФ. Именно такая, «прото-федеративная», форма государственного устройства способна предупреждать проявления гегемонизма. С точки зрения этой задачи странам ЦА нужны парламентско-президентская республика и избираемый народом на прямых выборах двухпалатный парламент, который пресекал бы надлокальные покушения на гегемонию со стороны столичного региона.

Такое переходное состояние, когда не просто авторитарный режим сменяется демократическим, но когда еще, при формальном сохранении унитарного государства, фактически происходит частичная децентрализация власти за счет умножения властных полномочий территорий, и есть практическое осуществление принципа НФ.

НФ не сводится к расширению местного самоуправления. Он требует большего — передачи в регионы части функций центральной власти, внедрения системы выборных органов на основе пропорционального представительства, свободы местного законотворчества по принципу субсидиарности (центр не берет на себя то, что регионы могут сделать сами), свободы развития местных культур (языков, диалектов). Возможно и перемещение в провинцию некоторых неключевых министерств и ведомств, как это сделано в Норвегии. Вообще опыт НФ в Норвегии очень интересен. Например, в этой стране для ослабления центробежных тенденций и параллельного расширения самостоятельности местных обществ используется схема дробления регионов на коммуны при отсутствии сильной власти в фильке (областях). Не имея достаточных экономических и финансовых ресурсов, коммуны сами тянутся за помощью к центру.

Правда, как показывает современная внутриполитическая ситуация в Норвегии, рано или поздно в обществе возникает потребность в получении широкой самостоятельности на уровне не только коммун, но и регионов 54.

Конечно, Туркменистан — не Норвегия, ЦА — не Скандинавия. Прямые заимствования институциональных форм тут вряд ли возможны, да и при адаптации этих форм постоянно необходим учет собственного исторического опыта и наследия.

Возвращаясь же к поднятому Кулиевым вопросу о внешнем управлении для послениязовского Туркменистана, заметим следующее. С созданием унитарно-децентрализованного государства появятся более благоприятные возможности для воспитания поколения государственников-евронационалов с неавторитарной парадигмой мышления, для распространения процесса модернизации, прежде фокусировавшегося только на столице и прилегающих к ней районах, на всю страну. И тем не менее опыт советского государственного строительства доказывает, что главное условие социокультурной модернизации местных обществ в ЦА — действительно широкая и качественная подготовка евронационалов — вряд ли может быть обеспечено без помощи извне.

Применительно же к настоящему времени можно сформулировать зависимость: чем тоньше прослойка евронационалов в конкретной стране региона и в ее властной элите, тем больше вероятность, что «революция» в такой стране потребует определяющего вмешательства в процесс подготовки внешних сил — России, США, активистов из центрально-азиатских диаспор, проживающих в тех же США и России и в Европе. В постсоветский период прослойка евронационалов сильнее всего истончилась в Туркменистане и Узбекистане; но в то же время именно эти страны обладают относительно высоким потенциалом евронационалов в эмиграции. И стоит заметить, что большинство из них живут сейчас в странах с федеративным устройством, что не может не повлиять на их представления о том, какой должна быть государственность у них на родине.

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что неверно расценивать политизацию отношений между этническими группами только как результат внешнеполитического патроната. Это одновременно и результат эволюции политической культуры местных обществ. Выше было показано, что Москва проводила политику «объединяй и властвуй». Как это ни парадоксально, но в существующем сегодня этнополитическом контексте строительства государственности демо- кратическим президентом станет тот, кто откажется от попыток соединить несоединимое и не побоится следовать так называемому колониальному принципу «разделяй и властвуй».