Помощь архимандрита Гурия (Карпова) Н. П. Игнатьеву в период второй опиумной войны в Китае

* Photos are taken from the open sources.

В историю русской дипломатии вписано множество славных имен и подвигов. Но специфика внешнеполитической деятельности государства такова, что результат ее почти всегда является симфонией трудов сразу нескольких персон. Порой они могут не знать о существовании друг друга, но чаще находятся в прямом или косвенном взаимодействии.

Эффективность подобного взаимодействия зависит не только от конкретных целей государства, но и от амбиций дипломатов, их характеров, психологии и целого ряда иных факторов. Успешные результаты дипломатической игры зачастую достигаются не только в борьбе с противоположной стороной переговоров, но и созвучием в среде дипломатов одной стороны. Таким образом, за успешным соглашением всегда стоят труды и противоречия множества людей.

На наш взгляд крайне интересно в этой связи рассмотреть период Второй опиумной вой ны в Китае (1856–1860), на протяжении которой Российская империя заключила с цинской династией три важнейших соглашения: Айгунский трактат от 16 (28) мая 1858 г., Тяньцзиньский от 1 (13) июня 1858 г. и Пекинский от 2 (14) ноября 1860 г.

В работе над трактатами принимали участие не только члены царского правительства Александра II, но и множество людей на местах — в первую очередь, члены администрации генерал- губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева1 и представители XIII (1849–1858) и XIV (1856–1864) Российских духовных миссий в Пекине (далее — РДМ).

Ниже мы подробнее остановимся на некоторых эпизодах взаимодействия российского уполномоченного в Китае, Николая Павловича Игнатьева2 с главой XIV РДМ, архимандритом Гурием (Карповым)3, которые в итоге привели к заключению крайне выгодного для Российской империи Пекинского трактата 1860 г.

Архиепископ Гурий (Карпов)

Личное знакомство Игнатьева и архимандрита Гурия состоялось 15 (27) июня 1859 r. — через несколько часов после того, как уполномоченный в парадных носилках въехал в Пекин для переговоров с Цинской стороной4. Несмотря на торжественный приезд, появление Игнатьева в китайской столице пришлось на крайне неудачный период для российско-китайских отношений.

24–25 июня 1859 г. в устье р. Байхэ между англо-французскими союзниками и китайцами состоялась так называемая Вторая битва за форты Дагу ( 大沽 ) ， завер-шившаяся поражением западных держав, которые потеряв более 500 человек личного состава, вынуждены были увести свои суда к Шанхаю⁵. Эскадру сопровождали дипломаты Англии и Франции, намеревавшиеся попасть в Пекин для ратификации Тяньцзиньских трактатов 1858 г.

Нанеся поражение союзникам, китайцы сумели восстановить военный престиж, значительно подорванный в ходе первого этапа кампании (1856-1858)6. На фоне победы при Дагу в маньчжурском правительстве усилилась клика, ратовавшая за решительный ответ иностранцам и сворачивание переговоров с «заморскими варварами». Одни из самых последовательных представителей этой клики в Пекине был сановник Су Шунь (肅順)7, с которым впоследствии и выпало трактовать Игнатьеву.

Противоречия существовали и в стане русских представителей в Пекине. Предшествующий уполномоченный Российской империи в Китае — Петр Николаевич

Перовский8, отправленный туда в 1858 г. с целью ратификации Тяньцзиньского трактата и обсуждения целого ряда иных вопросов (в том числе, подтверждения Айгун-ского трактата), не сумел в полной мере справиться с поставленными задачами.

В отличие от западных союзников, Перовский смог 24 апреля (6 мая) 1859 г. ратифицировать русско- китайский Тяньцзиньский трактат, но не сумел убедить маньчжурское правительство в признании более важного для России Айгунского трактата, касающегося территориального размежевания на Дальнем Востоке. По мнению Игнатьева «Перовский поддался на удочку китайцев, придумавших, с свойс твенною им изворотливостью, тянуть переговоры, преувеличивая затруднения с той целью, чтобы упорством своим на мелочах и мнимыми уступками, отделаться от существенных требований наших по разграничению [на Амуре и Уссури]»9.

21 мая (3 июня) 1859 г. Перовский получил от Верховного совета цинского двора извещение, в котором указывалось, что все отношения Российской империи и Китая (исключая указанных в Тяньцзиньском трактате) фактически предлагалось решать на основе Нерчинского трактата 1689 г. Таким образом, Айгунский трактат, устанавливающий новую границу по Амуру, фактически китайцами был проигнорирован.

18 (30) июня Перовский покинул Пекин, выдав ратификацию Тяньцзиньского трактата за крупный дипломатический успех. К сожалению, помимо явной дипломатической неудачи на переговорах, Перовский оставил после себя тяжелую атмосферу в стенах XIV РДМ, приставом которой являлся.

Автор «Материалов, относящихся до пребывания в Китае Н. П. Игнатьева в 1859– 60 годах» замечал по этому поводу: «Даже с начальником нашей духовной миссии, о. Гурием, Перовский до того враждовал, что настаивал и словесно, и письменно, чтобы Игнатьев его вовсе отстранил от всякого дела и остерегался его, как “вреднейшего человека”. Члены духовной миссии, светские и даже духовные, т. е. непосредственные подчиненные о. Гурия, были, благодаря бестактности, слабости и даже подстрекательству Перовского, в явном неповиновении и дурных отношениях с о. Гурием, который, с своей стороны, горько жаловался как на них, так и в особенности на Перовского, считая сего последнего виновником раздора и сплетен, раздиравших немногочисленное Русско- Пекинское общество»10.

Причины столь сложных отношений между архимандритом Гурием и уполномоченным, помимо прочего, объясняются протекцией Перовскому со стороны генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева, с которым уполномоченный находился в постоянной переписке.

Будучи сторонником активной внешней политики Российской империи на Дальнем Востоке и фактически являясь инициатором заключения Айгунского трактата 1858 г., Муравьев был не слишком доволен работой руководителей РДМ, считая ее слишком пассивной, а руководителей миссии чрезмерно осторожными. Не стоит отметать и того факта, что Перовский, скорее всего, и сам жаловался Муравьеву на начальника XIV РДМ.

Не по этой ли причине 21 февраля (5 марта) 1859 г. в письме министру иностранных дел, князю А. М. Горчакову11 Муравьев упрекал членов РДМ: «…Духовные лица нашей миссии трусят, по свой ственной им привычке, и г. Перовский лишен всех способов иметь какие-либо сведения о происходящем в Китае, так как миссия наша решительно ничего не знает о том, что нужно было бы знать»12.

Несмотря на то, что руководители РДМ исправно сообщали Муравьеву сведения о Китае, генерал- губернатор Восточной Сибири, по всей видимости, оставался не вполне доволен добытыми сведениями. 11 ноября 1858 г. он писал директору Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевскому¹³ в связи со сменой руководителя РДМ: «Палладий¹⁴ обыкновенно пишет мне все , да не все ; так ли будет писать Гурий — не знаю; впрочем, приучаюсь читать между строк»¹⁵.

Судя по всему, с более решительным архимандритом Гурием у Муравьева отношения были более сложными, чем с кротким архимандритом Палладием. Отсюда у генерал- губернатора возникло желание подчинить РДМ напрямую Игнатьеву. 6 апреля 1859 г. Муравьев, ожидавший приезда Игнатьева в Иркутск, писал директору Азиатского Департамента: «Надеюсь, что отношения мои с Игнатьевым будут так же дружны, как с Перовским, но трудно ему будет возиться с Гурием, и вообще я не понимаю причины, почему вы не подчинили ему миссию непосредственно»16.

Примечательно, что Муравьев, несмотря на недовольство деятельностью РДМ считал о. Гурия весьма полезным для дела человеком. 2 мая 1859 г. генерал- губернатор писал Ковалевскому: «Разъединение власти в Пекине, право, не может вести ни к какому результату, а неприятностей делает много, особенно с Гурием, который, наоборот, может быть полезен, в руках такого человека, каков Николай Павлович [Игнатьев]»17.

У самого Игнатьева об архимандрите Гурии сложилось довольно противоречивое мнение. В начале сентября 1859 г. он написал своему отцу: «Начальник духовной миссии, о. Архимандрит Гурий, при всех его несомненных качествах, не умеет ни влиять, ни привязать к себе ни своих непосредственных подчиненных, ни христиан- китайцев»18.

Хотя тон этого описания вполне критический, Игнатьев в данном случае больше не доволен не самим архимандритом, а скорее, организацией миссионерской работы РДМ, которую частенько критиковали за малое число обращенных. Чаще всего критиками выступали чиновники, плохо представлявшие себе специфику миссионерской деятельности в Китае. Показательно, что в начале того же письма Игнатьев делает характерную оговорку: «Православные китайцы несравненно более прибежны к церкви и набожны, нежели большая часть членов духовной миссии; первые гораздо внимательнее во время богослужения, нежели, к сожалению, наши соотечественники. Даже духовные члены миссии большею частью не расположены и не подготовлены к миссионерству и не служат благодетельным примером в отношении наружного (никто не в праве разбирать внутреннего настроения) благочестия и благолепного церковного служения для своих прихожан»19.

Пробыв в Пекин почти год, Игнатьев не сумел добиться от китайцев положительного решения в пользу Айгунского трактата и, по инструкции императорского МИД, отправился к приморскому Тяньцзиню, где ожидался новый раунд противостояния западных держав с китайцами.

16 мая 1860 г. Игнатьев тайком покинул Пекин, предварительно оставив о. Гурию особую инструкцию. В тексте ее содержались следующие слова: «Прямого участия в ходе наших переговоров Вы, в качестве начальника духовной нашей миссии, иметь не можете, потому что, для облегчения своего положения при настоящем политическом кризисе, наша миссия должна сохранять в глазах китайцев и других иностранных государств свой исключительно духовный и учебный характер. Поддерживая убеждение, что миссия не имеет политического предназначения. Вы можете, однако же, в разговорах… содействовать достижению нашей цели полезными внушениями и объяснениями»20.

Судя по той степени ответственности, которую Игнатьев налагал на архимандрита, отношения их к тому моменту были на высоком уровне доверия: «Для сообщения мне сведений [из Пекина], подлежащих тайне, или для пересылки известий частным путем, у Вас имеется особый шифр. Мне остается выразить Вам, почтеннейший о. Архимандрит, искреннюю признательность мою за усердное содействие Ваше и деятельную помощь, которые Вы мне оказывали во время пребывания моего в Пекине, при переговорах и сношениях моих и с Китайским правительством. Я убежден, что Ваши труды будут оценены Министерством Иностранных Дел в той же степени, как и мною»21.

Архимандрит Гурий получил сведения о том, что Игнатьев благополучно добрался до Тяньцзиня только в июле. В письме от 17 июля руководитель XIV РДМ писал уполномоченному: «Не имея ни от Вас, ни об Вас никаких известий полтора месяца, мы уже воображали, Бог знает, какие невзгоды с Вами. А много ли Вы получили моих почт? Ли-фань-юань (Трибунал Внешних Сношений)22 наотрез отказался пересылать почту, даже просто какое- нибудь известие. Уехали, говорит; кому там отдать? Еще отдадим, пожалуй, англичанам. Конечно, Вам

Николай Павлович Игнатьев

это не понравится. Такие животные! А все этот козел Су Шунь! Теперь он уже Нэй-у-фу-да-жень [ 內務府大人 ]²³. В страшной силе… Очень тяжело становится; жизнь в Пекине день ото дня становится мудренее… Я без шуток боюсь за спокойствие населения в столице… Недовольных было много и прежде, а теперь легче сосчитать довольных настоящим порядком. Из нынешней беседы моей с [китайским] приставом на подворье [РДМ], я понял, что у нас на Амуре что-то не ладно. Выражая свое неудовольствие нынешним порядком дел, он (китайский пристав. — А. К. ) прибавил: чудные эти европейцы: зачем домогаться нового, когда старое лучше и покойнее. Вот и Ваш Муравьев: зайти то зашел, а дальше не знает, что делать. Отступить стыдно, идти вперед силы нет. Эта мысль высказана не даром: или у нас что-нибудь там не ладно, или они наше терпение, поистине ослиное, принимают за бессилие»²⁴.

Но несмотря на все затруднения с пересылкой почты в Тяньцзинь, о. Гурий все-таки сумел наладить связь с Игнатьевым через верных РДМ китайцев.

Осенью 1860 г. Игнатьев возвратился к китайской столице25, которая на тот момент находилась в полу-осажденном состоянии. Умело сыграв на противоречиях западных держав и маньчжуров, русский уполномоченный подписал с китайцами выгодный для Российской империи Пекинский трактат, в том числе, подтвердивший ранее заключенный Айгунский.

Архимандрит Гурий сыграл значительную роль в налаживании контактов Игнатьева и маньчжурских сановников благодаря чему посредничество стало возможным. В своей «Отчетной записке, поданной в Азиатский департамент» Игнатьев писал: «Отец Гурий отвечал [китайцам], что “Россия издавна не переставала принимать живейшее участие в судьбе соседней Империи, что Русскому Посланнику, несмотря на все вины пред ним Китайского Правительства, стало жалко, при виде конечной гибели, грозящей столице, и он поспешил в Пекин, чтобы попытаться еще раз спасти Вас”. Тогда Китайские сановники стали просить Отца Гурия уговорить меня принять на себя посредничество в распре с европейцами»26.

Обсуждение конкретных деталей договора также легло на плечи о. Гурия: «Только в важных случаях Посланник лично принимал [китайских] Уполномоченных, большею же частью переговоры велись изустно Татариновым27 и Архимандритом Гурием, которые поочередно выходили в квартиру Посланника, сообщали ему о ходе дела, об ответах китайцев, о встреченных затруднениях и по возращении передавали Китайским Уполномоченным ответы и замечания Посланника»28.

После отъезда Игнатьева из Пекина в 1860 г., его переписка с архимандритом Гурием по вопросам изменившихся отношений Российской империи и Китая некоторое время продолжалась.

По окончанию «китайских дел» карьеры Игнатьева и о. Гурия сложились вполне благополучным образом. Архимандрит Гурий в 1867 г. был рукоположен в епископа Таврического и Симферопольского (с 1881 г. — архиепископ). А Н. П. Игнатьев после своего возвращения из Китая занимал несколько лет должность директора Азиатского департамента МИД, а затем с 1864 по 1877 гг. служил послом Российской империи в Турции. Ушел в отставку с дипломатической работы Николай Павлович только в 1878 г., после чего некоторое время занимал высокие посты в различных министерствах Российской империи.

Примерно за год до своей кончины, 12 апреля 1881 г. архиепископ Гурий, поздравил Игнатьева с назначением на должность Министра государственных имуществ и посетовал: «Уже двадцать лет прошло с тех пор, как была открыта Таврическая епархия, но архиерейский дом еще не наделен никакими угодьями»29.

Неизвестно, была ли эта просьба исполнена, но, судя по всему, деловые отношения между владыкой Гурием и Н. П. Игнатьевым продолжались до самой кончины архиепископа. Возможно, они не перешли в дружескую плоскость, и, судя по различным материалам переписки, наши герои не всегда придерживались одинакового отношения к тем или иным вопросам. Тем не менее, разница во взглядах и решительные характеры, не помешали общему делу, принесшему Отечеству важнейший дипломатический договор, плодами которого Россия пользуется и ныне.

На наш взгляд, рассмотрение отношений между сановниками, принимавшими участие в дипломатической игре периода Второй опиумной войны, следует продолжить и расширить, так как помимо владыки Гурия и Н. П. Игнатьева на этом поприще потрудились и многие другие персоны.