Потенциал и перспективы политической мобилизации в интернет-пространстве: обзор эмпирических исследований в мировом и российском контексте

И з всех искусств для нас важнейшим является кино», – говорил Ленин. В современном мире на место кино, без сомнений, претендует Интернет, и интерес к его роли в политическом процессе по мере цифровизации общества будет лишь возрастать. В настоящем исследовании предполагается обратиться к изучению роли Интернета в политической мобилизации, оставив в стороне вопросы о функционировании электронного правительства и аналогичной демократии.

Желая минимизировать риски протестной активности, а также оградить российское общество от деятельности террористических организаций как минимум, как максимум – ограждая общество от «оранжевой» угрозы, государство приступило к практической формулировке инструментов воздействия на Интернет. В недавнем прошлом можно было наблюдать наделение Роскомнадзора возможностью досудебной блокировки сайтов, конфликт по поводу запроса ФСБ о передаче ключей шифрования платформы Telegram , принятие закона о «суверенном Интернете» и т.д.

Что первично – Интернет или протест? Над этим вопросом политологи бьются с той же серьезностью, что и философы над другой известной апорией. Эмпирические изыскания за последнее десятилетие показывают противоречивые результаты. Велик соблазн оставить вопрос о первичности в стороне, но делать этого не стоит, поскольку подобная постановка проблемы позволяет дать объяснение механики Арабской весны и движения Белых лент, роли информационных технологий в избирательном процессе и политической сфере демократических и авторитарных стран.

Цифровая мобилизация в мировом и российском контексте

Возможности мобилизации общества с помощью новых информационных технологий одним из первых описал Говард Рейнголдс, предложивший концепцию умной толпы [Rheingold 2002]. В 1990-е гг. в Японии и Финляндии были апробированы методы координации действий фанатов рок-звезд и других знаменитостей. Толпы подростков, будучи оповещенными через СМС, собирались в указанных местах, чтобы наслаждаться видом своих кумиров.

Д. Гарсиа и Г. Ловинк в 1996 г. предложили термин «тактические медиа», мобилизующие аудиторию на участие в политических кампаниях и позволяющие создать сеть «антиподчинения». «Тактические медиа» способствовали организации протестных акций в отношении глобальных организаций ( G 8, G 20, WТO ), корпораций ( Microsoft , Pepsi , Nike и др.) [Мельник 2014: 133].

В 2001 г. на Филиппинах с помощью текстовых сообщений был организован митинг против коррупции, и действующий президент в скором времени подал в отставку. В 2005 г. активисты массовых беспорядков во Франции призывали с помощью интернет-сообщений своих сторонников выходить на улицу. Во время студенческих протестов в Чили в 2006 г. блоги использовались как инструмент рекрутинга, а в Кишиневе в 2009 г. – уже и микроблоги Твиттера. Для протестующих в Египте в период Арабской весны, как выяснил З. Туфекси, основным инструментом получения информации стал Фейсбук [Tufekci, Wilson 2012].

Активное использование интернет-пространства для политических, в т.ч. предвыборных, кампаний начинается с 2008 г. – в период предвыборной гонки в США между Б. Обамой и Д. Маккейном. В 2013 г. итальянское движение Movimento 5 Stelle проводило агитацию исключительно в виртуальном пространстве, что привело к получению 17% мест в парламенте.

Одной из форм политизации медиасферы являются «партизанские» средства массовой информации (например, блоги), ангажированные определенными политическими силами [Baum, Groeling 2008]. Исследование кросс-идеологического контента социальных сетей на примере Твиттера показало, что сторонники консерватизма чаще обращаются к блогам, а либерализма – к традиционным СМИ [Himelboim, McCreery, Smith 2013].

На серьезное влияние Интернета на политические события в России обратили внимание во время протестных движений 2011/2012 г. Исследования показали, что социальные сети сыграли важную роль в информировании граждан о протестных митингах. До 70% опрошенных участников митингов и демонстраций отмечали, что узнали о дате и месте сбора благодаря Интернету [Волков 2012; Римский 2013].

Е. Драчева и А. Щербак указывали на связь между уровнем проникновения Интернета и числом протестов в российских регионах [Драчева, Щербак 2012]. Однако корректность методологии их исследования под вопросом, т.к. учитывалось не число протестующих, а число протестов. Таким образом, своеобразие российского научного дискурса в первой половине 2010-х заключалось в определении Интернета как первопричины протестной мобилизации.

Казалось бы, взаимосвязь очевидна. Использование Интернета позволяло мобилизовать политический протест. Российские политики, журналисты, активисты, политологи и другие, обратив внимание на данную корреляцию, поспешили сделать выводы о наличии причинно-следственных связей. Последствия оказались печальными для политики, науки и Интернета.

Российские исследователи спрашивали участников митингов, откуда они узнали о протестной акции, подсчитывали число протестов в российских регионах и сравнивали статистику оппозиционной деятельности с соответствующими данными об уровне интернетизации. Исследования, выполненные в рамках данной схемы, позволяли сделать прямолинейный вывод о полити- ческой силе Интернета [Докука 2014; Гапич, Лушников 2014]1, что вводило в заблуждение и активистов оппозиции, представляя упрощенное понимание социально-политической реальности, журналистов и власть, которая в алармистском ключе начнет разворачивать борьбу с Интернетом и в Интернете.

Политизация цифрового пространства в мировом контексте

Западные исследователи после массовых выступлений в Испании и с началом Арабской весны также обратились к изучению причин протестной мобилизации, и массовые опросы также выявили корреляцию между уровнем протестной деятельности и степенью распространенности Интернета. Однако, несмотря на очевидную связь между интернет-коммуникациями и политической мобилизацией, эмпирическое исследование С. Гонсалес-Бейлон, опросившей авторов твитов о протестах в Испании в 2011 г., показало, что твит-писатели активизировались только после начала протестов [Gonzalez-Bailon, Borge-Holthoefer, Moreno 2013]. Другими словами, на решение участвовать в протесте информация, полученная из Твиттера, повлиять не могла. Наличие у протестующего гражданина аккаунта в Фейсбуке и частота его использования оказались (по данным опроса, проведенного С. Валенцуэлой, А. Арриагадой и А. Шерманом) статистически менее значимым по сравнению с чтением газет, онлайн-ново-стей и просмотром новостных передач [Valenzuela, Arriagada, Scherman 2012].

Г. Волфсфельд, Э. Сегева, Т. Шефер в 2013 г. с помощью опроса определили, что число протестующих в 20 арабских странах зависело от популярности Интернета в этих странах. Однако оказалось, что более важной статистической зависимостью было не соотнесение степени интернетизации и политической активности, а уровень коррупции. Повышение интереса к Интернету (в частности, к социальным сетям) являлось лишь следствием начала протестов [Wolfsfeld, Segev, Sheafer 2013]. С. Цирель также отмечает, что накал протестов в арабских странах тем опасней, чем выше уровень безработицы среди молодежи, доля беззаботных с высшим образованием и доля дискриминируемых национально-религиозных групп [Цирель 2012].

Контент-анализ твитов о протестах в США, Испании и Греции, проведенный Я. Теокариосом, показал, что доля сообщений с призывом к активным действиям или организационной информацией ничтожно мала [Theocharis, Lowe, Deth 2014]. Эксперимент Е. Морозова, пытавшегося призвать датчан к участию в акции по защите фонтана в Копенгагене, показал, что никто из 27 тыс. «лайкнувших» призыв на митинг не явился [Morozov 2012]. Таким образом, зарубежные исследователи отказались от упрощенного тезиса о возможностях Интернета создавать протестные настроения.

В рамках исследования К. Фачса о предпочтениях и ожиданиях в отношении медиасреды [Fuchs 2015] большая часть респондентов критиковала доминирующие интернет-площадки за фейк-новости, «пузыри фильтров», политику постправды, цифровой авторитаризм, онлайн-национализм. Исследователь идеалистически считает необходимым переход на формат «медленных» цифровых медиа, рассчитанных на рациональные дискуссии. Последние будут востребованы теми, кто испытывает ощущение усталости от интенсивности погружения в виртуальную активность.

Политическая роль цифрового пространства трактовалась более сложным образом. Анализ 300 тысяч ретвитов, сделанный Дж. Лотаном во время революций в Тунисе и Египте (2010–2011 гг.), показал, что сообщения обычных граждан были более популярны («ретвитабельны»), нежели твиты аккаунтов официальных СМИ [Lotan et al. 2011]. Результаты исследования позволяют говорить о создании сети межличностных контактов на платформе Твиттера и их преобладании, доминировании над официальными аккаунтами, предполагающими выстраивание вертикальных каналов передачи информации.

Опрос протестующих в Тунисе зарегистрировал высокую долю активных пользователей Интернета. А. Брейер, Т. Лэндман, Д. Фаркхар опросили 16 тунисских интернет-активистов и 437 интернет-пользователей и выяснили конкретные преимущества, которые получили протестующие благодаря использованию интернет-ресурсов. Во-первых, была преодолена информационная блокада вокруг протестных акций, выстроенная официальными СМИ, во-вторых, проведена эмоциональная мобилизация посредством фото- и видеодемонстраций жестокости власти, и таким образом удалось сформировать коллективную идентичность протестующих, в-третьих, было облегчено формирование межгруппового сотрудничества [Breuer, Landman, Farquhar 2015].

Новые медиа, в первую очередь социальные сети, являются одним из популярных предметов в исследовании политических коммуникаций. А. Келдераро отмечает их уникальное свойство – распространять информацию сквозь национальные границы через социальные, культурные и политические ниши, упрощая формы политического участия. Благодаря структуре социальных сетей производится самогенерируемое содержание, которое распространяется от одного пользователя к другому. Аудитория сама становится источником информации или же ее модератором [Calderaro 2018].

Является ли интернет-пространство новой формой политической коммуникации, или же это просто новое пространство для политики? Следует согласиться с А. Келдераро в том, что интернет-сети усиливают политическое звучание и гражданскую активность в сравнении с традиционными СМИ.

Политизация цифрового пространства в российском контексте

К 2014 г. отечественный научный дискурс разочаровался в политическом всесилии цифрового пространства, потенциально способного ликвидировать информационную монополию власти, контролирующей основные отечественные СМИ. Безусловно, признавая значение Интернета как информационного ресурса, российские исследователи достаточно скептически стали относится к его способности создавать (а не просто информировать) протестный потенциал в обществе [Филатова 2014].

Ряд российских исследователей, например Е. Малик и Н. Орлова, рассматривают политический фактор интернетизации в традиционном государствоцентричном ключе. С одной стороны, они указывают на политическую инертность молодежи и возможность применения новых медиа в качестве инструментов активизации. С другой – Интернет выступает в качестве ресурса мобилизации для реализации государственных задач, а также ограждения молодежи от негативного влияния [Малик, Орлова 2018].

Ряд ученых отмечают, что политический интернет-контент достаточно примитивен, а мнение комментаторов онлайн-новостей не расходятся с позицией официальных СМИ. Так, Д. Волков и С. Гончаров в 2014 г. писали, что роль Интернета в распространении альтернативной информации преувеличена [Волков, Гончаров 2014]. Опрос москвичей показал, что оценка происходящего в стране у активных пользователей Интернета и телелюбителей существенно не различается. Напротив, оказалось, что интересующиеся новостями являются искомой социальной группой, требующей пристального изучения [Радина 2018; Кольцова, Киркиж 2016]. Необходимо изучать именно их настроения, мотивации, т.к. они и являются потенциальными участниками политических протестов.

Тезис о непосредственном влиянии комментирования онлайн-новостей на формирование мотиваций к политической мобилизации защищается в статье Н.К. Радиной [Радина 2018]. Непосредственные психологические механизмы воздействия на аудиторию в интернет-пространстве с целью повышения уровня оппозиционности вскрывают Т.В. Евгеньева и В.А. Губченко [Евгеньева, Губченко 2017]. Однако остается открытым вопрос об эффективности подобных манипуляционных воздействий. С целью решения данной теоретической проблемы З. Усманова проводит двойной анализ сообщений (в Телеграмме, социальных сетях, федеральных СМИ) о пожаре в ТЦ «Зимняя вишня» в Кемерово и проводит интервью с реципиентами данных новостей. Оказалось, что интер-нет-ресурсы способны дезинформировать граждан, вызвав сильный эмоциональный всплеск и деструктивную активность [Усманова 2018].

На сегодняшний момент от Интернета не ждут политических чудес, однако продолжают рассматривать его влияние на политическую культуру, которое трактуется как долгоиграющее и способное раскрыться в долговременной перспективе. Например, любопытный и важный термин «политический конденсат» был введен Н.А. Рябченко. Речь идет о накоплении в онлайн-пространстве политических интенций, которые способны проявится в реальности, оформившись в лице новых акторов публичной политики, действующих уже офлайн [Рябченко, Гнедаш 2014].

Специфику пространства новых медиа Л. Казимирчик предлагает рассматривать через понятие политического бренда [Казимирчик 2014]. Постмодернистский подход автора позволяет отметить имманентность исследуемой среды: интернет-пространство порождает свою собственную политическую реальность, которая все больше существует в отрыве от действительности. Ключевой точкой коммуникации, где online и offline пересекаются, является предвыборный процесс.

В последние годы изучение процессов цифровизации политики совершило поворот к исследованию социализирующего значения Интернета [Мельникова 2017]. О виртуальном пространстве как месте формирования социальных ролей пишут Д. Балуев и Д. Каминченко. Активность в интернет-среде позволяет пользователям самоидентифицироваться, соглашаясь или занимая оппозиционную сторону [Балуев, Каминченко 2015].

Под цифровой политической социализацией понимаются процессы приспособления граждан к новым условиям электронного взаимодействия (с органами власти, организациями и между собой), усвоения культуры «гражданина цифрового общества». Цифровизация политического процесса предполагает появление и освоение гражданами новых социально-политических ценностей, новых политических ролей. Итак, цифровизация может стать фактором изменения политической культуры в сторону индивидуализма, либерализации, осознания гражданами своей субъектности.

Таким образом, исследования интернет-ресурсов протестной мобилизации входят в мейнстрим современной политической науки как на Западе, так и в России. Политическая практика лишь актуализирует проблемы влияния цифровых технологий на формирование протестной деятельности.

Протестное движение «белоленточников» 2011–2013 гг. в России сыграло противоречивую роль в развитии отечественных Internet-study . С одной стороны, протестное движение подогрело интерес политологов к цифровым технологиям, с другой – политики и ученые не смогли избежать соблазна указать на социальные сети как первопричину оппозиционной активности, что предлагало явно упрощенный взгляд на социально-политическую активность. Тем не менее в указанный период, помимо уже стандартных к сегодняшнему моменту каналов мобилизации в виде социальных сетей, можно констатировать новый всплеск активности Твиттера, а также актуализацию каналов, ведущих online -трансляции.

Зарубежные исследователи, отказавшись от прямолинейного поиска корреляции между развитием Интернета и уровнем протестов, с помощью качественных методов (фокус-группы, интервью, дискурс-анализ блогов и твитов) сосредоточились на поисках отличий новых медиа цифрового пространства от традиционных СМИ.

Мейнстримом зарубежных исследований во второй половине 2010-х становится качественный анализ влияния Интернета на активизацию протестной деятельности в странах третьего мира. Еще одной сферой исследовательского внимания оставались технологические моменты политической активности новых медиа. Отечественные же ученые приступили к изучению влияния интернет-новостей на формирование оппозиционных настроений и выяснению социализирующей роли Интернета. Но превалирующая доля в исследовании виртуального политического пространства среди российских авторов остается за академическими темами (социализация, адаптация, идентификация, брендирование).

В заключение необходимо отметить еще одну черту исследований по рассматриваемой тематике, специфика которой напрямую связана с мировоззренческими и отчасти цивилизационными традициями исследователей. Это идеалистические представления о месте и качестве интернет-среды в изучаемых обществах. В российской версии Интернет – это инструмент проведения государственной политики, его функционирование предполагает следование обговоренным нормам и практикам. У зарубежных ученых иная крайность: интернет-пространство должно быть максимально рационализировано, манипуляционный потенциал должен быть сведен к минимуму.