Политический статус местнорусского населения Монголии (1966-2000 гг.)

A.V. Mikhalev

POLITICAL STATUS OF LOCALRUSSIANS IN MONGOLIA (1965-2000 y.)

This article is devoted to problem of political status of Russian migrants in Mongolia in second part XX century. Keywords: Mongolia, USSR, localrussian, loyalty, citizenship, identity.

Положение «российских соотечественников» за рубежом сегодня в центре внимания руководства РФ. В ходе визитов В.В. Путина и Д.А. Медведева в Монголию неоднократно обсуждался вопрос о поддержке русского языка и русской диаспоры. Начиная с 2000-х годов в Монголии реализуются программы фонда «Русский мир», открываются «Русские центры». Деятельность этих организаций направлена на изменение положения русской диаспоры и на расширение масштабов российского культурного влияния [12, с. 1]. Еще с советского времени русскоязычное сообщество Монголии разделено на две части: на специалистов, работающих по долговременным контрактам, и местнорусских – потомков русских колонистов начала ХХ в.

В представленном исследовании мы анализируем процесс трансформации статуса местнорусского населения Монголии во второй половине ХХ в. Политический статус группы мы определяем исходя из трех ключевых маркеров:

• -    гражданства;

• -    лояльности к государству исхода;

• -    наличия/отсутствия гражданских прав.

Хронология ограничена периодом с 1966 по 2000 г. В 1966 г. между СССР и МНР был заключен «Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи» [14, с. 148]. С этого времени в страну начинается массовый приток советских специалистов, формируется система привилегированного потребления (спецмагазины, чеки и т.д.). На ее основе складывается экономическая база конфликта между двумя группами русскоязычного населения (специалистами и местнорусскими). В 2000 г. заключены «Улан-Баторская декларация» и соглашение, разрешившее местнорусскому населению приобретать недвижимость в Монголии в частную собственность.

Источниковой базой данного исследования послужили:

• •    материалы межгосударственных соглашений между Монголией и СССР/РФ;

• •    данные русскоязычной прессы Монголии («Новости Монголии», «Монголия Сегодня», «Вестник центра Москва-Улаанбаатор»);

• •    воспоминая и мемуары (в частности, размещенные социальных сетях www.ulaanbaator.ru , www.mongol.su );

• •    материалы Русской православной церкви в Монголии ( www.pravoslavie.mn , а также газета улан-баторского прихода «Троица»).

Совокупность данных источников открывает возможности для комплексного анализа проблемы как на уровне государственной политики, так и в масштабе повседневных взаимодействий. Что же касается монгольских источников, то в них вопрос о местнорусском населении практически не освещается. Это связано с тем, что статистику по российским гражданам в Монголии ведут учреждения МИД РФ.

Историография вопроса

Вопрос о положении русскоязычного населения в Монголии в советский и постсоветский период дискутировался преимущественно в рамках колониальной проблематики [25]. Большинство западных исследователей (Н. Кнутсен, Г. Мерфи, К. Каплоски, М. Россаби, А. Сандерс) рассматривали проблему «советского колониализма» в различных контекстах, начиная с международных отношений и заканчивая повседневными экономическими практиками. Особое положение советских граждан (русских) в Монголии подробно описал К. Каплонски. Автор акцентировал внимание на роли советских спецмагазинов, системе распределения престижных товаров и на значении русского языка в стране. В итоге К. Каплон-ски пришел к выводу о колониальном характере советского присутствия в Монголии [23, с. 153].

Дискуссия о сателлитизме и колониализме в отечественной историографии ведется с 1960-х гг. Однако вопрос о положении русских в Монголии поднимался лишь в работах В.Ц. Ганжурова, Е.М. Даревской, Н.Е. Единарховой, Е.И. Лиш-тованного, И.И. Ломакиной. Наиболее системно позицию российских монголоведов изложил Е.И. Лиштованный. Он категорически отказался от квазиколониального и сателлитисткого подходов, высказав точку зрения о том, что в отношении советского присутствия в МНР неприемлемо употреблять категории диаспоры и принимающего общества [7, с. 72]. Обе позиции в полной мере не отражают сущность описываемого явления. Во-первых, русскоязычное сообщество в МНР не было однородным и не формировалось вокруг системы командно-административного распределения экономических преференций. Во-вторых, в методологическом плане применение постколониальной теории к постсоветским обществам неприемлемо, т.к. постсоветские исследования имеют совершенно иную исследовательскую традицию. В-третьих, в изучаемой нами ситуации градация «Свой» и «Чужой» формировала границу не только между монголами и «советскими» (советскими гражданами), но и между «советскими» и местнорусскими.

Постсоветские исследования опираются на модель изучения СССР как империи, а ее народов как подчиненных (subaltern). Отсюда возникает особая стратегия исследования – изучение подчиненных [3, с. 411]. Такая модель позволяет избежать методологических ловушек национализма, идущего рука об руку с постколониальной теорией. В этом контексте показательны работы монгольского исследователя Баабара, для которого русские идентифицируются с СССР и его доминированием в МНР [ 22]. Однако если взглянуть на проблему с позиций лояльности, господства и подчинения, то в ситуации с русскими в Монголии получается несколько иная картина. Мы имеем дело с сообществом, разделенным по критерию лояльности к Советскому государству [9]. Именно эта дихотомия определяла специфику русского мира Монголии второй половины ХХ в.

Пролетарский интернационализм в Монголии: теория и практика

На уровне политической риторики положение русскоязычного населения в МНР легитимизировалось необходимостью развития промышленной базы социализма в этой стране. Эта теория опиралась на тезис В.И. Ленина о необходимости: «… оказать этим (в нашем контексте монголам – А.М.) отсталым и угнетенным, более чем мы, народам бескорыстную культурную помощь». Данная политика была ориентирована на задачу строительства социализма, минуя капитализм, согласно гипотезе Ленина о том, что: «…с помощью пролетариата передовых стран отсталые страны могут перейти к советскому строю и через определенные ступени развития – к коммунизму, минуя капиталистическую стадию развития» [6, с. 232]. Сущность риторики пролетарского интернационализма заключалась в братской дружбе всех на- родов, в которой доминировал «старший брат» – русский народ [1, с. 134]. В советско-монгольском эквиваленте старший и младший братья соответственно ах и дуу. Заключение «Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи» 1966 г. положило начало вводу советских войск в МНР, а также обеспечило приток гражданских специалистов из СССР и стран СЭВ. Так, только в сфере строительства количество советских специалистов достигало, по данным В. Ц. Ганжурова, на 1986 г. – 5827 человек (после 1986 г. эта цифра резко уменьшается) [2, с. 56]. Помимо строителей в МНР работали советские геологи, врачи, учителя, рабочие и инженеры добывающей промышленности. Точные данные о количестве советских граждан в этой стране не опубликованы по сей день. Л. Шинкарев приводит данные о динамике роста советских специалистов в стране начиная с 1961 г.: в 1961 г. – 990 человек, в 1962 г. – 2624, в 1963 – 3770 человек [20, с. 322], не считая военнослужащих, живших в особых закрытых городах. В 1960-е гг. сформировалась инфраструктура, направленная на обслуживание советских граждан, работавших в МНР: магазины, школы, больницы, детские сады. Кроме того, был открыт доступ к престижному потреблению: в Монголию из СССР и стран СЭР экспортировались продукты, одежда, бытовая техника. Но возможность приобретать данные товары была лишь у советских специалистов и монгольской элиты. Все это усиливало расслоение общества, граница проходила между советскими специалистами и местнорусскими, монгольской партноменклатурой и аратами.

В это время монгольская политическая элита получала советское образование, а 90% населения страны в той или иной степени понимало русский язык. За весь период с 1922 по 1990 г. высшее образование в СССР получило более 15 тысяч монгольских граждан. Советские же специалисты после нескольких лет работы в дружественной стране по-монгольски не знали ничего, кроме приветствия Сайн байна уу! (Здравствуйте!) и несложного набора из 5-10 фраз [7, с. 73]. К началу 1980-х гг., по данным Е.И. Лиштованно-го, качественный состав приезжавших из СССР в Монголию снизился на порядок, что вызывало нарекания принимающей стороны: «Лет пятнадцать назад советские специалисты, с которыми я работал, были гораздо доброжелательнее и трудолюбивее, чем те, кто приезжает к нам сейчас» [7, с. 72]. В условиях кризиса системы социализма в 1980-е гг. именно советские специалисты вызывали наибольшее раздражение в среде местного населения. Экстерриториальность военных городков и спецмагазинов провоцировала недовольство и агрессию со стороны монголов [10, с. 7-29]. С каждым новым конфликтом становилась все более очевидной дефолтность политики пролетарского интернационализма и концепции нерушимой братской дружбы советского и монгольского народов.

Гражданство

Советские граждане в Монголии, за исключением колонистов времен империи, ссыльных и узников ГУЛАГа, имели привилегированное положение. Статус «старшего брата» открывал широкие возможности для «цивилизаторской» миссии, а также для престижного потребления. В условиях безвизового режима между СССР и Монголией советский загранпаспорт являлся основным документом, декларировавшим особый статус советских специалистов. Дело в том, что паспорта в Монголии имели лишь советские специалисты, местнорусское население получило документы лишь в 1971 г. [19, с. 122]. Эта сравнительно многочисленная группа, по данным 1950-х гг. насчитывавшая 10 000 человек [13, с. 66]. До получения паспортов местнорусские имели лишь вид на жительство, фактически являясь апатридами. В силу этих причин они не имели права въезда в СССР. Хотя еще в 1950-е гг. некоторые местнорусские получили монгольское гражданство, однако их число не превышало 2%. Многие из них находились в стране нелегально, а некоторые имели подданство еще российской империи, так, например:

• -    жители села Хондом, основанного старообрядцами до революции;

• -    жители села Корнаковка, являвшиеся столыпинскими переселенцами;

• -    потомки казаков, несших пограничную службу и осевших в Алтан-Булаге.

Когда в 1928 г. между МНР и СССР была оформлена демаркационная линия, русские села Булуктай, Ебицик, Жаргалантуй, Корнаковка, Хондом оказались на территории МНР [13, с. 131]. В 1930-е гг., спасаясь от голода, в Монголию бежали русские крестьяне в поисках работы на шахтах Налайха. Кроме того, в конце 1940-х гг. в этой стране в заключении содержалось множество пленных власовцев, которым по окончанию срока заключения был запрещен въезд в СССР. После демократической революции 1990 г. боль- шинство из них покинуло Монголию и осело в странах Восточной Европы. По данным на 2000 г. количество русских, постоянно проживающих в Монголии (местнорусских), составляло 1400 человек [13, с. 75]. Сегодня все представители данной группы имеют гражданство РФ, право постоянного проживания в Монголии, а также юридические основания для приобретения частной собственности в этой стране. Многие из них являются членами «Общества российских граждан в Монголии» (далее – ОРГ), пользуются поддержкой проекта «Соотечественники». Защитой их интересов заняты МИД РФ, Русская православная церковь, Российский национально-культурный центр.

Политическая лояльность

Лояльность к Родине в среде местнорусских Монголии поддерживалась коллективной памятью о стране исхода. Многие из местнорусских являлись участниками Великой Отечественной войны, на которую они были призваны из Монголии [13, c. 96]. Однако модель лояльности делилась на две составляющие: на отношение к Родине и на отношение к советскому строю. Эти составляющие вступали в противоречие, т.к. положительный образ Родины не совпадал с образом советского государства, лишившего местнорусских гражданских прав. Более того, на уровне идеологии данной группе приписывалась лояльность белому движению. Их считали «семеновца-ми» и относили в разряд врагов советского строя. Со временем данная навязанная лояльность переросла в идентичность. Как свидетельствует эмпирический материал воспоминаний, к середине 1970-х гг. большинство местнорусских, вступая в контакт с «советскими русскими», не отрицало, а зачастую напротив, мифологизировало свою принадлежность к белогвардейцам атамана Г.М. Семенова [8].

Большая часть местнорусских исповедовала православие. Поэтому проблема лояльности к СССР вступала в противоречие с отсутствием свободы вероисповедания. Так, например, широкое распространение среди них имеет генеалогическая легенда о девочке, с иконкой бежавшей из СССР в МНР и вышедшей замуж за китайца [8]. От этого брака ведет происхождение несколько местнорусских семей. В условиях инокультурного окружения именно православие и русский язык позволили местнорусским избежать утраты русской идентичности. Православие сыграло важную роль в жизни общины и сохранилось в их среде до 2000 гг., несмотря на отсутствие священников и храмов (последняя служба в Улан-Баторе проходила в 1927 г.). В период социализма религиозная идентичность маркировала нелояльность данной группы населения советской идеологии и советскому государству. В то же время советские специалисты, въезжавшие в страну, подвергались тщательному идеологическому воздействию. Оно выражалось в инструктаже в партийных органах, в КГБ, в подразделениях МИД. В ходе этих мероприятий въезжающих из СССР «предупреждали о нежелательности контактов с местными семеновцами» [8]. В результате формировались негативные стереотипы, утрированное представление о «своих» и «чужих» [15], что приводило к конфликтам между советскими специалистами, советскими военными и местнорусским населением. Лояльность последних к СССР снижалась еще и за счет негативного опыта взаимодействия с советской администрацией в МНР. Политика пролетарского интернационализма выстраивала жесткую социальную границу между лояльным и нелояльным населением, формировала механизмы социальной экслюзии. В Монголии это выражалось в предоставлении различных привилегий на престижное потребление, от которого местные русские были отчуждены. Более того, даже в 1990-е гг. на совместных предприятиях в Улан-Баторе и Эрдэнэте начисление заработной платы местнорусским производилось в соответствии с монгольским, а не российским МРОТ, который значительно выше. Изменения произошли лишь в 2000-е гг., когда местнорусским был предоставлен особый статус хранителей традиций русской диаспоры.

Гражданские права

В практике советской юриспруденции 19201950-х гг. существовала категория «ущемления в политических правах». Это являлось видом уголовного наказания за антисоветскую деятельность. В политических правах ущемляли категорию населения т.н. «врагов народа»: бывших дворян, белогвардейцев, кулаков и прочие «антисоветские элементы». В данный разряд попали и местнорусские Монголии, которые, несмотря на разнородный состав, были объединены общей нелояльностью к советской власти. Их лишали избирательных прав, права въезда в СССР, права декларировать советское гражданство [8]. Помимо этого участники Великой Отечественной войны из числа местнорусских были лишены привилегий для ветеранов ВОВ [13, с. 133]. Дети не имели права участия в пионерских и комсомольских организациях, а впоследствии и членства в КПСС. Это серьезно ограничивало их возможности для вертикальной мобильности, хотя многим из них удалось получить высшее образование в вузах Монголии и занять соответствующее место в социальной иерархии эпохи социализма. Такая возможность была обусловлена парадоксами культурной революции в Монголии. Дело в том, что монгольские араты неохотно отдавали детей для обучения в вузы, что было обусловлено потребностями ведения скотоводческого хозяйства [13, с. 134]. Однако существовал государственный заказ, продиктованный необходимостью социалистической модернизации, требовавший высококвалифицированные кадры. В итоге многие представители местнорусского населения получили высшее образование в вузах Улан-Батора, хотя путь в политическую элиту им был закрыт, а оплата труда оставалась низкой.

Ограничение в гражданских правах привело к снижению правовой культуры в среде русской общины в МНР. В 1970-1980-е гг. многие из них были заняты в неформальном секторе экономики: занимались спекуляцией и теневым предпринимательством (видеосалоны и т.п.). Подобные факты фиксируются в материалах воспоминаний советских военных и гражданских специалистов, пользовавшихся посредничеством местнорусских для сбыта «излишков» из военторгов и спецмагазинов [8]. К концу 1980-х годов наиболее дискриминируемая группа населения МНР заняла важное место в системе перераспределения товаров престижного потребления, к которым изначально не имела права доступа. В 1990-е гг. ситуация изменилась, поскольку большая часть местнорусского населения покинула страну. Тех, кто остался, восстановили в гражданских правах. Особенно это касалось ветеранов Великой Отечественной войны, которые в современной Монголии имеют те же льготы, что и в РФ. МИД России для ветеранов из диаспоры организует празднование 9 Мая у мемориалов Г.К. Жукову и советским войнам на Зайсане. В 1990-е гг. реабилитированы репрессированные участники ВОВ, жившие в Монголии и относившиеся к таким категориям, как находившиеся в плену, в окружении и т.д. Многие из них отбывали наказания в исправительно-трудовых лагерях МНР, а по истечении срока остались жить и трудиться в этом государстве (например, герой Советского Союза П. Удомцев, бежавший из мест заключения и скрывавшийся в лесах Монголии до 1980-х гг.) [11, с. 125-126].

Политика советского государства в отношении русскоязычного населения Монголии привела к возникновению новой классификационной категории – местнорусские (местныорос в монгольском эквиваленте). Выстраивая социальные границы, советские власти вынудили весьма гетерогенную по составу группу русскоязычных вынужденных мигрантов к осознанию себя как «мы-группы» в противопоставление «советским». Анализируя данный тип общности, мы можем охарактеризовать ее как тип механической солидарности, возникшей под воздействием репрессивного закона. Более того, мы бы хотели вывести данную группу из дискурса, связанного с исследованиями этнич-ности и национализма, и перевести в формат subaltern studies (изучения подчиненных) [24]. Органы государственной власти СССР монополизировали право на репрезентацию данной группы населения в публичной сфере. Государство классифицировало и категоризировало эту общность, приписав им идентификацию «семеновцев». Далее политическое воображение сформировало некую «реликтовую группу» казаков-белогвардейцев. По сей день генеалогия местнорусских Монголии выводится едва ли не с XIX в., а в ряде случаев и ранее [13, 17].

Политическое воображение 2000-х гг. трансформировало образ местнорусских Монголии в соответствии с потребностями диаспоральной политики. Вопрос о их политическом статусе решается в соответствии с новыми политическими задачами. Удревнение истории диаспоры и этно-национальная риторика актуализируют проблематику положения соотечественников на постсоветском пространстве. Однако приписываемые политические смыслы по-прежнему противоречат повседневному опыту существования в условиях диаспоры.