Принципы уголовного судопроизводства как воплощение нравственных основ уголовно-процессуальной деятельности

Несмотря на то, что вопрос о понятии и системе принципов уголовного судопроизводства является одним из наиболее разработанных в доктрине российского уголовного процесса [3; 8; 15; 25; 30; 32; 41; 86; 89; 102], интерес к данной проблематике на протяжении многих лет не ослабевает ни у законодателя, ни у ученых, ни у практиков, так как именно принципы лежат в основе уголовно-процессуального права, именно на них строится уголовно-процессуальная деятельность, именно они «являются тем ориентиром, который определяет направления развития и совершенствования всей системы современного уголовного судопроизводства» [47, с. 18]. О том же, что российское уголовное судопроизводство после принятия УПК РФ 2001 года продолжает развиваться, свидетельствуют многочисленные изменения, уточнения, дополнения, которые на протяжении 17 лет постоянно, с настораживающей частотой, вносятся в уголовно-процессуальный закон. И многие из этих изменений носят поистине концептуальный характер, прямо влияют на социальную направленность уголовного судопроизводства, на его наиболее существенные черты, но при этом, к сожалению, порой вступают в противоречие с закрепленными в законе принципами уголовного процесса.

В действующем Уголовно-процессуальном кодексе (далее – УПК РФ)1 впервые за всю историю отечественного уголовно-процессуального законодательства принципам уголовного судопроизводства посвящена отдельная глава (гл. 2), в которой, помимо исходных положений, заимствованных из Конституции России 1993 года (законность, состязательность сторон, презумпция невиновности, обеспечение обвиняемому и подозреваемому права на защиту и др.)2, закреплен принцип уважения чести и достоинства личности (ст. 9), а также принцип, связанный с реализацией положений статьи 6 Европейской конвенции о защите прав челове- ка и основных свобод3 – разумного срока уголовного судопроизводства (ст. 6.1), введенный в УПК РФ Федеральным законом от 30 апреля 2010 года4. В отличие от УПК РСФСР 1960 го-да5, в ст. 2 которого закреплялись карательные задачи советского уголовного процесса (быстрое и полное раскрытие преступления, изобличение виновных и справедливое наказание), в УПК РФ 2001 года среди исходных положений (принципов) уголовного судопроизводства в качестве его назначения провозглашены защита прав и законных интересов потерпевших от преступления, защита личности от незаконного и необоснованного обвинения, ограничения ее прав и свобод (ст. 6), что свидетельствует о правообеспечительной и восстановительной направленности современного российского уголовного процесса.

Дискуссии о понятии и системе принципов уголовного судопроизводства, которые на протяжении десятилетий идут в теории уголовного процесса, вызваны в том числе и нечетким определением самого предмета спора. Уголовнопроцессуальный закон (ни прежний, ни действующий) не раскрывает понятия принципа уголовного судопроизводства, не указывает и на те качества, свойства, которыми должна обладать данная категория. Взгляды же ученых на философскую и социальную природу принципов уголовного процесса всегда были и остаются достаточно субъективными и в силу этого многообразными.

Сущность и правовая природа принципов российского уголовного судопроизводства

В общей теории права принципы права определяются как «основные идеи, исходные положения или ведущие начала процесса его формирования, развития и функционирования» [65, с. 76]. В доктрине уголовного процесса, в соответствии с этим общетеоретическим положением, принципы уголовного судопроизводства чаще всего рассматриваются как обусловленные общепризнанными принципами и нормами международного права, законодательно закрепленные наиболее значимые положения системообразующего характера, выражающие демократическую и гуманистическую сущность российского уголовного процесса, определяющие построение всех его институтов и обеспечивающие достижение целей и задач, стоящих перед уголовным судопроизводством.

Хотя, как справедливо отмечено, категорию принципов нередко пытаются использовать не только для обозначения основ уголовного судопроизводства, но и для характеристики сущности составляющих его этапов [86, с. 35–40], выделяя принципы предварительного расследования [99, с. 124–150], принципы судебного разбирательства [101, с. 45, 139], принципы кассационного производства [81, с. 56, 367] и т. д. При этом положения, выделяемые авторами в качестве таких «стадийных принципов», как правило, распространяют свое действие не на одну, а на многие стадии уголовного судопроизводства. В настоящее время в теории уголовного процесса устоялось мнение о том, что важнейшие нормативные правила осуществления уголовно-процессуальной деятельности на отдельных ее стадиях следует рассматривать как общие условия следственной и судебной деятельности; принципами же ныне принято называть исходные начала всей уголовнопроцессуальной деятельности в целом. Иная трактовка данного понятия порождает лишь недопонимание и безрезультатные споры о терминах.

Как представляется, признание того или иного правового положения в качестве принципа уголовно-процессуальной деятельности не может быть произвольным. Принципы должны обладать определенными сущностными признаками, свойствами. Среди таких качеств, свойств принципов уголовного судопроизводства, как правило, выделяют их основополагающий характер, объективность, нормативность, распространенность принципов на все или подавляющее большинство стадий уголовного процесса, императивную сущность, функциональный (в отличие от принципов судоустройства) характер, системность, взаимосвязанность принципов, их направленность на достижение целей уголовного судопроизводства [8, с. 9–10; 13, с. 22–23; 21, с. 11–20; 27, с. 21; 49, с. 5–16].

В период действия УПК РСФСР, в котором принципы процесса не были выделены законодателем в отдельную главу, в процессуальной теории высказывались различные точки зрения о том, какие положения закона должны считаться принципами уголовного судопроизводства. Ученые считали оптимальным самое разное количество принципов: от одиннадцати до двадцати [87, с. 90–126; 92, с. 49–60], а В. П. Нажимов относил к числу принципов 27 различных положений закона [63, с. 3–13]. Такое значительное расхождение было связано с тем, что одни авторы рассматривали определенные правовые требования в качестве самостоятельных принципов, а другие объединяли их в единый принцип более общего характера. Так, например, положение об уважении, охране прав и интересов личности некоторыми учеными рассматривалось как единый комплексный принцип, а другие делили его на ряд самостоятельных принципов: неприкосновенности личности, неприкосновенности жилища, тайну частной жизни граждан и т. д. [18, с. 8–9; 88, с. 92– 93]. В других случаях к принципам процесса, как уже отмечалось, относили общие условия судебного разбирательства и даже некоторые из процессуальных гарантий [35, с. 27–29].

Действующий уголовно-процессуальный закон содержит специальную главу, посвященную принципам процесса, в которой законодатель перечисляет те нормативные положения, которые, с его точки зрения, являются определяющими, исходными для осуществления всей уголовно-процессуальной деятельности и для ее законодательной регламентации. Такой прием – непосредственное указание принципов в статьях специализированного кодифицированного процессуального законодательства – у многих ученых встретил безоговорочную поддержку и одобрение, «поскольку лица, применяющие нормы права или руководствующиеся ими, вступающие или вовлекаемые в правоотношения, получают возможность соотносить принимаемые решения или осуществляемые действия с базовыми требованиями, заложенными в основу конкретной отрасли права или вида правоприменительной деятельности» [15, с. 14].

Казалось бы, такое законодательное решение должно было прекратить дискуссию о том, какие положения должны быть включены в систему принципов уголовного процесса и какова должна быть их формулировка. В соответствии с главой 2 УПК РФ, к числу принципов ныне отнесены следующие положения: назначение уголовного судопроизводства (ст. 6), разумный срок уголовного судопроизводства (ст. 6.1), законность при производстве по уголовному делу (ст. 7), осуществление правосудия только судом (ст. 8), независимость судей (ст. 8.1), уважение чести и достоинства личности (ст. 9), неприкосновенность личности (ст. 10), охрана прав и свобод человека и гражданина (ст. 11), неприкосновенность жилища (ст. 12), тайна переписки, телефонных и иных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений (ст. 13), презумпция невиновности (ст. 14), состязательность сторон (ст. 15), обеспечение обвиняемому и подозреваемому права на защиту (ст. 16), свобода оценки доказательств (ст. 17), язык уголовного судопроизводства (ст. 18), право на обжалование процессуальных действий и решений (ст. 19).

Однако наличие в УПК РФ специальной главы, в которой система принципов уголовного процесса четко очерчена, породило иные проблемы. Прежде всего, вышеуказанная законодательная конструкция не соответствует достаточно распространенной в уголовно-процессуальной доктрине точке зрения о том, что принципы не отождествимы с конкретными правовыми нормами [9; 50, с. 136]. Привычный для отечественной теории уголовного судопроизводства способ выводить «норму-принцип из ряда других нормативных предписаний путем аналитико-синтетического их рассмотрения», оказался не применимым: «теперь все, что не попало в главу с соответствующим названием … к числу принципов отнести нельзя» [83, с. 28–29]. В условиях действующего правового регулирования принципы уже не могут располагаться за пределами соответствующей главы УПК РФ, выводиться из совокупности иных процессуальных норм.

В связи с этим возник вопрос о том, насколько совершенна та «закрытая» система принципов, которая представлена в действующем УПК РФ, насколько она вобрала в себя все те наработки и достижения, которые были предложены в теории уголовного судопроизводства, и в полной ли мере она отвечает потребностям правоприменительной практики.

Полагаем, что закрепленную в главе 2 УПК РФ систему принципов уголовного процесса трудно признать безупречной, адекватно отражающей современные и перспективные потребности регламентации и осуществления уголовно-процессуальной деятельности. Это мнение разделяется многими учеными-процессуалистами, отмечающими, что «закрепленная в УПК система принципов не отражает сущность и основные черты уголовного процесса ... Вполне очевидны декларативный характер части из них, недооценка роли принципов в механизме уголовно-процессуального регулирования» [15, с. 4]. Данное обстоятельство делает исследования проблем принципов уголовного процесса весьма актуальными и значимыми. Как справедливо отмечает профессор И. Б. Михайловская, «установленный законом перечень принципов не исключает, а предполагает необходимость теоретических изысканий, предметом которых могут быть как вопросы, связанные с реализацией в нормативной модели и практике применения указанных в законе принципов, так и проблема системы принципов, их взаимосвязи, полноты» [61, с. 119].

В современной доктрине уголовного процесса существуют иные, отличные от законодательных установок, представления о том, какие положения следует рассматривать в качестве исходных, имеющих принципиальное значение, и какова должна быть их формулировка. Именно во взглядах на систему принципов уголовного судопроизводства отчетливо проявляется многообразие мнений российских процессуалистов по поводу того, какие положения следует рассматривать в качестве исходных, основополагающих для осуществления уголовно-процессуальной деятельности.

Таким образом, посвятив принципам уголовного судопроизводства специальную главу Кодекса, законодатель взял на себя ответственность за закрепление их оптимального и исчерпывающего перечня. Однако решение данной задачи трудно признать успешным, что вызвало новую волну интенсивных дискуссий о понятии и системе принципов уголовного судопроизводства. Одни ученые обоснованно полагают, что ряд положений, позиционируемых законодателем в качестве принципов уголовного судопроизводства, таковыми не является по своей сути. Прежде всего, вызывает возражение включение в главу 2 УПК РФ положения о назначении уголовного судопроизводства (ст. 6). Правовая конструкция о назначении уголовного судопроизводства открывает главу 2 Кодекса, что, казалось бы, придает ей особую значимость, фундаментальность. Однако ряд авторов, основываясь на позиции Верховного Суда РФ1, полагают, что, по сути, в статье 6 УПК РФ закреплены задачи уголовно-процессуальной деятельности, которые, даже если их назвать назначением, не являются ее принципами [21, с. 11; 60, с. 2; 84, с. 67]. Многие ученые сходятся во мнении о том, что назначение уголовного судопроизводства – это не что иное, как его цель, в качестве которой выступает защита и восстановление законных прав и свобод граждан и которая не может позиционироваться как принцип процессуальной деятельности [11, с. 91; 57, с. 340; 71, с. 73].

По мнению А. В. Смирнова, не может быть отнесена к числу принципов уголовного процесса и состязательность, так как она представляет собой нечто большее, чем принцип, «является общей целью действия всех принципов уголовного судопроизводства и именно через них проявляет себя в полном объеме. Состязательность – это не принцип, а тип судопроизводства, поэтому все принципы процесса … имеют состязательное содержание или испытывают его влияние» [78, с. 73].

Многие ученые-процессуалисты считают, что отдельные положения, включенные законодателем в главу 2 УПК РФ, «не дотягивают» до уровня исходных, основополагающих положений, определяющих сущность и направления развития всей системы уголовного судопроизводства. Профессор В. М. Быков, с которым солидарны и другие авторы, не считает принципом уголовного процесса свободу оценки доказательств (ст. 17 УПК РФ), полагая, что она является главным правилом оценочной деятельности, которому место в статье 88 УПК РФ, где эти правила излагаются [19, с. 232; 34, с. 12–13].

Вызывает возражения и включение в число принципов процессуальной деятельности правила о разумности сроков уголовного судопроизводства, в котором некоторые процессуалисты видят лишь одно из общих условий досудебной и судебной деятельности [1, с. 125–127; 10, с. 64–66; 20 с. 23–29].

Одновременно отмечается перенасыщенность главы Кодекса, посвященной принципам, статьями, дублирующими нормы Конституции РФ, устанавливающими гарантии правового статуса личности [15, с. 2], и указывается, что к числу исходных, принципиальных положений незаслуженно не отнесены предписания, являющиеся основополагающими, определяющими для регламентации и осуществления российского уголовного судопроизводства. Так, в УПК РФ в числе принципов не указана публичность уголовно-процессуальной деятельности, хотя это положение, отраженное в главе 3 Кодекса, безусловно, является принципиально значимым для российского уголовного процесса, а в теории уголовного судопроизводства и в учебной литературе повсеместно и традиционно рассматривается в качестве его принципа [2; 5; 9; 14; 55, с. 32–33; 90, с. 60–64; 91, с. 41– 42; 98, с. 70–72].

Законодатель не включил в систему принципов российского уголовного судопроизводства и требование всесторонности, полноты и объективности исследования обстоятельств совершенного преступления, которое, текстуально хотя и отсутствует в УПК РФ, но заложено в ряде его норм и может быть выведено из их содержания (ст. 73, 299 и др.) и которое по своей значимости многими учеными рассматривается в качестве исходного при осуществлении уголовно-процессуальной деятельности [7; 35, с. 14; 43; 48, с. 19–20].

Кроме того, учеными-процессуалистами на роль уголовно-процессуальных принципов предлагаются целый других положений-идей. Так, В. Т. Томин включает сюда положение о нравственности уголовного судопроизводства, о процессуальной независимости должностных лиц, ведущих процесс, об объективной истине, об участии народного элемента в уголовном судопроизводстве [86, с. 151–235; 89, с. 212–232]. Н. Н. Апостолова рассматривает как принцип идею о целесообразности [4]; Е. В. Рябцева – о разумности уголовного судопроизводства, кото- рая предполагает предоставление его участникам выбора вариантов поведения для достижения желаемого результата [76, с. 66–69]. А. С. Александров считает, что именно целесообразность «определяет прагматичность, избирательность уголовного преследования. В условиях противодействия равновеликих процессуальных сил очевидно, что наиболее вероятным результатом состязательного процесса будет взаимоприемлемый для сторон компромисс, оформленный приговором суда, который заключает в себе формальную (судебную) истину» [89, с. 54]. В последние годы появилось много сторонников у предложения считать принципом уголовного судопроизводства положение о справедливости уголовно-процессуальной деятельности [12; 17; 23; 27].

Очевидно, что такое многообразие идей, касающихся содержательного наполнения системы принципов российского уголовного судопроизводства, может существенно влиять на правосознание правоприменителей, однако профессиональная деятельность последних базируется только на тех из идей-положений, которые реально восприняты законодателем и нашли закрепление в УПК РФ.

Целостность системы принципов уголовного процесса

Столь же неопределенными являются и доктринальные представления о целостности системы принципов уголовного судопроизводства, их значимости и юридической силе. Так, М. Т. Аширбекова считает необходимым говорить об иерархии принципов, о существовании двухуровневой системы основных начал уголовного судопроизводства [9, с. 25–26]. По мнению автора, первый уровень системы составляют два принципа – публичность и состязательность, определяющие публично-состязательную организацию российского уголовного процесса. Остальные принципы – принципы второго уровня – представляют собой стандарты защиты прав и свобод личности в сфере уголовного судопроизводства, однако они не являются определяющим компонентом в организации всей уголовно-процессуальной деятельности [9, с. 26].

Разделяя подобный подход, другие авторы также говорят о неравнозначности принципов [78, с. 60]. И. А. Пикалов отмечает особую зна- чимость в системе уголовно-процессуальных принципов положений о законности уголовного судопроизводства и его состязательности, называя их изначальными принципами, тогда как все остальные, по мнению автора, являются лишь общими условиями (правилами) судопроизводства, обеспечивающими реализацию двух названных принципов [70, с. 7; 72, с. 46].

Данная идея не нова. Попытки ранжировать систему принципов уголовного судопроизводства предпринимались еще в советской уголовнопроцессуальной науке [62, с. 3–29]. Безусловно, что «принципы уголовного процесса действуют не изолированно, а в рамках целостной системы, и значение каждого принципа обусловлено не только собственным содержанием, но и функционированием всей системы. Только в системе принципы уголовного процесса приобретают подлинную правовую и социальную значимость» [55, с. 33–34]. При этом система принципов уголовного процесса – это не случайная совокупность, сумма произвольно сгруппированных законоположений, а пронизанный единством целей комплекс самостоятельных по содержанию, но взаимосвязанных и взаимодействующих положений, отражающих оптимальный порядок осуществления и качественное единство такого вида государственной деятельности, как уголовное судопроизводство. В силу этого мы полностью разделяем сформировавшуюся в уголовно-процессуальной доктрине советского периода и отстаиваемую многими современными авторами точку зрения о том, что не допустима сама постановка вопроса о делении принципов уголовного судопроизводства на главные и второстепенные [32, с. 79; 33, с. 67; 41, с. 33– 34; 100, с. 33].

В специальной литературе выделяют ряд требований, которым должна отвечать система уголовно-процессуальных принципов, относя к ним адекватность (отражение в системе принципов сущностных черт уголовного процесса), полноту или достаточность, непротиворечивость (неприемлемость присутствия в системе процессуальных принципов взаимоисключающих предписаний), независимость (недопустимость дублирования схожих по своей сути положений) [16, с. 16; 102, с. 7].

Адекватность системы принципов предполагает такой уровень обобщенности входящих в нее положений, который позволяет отразить качественно определенные, сущностные свойства уголовно-процессуальной деятельности и, одновременно, такой категории, как «принцип уголовного процесса». Если уровень обобщенности будет чрезмерно высок, то могут быть утрачены необходимые существенные свойства рассматриваемого объекта. А недостаточный уровень обобщения повлечет дробление принципов на такие положения, которые не имеют признаков, присущих принципу, и в итоге «теоретическая система, отягощенная несущественными второстепенными деталями, размывает характерные черты объекта» [102, с. 7] и дает искаженное представление о системе в целом.

Полнота системы принципов должна обеспечить в ней наличие такого количества принципов, которое позволит логически объяснить правомерность нахождения в данной отрасли права всех процессуальных норм.

Непротиворечивость системы означает отсутствие в ней исключающих друг друга принципов, а ее независимость предполагает выявление собственного, автономного содержания каждого принципа. Принципы уголовного процесса должны формулироваться, наполняться содержанием не произвольно, а таким образом, чтобы не парализовывать действие остальных общих начал.

Единая система принципов уголовного процесса обладает особым интегративным качеством. Нарушение любого принципа процесса приводит, как правило, к нарушению других принципов и, тем самым, к нарушению законности при осуществлении уголовно-процессуальной деятельности. Вместе с тем благодаря неделимости системы принципов она обладает способностью к сохранению своей целостности, самовосстановлению, ввиду чего нарушение какого-либо принципа процесса необязательно парализует систему, и не исключает возможность достижения назначения уголовного судопроизводства [31, с. 179–192; 52, с. 2–3; 94, с. 64–65]. Но вряд ли возможно говорить о преимуществе одних принципов перед другими. Все они одинаково важны для построения и функционирования уголовно-процессуальных правоотношений. При этом каждый принцип имеет качественно определенное содержание и все принципы взаимно дополняют друг друга. Констати- ровать превалирование одних принципов над другими можно лишь ситуационно [93, с. 14]. Полагаем, что попытка оспорить правовую равноценность процессуальных начал, установить среди них внутрисистемную иерархию, выделить нормы-доминанты не может быть признана состоятельной. Каждый принцип одинаково важен при интерпретации уголовнопроцессуального законодательства и его применении, и для них не может существовать шкалы с делением на более или менее важные.

Нравственная составляющая принципов уголовного судопроизводства

Не ставя своей задачей всестороннее раскрытие сущности и значения принципов уголовного судопроизводства, авторы данной работы в полной мере разделяют точку зрения о том, что исходные положения осуществления уголовно-процессуальной деятельности должны представлять собой некие «одухотворяющие идеи» [73, с. 64], наполненные глубоким нравственным содержанием. Как справедливо отмечает В. А. Лазарева, «любая деятельность государства, внешняя и внутренняя, мирная и военная, законодательная, исполнительная и судебная, имеет смысл лишь тогда, когда направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека» [51, с. 550]. Рассуждая о системе принципов российского уголовного процесса и придавая особое значение их нравственной составляющей, В. Т. Томин полагал необходимым выделить принцип нравственности уголовного судопроизводства [89, с. 207–208]. А. А. Давлетов считает необходимым включить в систему исходных положений уголовнопроцессуальной деятельности принцип честности (совести) [37, с. 102].

Как уже отмечалось, в общественном сознании российских граждан в последние годы наметилась тенденция к неприятию нравственного содержания принципов уголовного судопроизводства, к их противопоставлению нормам морали, у которой, якобы, иные, чем у закона, ценности [64, с. 108–109]. Между тем еще А. Ф. Кони писал: «Как бы хороши ни были правила деятельности, они могут потерять свою силу и значение в неопытных, грубых или недобросовестных руках. Чем больше оттенков в своем практическом применении допускают эти правила, чем глубже они касаются личности и участия человека, чем более важным интересам общественной жизни они служат, тем серьезнее представляется вопрос – в чьи руки отдается приложение этих правил и при каких условиях» [45].

Полагаем, что мерило современного уровня правосознания и правоприменения в обществе – это нравственность. Многогранная деятельность следователя, прокурора и судьи, регулируемая нормами уголовно-процессуального законодательства, в то же время не может не опираться на нормы и требования нравственности, сформировавшиеся в обществе на основе представлений о справедливости и порядочности, о добре и зле. Для уголовного судопроизводства формирование законодательства и правоприменительной практики на основе норм нравственности и морали имеет особое значение в силу того, что данный вид государственной деятельности связан с вторжением в личную жизнь граждан, применением мер принуждения, возможностью ограничения конституционных прав и свобод личности.

Закон слеп и глух, лишь в руках профессионалов, наделенных определенными моральными качествами, он обретает жизнь, выливаясь в решения, не только законные, но и справедливые. Именно принимаемые решения формируют у населения доверие к закону в целом, к судебной власти и правоохранительным органам в частности.

Требования морали в ряде случаев прямо включаются в исходные положения (принципы) уголовного судопроизводства, и, собственно, эти исходные процессуально-правовые предписания возникли на основе соответствующих моральных представлений и правил. Только исходя из общности нравственных принципов социума с принципами уголовного судопроизводства можно говорить о нравственных началах уголовно-процессуальной деятельности. Ныне во главу этих нравственных, этических начал уголовного судопроизводства поставлена личность, ее законные права и свободы.

Одним из таких ценностных ориентиров, задающих направленность уголовно-процессуальной деятельности, ряд ученых считает положения статьи 6 УПК РФ [27, с. 17], отмечая, что в ней закреплена новая концепция уголовного судопроизводства охранительного типа

[51, с. 544–545]. Анализ содержания статьи 6 УПК РФ действительно позволяет говорить о том, что в ней закреплен тип уголовного процесса нравственно-охранительной ориентации, где приоритет отдается защите прав личности, как пострадавшей от преступления, так и подвергаемой уголовному преследованию. Именно глубокое осознание следователем, прокурором, судьей целей уголовного судопроизводства создает психологическую основу выбора ими таких основанных на установлениях процессуального закона форм поведения, которые исходят из понимания сущности общечеловеческих моральных ценностей, справедливость и гуманность которых положительно воспринимается обществом в целом.

Нормы нравственности и принципы осуществления уголовно-процессуальной деятельности взаимосвязаны и взаимообусловлены. Поэтому общественным сознанием, как правило, дается единая правовая и нравственная оценка уголовно-процессуальной деятельности, направленной на достижение таких разноплановых задач, как защита прав и законных интересов потерпевших от преступлений, защита личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод (ст. 6 УПК РФ), поддержание справедливости в обществе в целом.

Справедливость как исходное положение осуществления уголовно-процессуальной деятельности

Невозможно не согласиться с тем, что именно справедливость является связующим звеном между моралью и правом [56, с. 130], главным нравственным критерием уголовнопроцессуальной деятельности. Общественное сознание особенно остро реагирует на нарушение справедливости в сфере уголовно-процессуальной деятельности в силу того, что именно здесь следственные и судебные ошибки влекут крайне отрицательные последствия. «Люди прибегают к лексике справедливости, – говорил Э. Канн, – когда они сталкиваются с реальным или воображаемым примером несправедливости» [105, p. 36].

Как уже отмечалось, в последние годы в отечественной теории уголовного процесса, на фоне общемировой тенденции к построению справедливой системы правосудия [103, рр. 55– 57; 109, pp. 47–73], справедливости в россий- ском уголовном судопроизводстве, обоснованию необходимости возведения ее в ранг принципа процесса уделено достаточно много внимания в монографических и диссертационных исследованиях [12; 17; 21; 54; 59; 75; 85 и др.].

В нормах практически всех основных международных актов, регламентирующих деятельность в сфере осуществления уголовного правосудия, закреплено право каждого на справедливое судебное разбирательство в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона (ст. 10 Всеобщей декларации прав человека1; ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах2; ст. 6 Европейской конвенции о защите прав и основных свобод и др.). Справедливости уголовного судопроизводства в отношении обвиняемого, путям и способам ее достижения много внимания уделено в трудах зарубежных авторов [103; 104; 106]. Справедливость же в российском уголовном процессе, как отмечает Л.М. Володина, должна быть обращена, исходя из его назначения, не только и не столько в сторону обвиняемого, сколько в сторону потерпевшего. Потерпевший обращается к государству в поисках справедливости, и государство в первую очередь обязано обеспечить его права и законные интересы в силу того, что не сумело защитить человека от преступного посягательства [27, с. 18].

Однако в тексте российского уголовнопроцессуального закона справедливость, как принцип осуществления уголовно-процессуальной деятельности, не нашла своего воплощения. Действующий УПК РФ говорит лишь о назначении справедливого наказания (ст. 6), а также о справедливости приговора как судебного решения (ст. 226.9, 297, 389.9). Как представляется, действовать справедливо при осуществлении уголовно-процессуальной деятельности – это значит действовать в соответствии с законом и теми фактами, которые были установлены в ходе расследования и рассмотрения дела и признаны достоверными, а потому только истинный приговор может быть справедливым.

Говоря о справедливости важнейшего уголовно-процессуального решения – приговора, ни закон, ни Пленум Верховного Суда Российской Федерации в своих разъяснениях не проводят отчетливых различий между такими его свойствами, как законность, обоснованность и справедливость. Верховный Суд РФ указывает, что приговор признается законным, обоснованным и справедливым тогда, когда он «соответствует требованиям уголовно-процессуального законодательства, предъявляемым к его содержанию, процессуальной форме и порядку постановления, а также основан на правильном применении уголовного закона», что «приговор может быть признан законным только в том случае, если он постановлен по результатам справедливого судебного разбира-тельства»3. То есть Верховный Суд РФ не конкретизирует, в чем проявляется каждое из этих свойств приговора, не уточняет соотношение справедливого приговора и справедливого судебного разбирательства.

Безусловно, что справедливость как идею, нравственное начало осуществления уголовнопроцессуальной деятельности, затруднительно определить как простое правило. Если обратиться к семантике термина «справедливый», то в толковом словаре русского языка С. И. Ожегова «справедливый» означает «действующий беспристрастно, соответствующий истине, осуществляющий на законных и честных основаниях, истинный, правильный» [67, с. 658]. Другими словами, в российской ментальности справедливость всегда была сродни законности, беспристрастности и истинности. Интересны представления практикующих судей о соотношении законности и справедливости при осуществлении уголовнопроцессуальной деятельности. Председатель Арбитражного суда Свердловской области, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ И. В. Решетникова ответила: «Мое поколение юристов воспитывалось на тезисе: законно значит справедливо» [44, с. 886–887]. Однако, как точно отмечает С. А. Соловьев, «законное, то есть формально соответствующее “писаной” норме, далеко не всегда тождественно нравственной норме, справедливости» [79, с. 209].

Итак, исходя из нравственных представлений о сути справедливости видно, что в уголовном судопроизводстве она выражается в принятии законного, беспристрастного, истинного решения. Сущность законности в уголовном судопроизводстве представлена через одноименный принцип, сформулированный в статье 7 УПК РФ; беспристрастность частично реализована через принцип независимости судей (ст. 8.1 УПК РФ). Требование же истинности российский законодатель в текст действующего УПК РФ не включил.

Более полувека назад М. С. Строгович предложил понимать под истиной в уголовном судопроизводстве «полное и точное соответствие объективной действительности выводов следствия и суда об обстоятельствах расследуемого и разрешаемого дела, о виновности или невиновности привлеченных к уголовной ответственности лиц» [80, с. 308], связав тем самым установление истины с полнотой и точностью исследования обстоятельств совершенного преступления. При таком понимании истины предполагается активное участие суда в процессе доказывания, в установлении им события преступления и виновности подсудимого, в привлечении судом доказательств для глубокого, всестороннего исследования обстоятельств совершенного преступления с тем, чтобы в итоговом решении – приговоре – была изложена действительная картина произошедшего, как с фактической, так и с юридической точек зрения.

Однако такая активная позиция суда в процессе доказывания, инициативное восполнение им при необходимости неполноты проведенного предварительного расследования противоречит принципу состязательности сторон – важнейшей концептуальной идее, положенной в основу УПК РФ, текстуально закрепленной в статье 15 Кодекса. С необходимостью реализации данного принципа в российском уголовном судопроизводстве было связано появление в отечественном уголовно-процессуальном законодательстве ряда новых норм и институтов. Так, при регламентации производства в суде первой инстанции отчетливо видно стремление законодателя исходить из того, что основное назначение судебного разбирательства заключается в разрешении спора сторон. Каждая из сторон, с учетом своих интересов и избранной позиции по делу, самостоятельно определяет, в каком порядке наиболее целесообразно представить суду имеющиеся у нее доказательства. В соответствии с частью 3 статьи 15 УПК РФ, суд не должен выступать ни на стороне обвинения, ни на стороне защиты, обеспечивая лишь необходимые условия для реализации сторонами их процессуальных полномочий. Предоставление суду инициативы в доказывании, по мнению ряда ученых, чревато тем, что суд начинает восполнять недостатки в расследовании, его деятельность приобретает обвинителей уклон, суд проявляет активность в доказывании обстоятельств, образующих содержание предъявленного подсудимому обвинения [95, с. 21].

Конституционный Суд Российской Федерации в целом ряде своих решений, подтверждая эту позицию законодателя, отмечал: при рассмотрении дела суд не должен подменять органы, обосновывающие обвинение, и устранять имеющиеся сомнения в виновности под-судимого1; суд должен оставаться объективным и беспристрастным арбитром, не подменяя стороны и не вставая ни на позицию обвинения, ни на позицию защиты; суд не должен принимать на себя процессуальные правомочия сторон2.

В то же время Конституционный Суд РФ отрицает и тезис об абсолютно пассивной роли суда в доказывании, обосновывая это тем, что посредством правосудия обеспечивается баланс значимых для общества ценностей. И поэтому суд, там и тогда, где и когда это требуется для защиты прав и законных интересов участников, вправе, как по ходатайству сторон, так и по собственной инициативе, проводить необходимые процессуальные действия, без которых невозможно постановление обоснованного и справедливого приговора1. Таким образом, позиция Конституционного Суда Российской Федерации относительно роли суда в доказывании, в установлении процессуально значимых обстоятельств совершения преступления является непоследовательной, половинчатой.

Как уже отмечалось, в российской уголовно-процессуальной доктрине положение о необходимости установления в результате судебного разбирательства объективной истины и его базовый элемент – всесторонность, полнота и объективность исследования обстоятельств совершенного преступления – нередко продолжает рассматриваться как основополагающий принцип уголовного процесса [7; 39; 74, с. 88–91; 89, с. 227–230]. При этом подчеркивается, что только истина должна лежать в основе такого акта правосудия, как судебный приговор, что обязанность суда в каждом конкретном случае устанавливать по делу истину есть не только его служебный долг, но и долг нравственный [42]. То обстоятельство, что в тексте УПК РФ отсутствует прямое указание на необходимость установления истины по уголовному делу, не следует воспринимать как свидетельство того, что это более не является целью современного уголовного процесса [68, с. 11]. Ведь правовые явления, законы логики и моральные постулаты существуют вне зависимости от наших знаний о них и от позиции законодателя, использующего конкретный термин для обозначения определенного явления [10, с. 163].

Аналогичные представления укоренились и в общественном мнении россиян. Депутаты Государственной Думы Российской Федерации неоднократно вносили на рассмотрение Феде- рального Собрания России законопроекты о введении объективной истины как цели уголовного судопроизводства. Одна из таких инициатив принадлежала депутату А. А. Ремезкову, который при поддержке Следственного комитета РФ в 2014 году внес в нижнюю палату Федерального Собрания Российской Федерации законопроект, в котором предлагалось закрепить установление объективной истины как цели доказывания по уголовным делам, определив ее как «соответствие действительности установленных по уголовному делу обстоятельств, имеющих значение для его разреше-ния»2. По сути, такое определение истины очень близко к определению, данному М. С. Строговичем в 1968 году.

Кроме того, по мнению автора законопроекта, российское уголовное судопроизводство должно быть построено на общности в правоохранительной и судебной деятельности принципа состязательности и принципа установления объективной истины, что предполагает возложение на суд и иные органы, осуществляющие уголовно-процессуальную деятельность, обязанности полно, всесторонне и объективно исследовать обстоятельства уголовного дела, т. е. обязанности установления объективной истины.

Однако указанный законопроект не был поддержан в Государственной Думе РФ ввиду того, что категория истины не является правовой, а процесс ее установления носит субъективный характер3. Генеральный прокурор России Ю.А. Чайка более категорично выказался по вопросу объективной истины в уголовном процессе: «Мы крайнее отрицательно относимся к этому вопросу, … если будет принято такое решение, то суд будет отнесен к участникам процесса на стороне обвинения. Это не соотносится с конституционным принципом об осуществлении судом только правосудия и равноправия сторон. Если мы заставим суд присоединиться к стороне обвинения, то о чем тогда говорить? Тогда будет обвинительный уклон» [96].

Таким образом, российский законодатель отказался от возвращения в уголовном судопроизводстве к принципу истинности, всесторонности, полноты и объективности при установлении обстоятельств совершенного преступления. Но в такой ситуации неизбежно возникает вопрос: на чем должна быть основана справедливость уголовного судопроизводства в целом и приговора в частности?

Как мы отмечали ранее, нравственная категория справедливости в уголовном процессе связана с законностью, объективностью, истиной. По мнению З.В. Макаровой, «поступить справедливо при осуществлении уголовнопроцессуальной деятельности – это значит поступить в соответствии с законом и теми фактами, которые были установлены в ходе расследования и рассмотрения дела и признаны достоверными, и потому только истинный приговор может быть справедливым» [54, с. 54– 55]. Косвенное подтверждение данного суждения содержится в статье 6 УК РФ, указывающей, что наказание за совершенное преступление должно соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности ви-новного1. Думается, что в приведенной законодательной дефиниции словосочетание «обстоятельствам его совершения» означает не что иное, как установление при производстве по делу объективной картины преступления.

Характеризуя составляющие справедливости в уголовном судопроизводстве, ученые-процессуалисты, как правило, указывают на ее материальную составляющую (соответствие истине), формальную составляющую и справедливость в субъективном смысле [22, с. 28– 30]. Уточняя эти критерии справедливости, Л. М. Аширова говорит о равенстве прав и свобод личности; обязательности восстановления нарушенных прав и свобод; соответствии между деянием и воздаянием; необходимости установления истины при разрешении конкретных юридических дел [12, с. 9]. Л. М. Володина, говоря о категории справедливости в уголов- ном процессе, отмечает, что справедливыми должны быть не только решения, затрагивающие права и законные интересы участников уголовного судопроизводства, но и вся процедура судопроизводства в целом [27, с. 21].

Многие авторы указывают при этом на приоритет справедливости в материальном смысле, на определяющую роль в сущности справедливости требования установления истины по делу [46, с. 73–75]. «Народ России никогда не сможет с уважением относиться к уголовно-процессуальному закону, который не направлен на установление истины, не содержит для этого достаточных средств» [73, с. 68].

Таким образом, требование справедливости не может быть обращено только к приговору или иному решению, принимаемому следователем или судом, как это сейчас закреплено в законе. «Узко сформулированное законодателем такое свойство приговора, как справедливость, ограниченное справедливостью наказания, есть лишь частное проявление справедливости – истины в наказании. … Вопреки формально-определенной норме УПК РФ о справедливости приговора, доктрина и практика уголовного судопроизводства расширяют столь буквальное понимание справедливости за счет применения справедливости материальной (должна быть установлена истина» [22, с. 30].

Конечно же, именно несправедливость назначенного судом наказания наиболее очевидна, вызывает наибольший общественный резонанс. Так, бывшая глава Департамента имущественных отношений Министерства обороны России Евгения Васильева 8 мая 2015 г. была признана виновной в совершении преступлений, предусмотренных статьями 159 ч. 4, 174 и 201 УК РФ, и приговорена к 5 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима с выплатой 77 млн руб. по искам потерпевших организаций. Однако уже 25 августа того же года Васильева была условно-досрочно освобождена от отбывания наказания [82]. Данное судебное решение вызвало возмущение не только в кругу широкой общественности [66], но и со стороны заключенных, отбывающих более суровое наказание за менее значительные преступления2.

Другой пример. Евгений Адамов, бывший министр атомной энергетики РФ, был признан виновным в мошенничестве в особо крупных размерах и злоупотреблении должностными полномочиями (ч. 4 ст. 159, ч. 2 ст. 285 УК РФ) на общую сумму около 270 млн руб. По итогам судебного разбирательства ему было назначено окончательное наказание в виде лишения свободы условно сроком на 4 года1.

Полагаем, для того чтобы справедливость стала безусловным ориентиром уголовно-процессуальной деятельности, необходимо ее закрепление в системе принципов уголовного судопроизводства. Мы отчетливо понимаем, что данная категория во многом является этической, что справедливость – это, прежде всего, оценочное понятие и поэтому существуют значительные трудности в формулировании соответствующего законодательного положения. Однако необходимость введения в систему принципов уголовного судопроизводства требования его справедливости обусловлена тем, что «справедливость и право находятся в диалектической взаимосвязи: закрепленная в праве справедливость получает свойство нормативности, а право тем самым становится справедливым и нравственно обоснованным» [97, с. 101].

Транспарентность российского правосудия: актуальные проблемы и подходы к пониманию

Важнейшим нравственным началом уголовного судопроизводства является его доступность, которая в ряде случаев ассоциируется с гласностью правосудия. Гласность, как основной принцип деятельности судебных органов, закреплена в статье 123 Конституции РФ и, как основной судопроизводственный принцип, отражена в российском гражданском и административном процессуальном законодательстве (ст. 10 ГПК РФ, ст. 11 Кодекса административного судопроизводства РФ), а также в процессуальном законодательстве 125 государств – членов Организации Объединенных Наций [26, с. 19–20].

В уголовно-процессуальном законе гласность закреплена в числе общих условий судебного разбирательства (ст. 241 УПК РФ).

Возможно, российский законодатель отказался от закрепления гласности в качестве общего принципа уголовного судопроизводства в силу того, что отечественное досудебное производство носит розыскной характер и его успешное осуществление требует сохранения тайны данной информационной среды, что не совместимо с полной доступностью данных о деятельности следственных органов.

Еще в Концепции судебной реформы было отмечено, что стремление к засекречиванию – болезнь российских органов правопорядка, не излечимая уже в течение многих десятилетий2. Не будем отрицать, что существуют интересы предварительного расследования, что в целях раскрытия преступления определенные данные, полученные на первоначальных этапах предварительного расследования, не могут быть преданы гласности. Однако, как отмечает В. А. Лазарева, «обязанности конкретного дознавателя, следователя, прокурора и суда по обеспечению прав и свобод конкретного подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего – составная часть обязанностей и ответственности государства перед человеком, чьи права и свободы гарантированы Конституцией РФ. Если конкретная личность конкретным должностным лицом – судьей, прокурором, следователем – не защищена, если ее права нарушены, а свобода поругана, значит, государство своих обязанностей признавать, соблюдать, защищать права и свободы личности не выполнило и должно нести за это ответственность» [51, с. 541], и не стоит, прикрывая собственное бездействие, некомпетентность, говорить о каких-то абстрактных «интересах общества».

Обращая внимание на морально-этический аспект доступности информации о деятельности судов, Пленум Верховного Суда РФ указывает на многие ее положительные черты: повышение уровня правовой грамотности населения, обеспечение справедливости самого судебного разбирательства, осуществление общественного контроля за органами судебной власти3. Необходимо пони- мать, что гласность – это не только формальное закрепление открытости судебного разбирательства, это определенный «вотум доверия» со стороны государства, общества к судебной власти в целом, к лицам, наделенным правом ее реализовывать, в частности. В статье 6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод гласность, открытость информации о деятельности судов понимается как элемент справедливого судебного разбирательства, а ограничение гласности возможно только из соображений морали и нравственности. Например, по законодательству Японии, имеющей статус наблюдателя в Совете Европы, намеренное создание судьей условий, препятствующих реализации гласного начала уголовного судопроизводства понимается как нарушение профессиональной этики. Одновременно, в целях соблюдения этических норм, обеспечения сохранения государственной, личной, семейной тайны, из текстов судебных постановлений подлежат исключению сведения, составляющие охраняемую законом тайну, а также персональные данные участников процесса [111, p. 30].

Относительно возможности рассмотрения гласности как основополагающего принципа уголовного судопроизводства мнения российских ученых-процессуалистов разделились. Если одни авторы, говоря о доступности информации о деятельности судов, следуя официальной букве закона, не относят ее к числу принципов уголовного судопроизводства [16, с. 16], то другие, напротив, выходят за пределы ее легального понимания как открытости деятельности судебных органов и ведут речь о принципе транспарентности, т. е. о принципиальной гарантированной возможности получения любой информации в полном объеме [36, с. 14]. При этом действие принципа транспарентности распространяют на все стадии уголовного судопроизводства, на всех его участников, указывая, что в рамках данного принципа «все структуры государственной власти должны функционировать прозрачно для граждан, а граждане могут получать о такой деятельности полную и системную информацию и беспрепятственно распоряжаться ею» [77, с. 158].

Очевидно, что открытость информации о деятельности органов, осуществляющих уголовное судопроизводство, необходима для объ- ективной оценки результатов такой деятельности, формирования доверия к ней у широких слоев населения. Мировая уголовно-процессуальная доктрина [103; 104; 106] и международные стандарты осуществления открытой, доступной для объективной оценки процессуальной деятельности налагают серьезные моральные обязательства на осуществляющих ее лиц: недопустимо грубое, унижающее человеческое достоинство обращение, применение насилия, проявление явного неуважения к участникам процесса, аморальное поведение должностных лиц правоохранительных и судебных органов. Также не позволительно незнание норм закона и неумение их применять.

В Российской Федерации применительно к деятельности судов этическая сторона транспарентности достаточно разработана: принят Кодекс судейской этики1, ряд постановлений Пленума Верховного Суда РФ2. Однако для открытости, доступности информации о деятельности остальных органов, вовлеченных в уголовное судопроизводство, законодательных основ в настоящий момент нет. Поэтому транспарентность уголовного судопроизводства в целом можно понимать только как перспективное направление его развития, а в существующей правовой действительности можно вести речь лишь о включении в систему принципов уголовного процесса положения о гласности. Как представляется, законодательное закрепление принципа гласности целесообразно в рамках главы 2 УПК РФ в тех пределах, что предусмотрены статьей 123 Конституции РФ.

Совесть как нравственный критерий законности уголовного судопроизводства

Одной из главнейших нравственных дилемм современного уголовного процесса, прямо связанных с проблемами справедливости, установления истины при производстве по уголовному делу, является принцип свободы оценки доказательств. Статья 71 УПК РСФСР указывала, что должностные лица, осуществляющие уголовное судопроизводство, оценивают собранные доказательства по внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности. Действующий УПК РФ, исключив правило о всестороннем, полном и объективном исследовании обстоятельств совершенного преступления, указал, что, согласно принципу свободной оценки доказательств, внутреннее убеждение субъекта уголовнопроцессуальной деятельности должно основываться на совокупности имеющихся в деле доказательств, законе и совести (ч. 1 ст. 17).

Однако категория совести – это социальнонравственное, а не правовое понятие, не имеющее четко очерченных границ. Не случайно К. Маркс писал: «У республиканца иная совесть, чем у роялиста, у имущего – иная, чем у неимущего, у мыслящего – иная, чем у того, кто не способен мыслить» [58, с. 140]. В толковом словаре С. И. Ожегова указано такое значение лексемы «совесть»: «чувство нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими людьми, обществом» [67, с. 458]. Тем самым совесть конкретного субъекта правоприменения должна быть сориентирована на общество, в котором он проживает, на морально-нравственные ценности и установки, доминирующие в нем.

В правовом поле категория совести употребляется как данность, не имея дополнительных пояснений ее содержания. Так, впервые избранный на должность судья произносит торжественную присягу следующего содержания: «Торжественно клянусь честно и добросовестно исполнять свои обязанности, осуществлять правосудие, подчиняясь только закону, быть беспристрастным и справедливым, как велят мне долг судьи и моя совесть»1.

Безусловно, содержание моральнонравственной категории «совесть» не может быть определено на уровне нормативноправовых актов. Вместе с тем понятие «совесть» субъекта уголовно-процессуальной деятельности не следует путать с категорией «внутреннее убеждение». Наряду с индивидуальной совестью конкретного правоприменителя, наделенного полномочиями по принятию решений, по мнению многих юристов, существует так называемая «системная совесть» [29], которая предполагает ориентированность на мнение руководства, соображения карьеры и безусловное исполнение указаний вышестоящих инстанций, распространение прецедента [38, с. 25–29; 53, с. 81–86]. Сегодня, к сожалению, именно системная совесть, существующая внутри многих ведомств, предопределяет характер принимаемых решений, во многом нивелируя положения статьи 17 УПК РФ о свободе оценки доказательств.

С существованием феномена «системная совесть» связан уже ранее упоминавшийся обвинительный уклон в деятельности российских судей. Его наличие было констатировано еще в Концепции судебной реформы 1991 года: «Несмотря на то, что 81,8 % опрошенных судей и 94,9 % судей вышестоящих судов охарактеризовали уровень следственной работы как посредственный и даже плохой, более трети (36 %) нарушений, допущенных на стадии расследования, не выявлены судом первой инстанции или даже повторены в судебном заседании»2. В качестве причин формирования обвинительного уклона были названы коррупция, сокрытие преступлений от учета, дутые показатели раскрываемости, почти полное отсутствие оправданий, отработанная технология добывания лжепризнаний и осуждения невиновных, выявленное в судебной системе «телефонное право», «службизм», отсутствие внутренней свободы субъектов правоприменения. Все это привело к недоверию населения к судебной и правоохранительной системам в целом, а внутри правоохранительных органов – к бесконечным доследованиям, борьбе за стабильность приговора, координационным совещаниям, стремлению к самозасекречиванию.

Казалось бы, прошло 28 лет, принято новое законодательство, однако в реальном положении вещей мало что изменилось. В борьбе судей «за стабильность приговора» ежегодно уменьшается количество оправдательных приговоров. По данным информационного агентства РБК российские суды в 2017 году оправдали втрое меньше подсудимых, чем в 2013 году. Доля оправданий упала до 0,2 %1.

Владимир Маркин, экс-руководитель Управления взаимодействия со средствами массовой информации Следственного комитета России, в интервью радиоканалу «Комсомольская правда» в качестве причин низкого числа оправдательных приговоров назвал хорошую работу органов предварительного расследования, а также участие в деле так называемых «государственных адвокатов», не заинтересованных в продуктивной работе с подзащитным [69]. Заместитель председателя Верховного Суда РФ В. Давыдов, в свою очередь, в качестве причин столь малого числа оправдательных приговоров указал на то, что более 90 % подсудимых признают свою вину в инкриминируемом деянии, а 65 % уголовных дел рассматриваются в особом порядке [24]. Но ориентированность судебной практики на признание обвиняемым своей вины как царицу доказательств считалась недопустимой даже во времена советского уголовного процесса. В УПК РФ закреплен принцип свободы оценки доказательств (ст. 17 УПК РФ) и положение о том, что признание обвиняемым своей вины в совершении преступления может лежать в основе обвинения лишь при подтверждении его виновности совокупностью имеющихся по уголовному делу доказательств (ч. 2 ст. 77 УПК РФ).

Однако современная следственно-судебная практика по-прежнему игнорирует необходимость формулирования итоговых выводов именно на совокупности доказательств, на их согласованной системе. Бывший Генеральный прокурор России Юрий Скуратов оценил данное нравственно-правовое явление следующим образом: «Обвинительный уклон – “хроническая болезнь” судебной системы. Система больше верит следствию, оперативным служ- бам, сотрудники которых сопровождают дела до их судебного рассмотрения». Судья Конституционного Суда России в отставке Т. Г. Морщакова высказалась более резко: «Теперь на судью может повлиять любой чиновник. … Настроение в судейском корпусе, мне кажется, критическое. Оно характеризуется, прежде всего, страхом… потерять свою должность. … даже те, кто пришел на должность из профессионального интереса, должны учитывать конъюнктуру. Они понимают, что если, служа профессиональному интересу, будут соответствовать тому, что предполагает правосудие, его цели, то очень скоро они могут стать белой вороной или черным голубем. Их уберут» [43].

Согласно данным Института проблем правоприменения Европейского университета в Санкт-Петербурге и Комитета гражданских инициатив только 0,3 % подсудимых оправдываются в делах, по которым имело место предварительное расследование. При этом вероятность изменения или отмены оправдательного приговора вышестоящим судом – 30 %, обвинительного – 3 %. В делах частного обвинения доля оправдательных приговоров гораздо выше и находится стабильно на уровне 20 %; в делах, рассмотренных присяжными заседателями, колеблется на уровне 10–13 % [40, с. 33–34]. Последнюю цифру подтвердил и Председатель Верховного Суда РФ В. Лебедев [28].

Полагаем, что приведенные цифры объективно свидетельствуют о наличии в судебной системе РФ пресловутого «обвинительного уклона» и, как следствие, больших проблем в реализации принципов состязательности и равноправия сторон, независимости судей, свободы оценки доказательств, обеспечения права подозреваемого (обвиняемого) на защиту. Существующий обвинительный уклон означает гарантированное постановление обвинительного приговора даже при допущенных следственных ошибках, при недоказанности всего круга юридически значимых обстоятельств совершенного преступления или их установлении способами, не предусмотренными УПК РФ.

Значимым противовесом обвинительному уклону в деятельности правоохранительных и судебных органов может стать профессиональная работа независимого адвоката [107, p. 76; 108, p. 118; 110]. Ныне предпринимаются усилия по введению электронной системы назначения адвокатов в качестве защитников, приня- той Советом ФПА РФ 15 марта 2019 года и предназначенной для борьбы с так называемыми «карманными адвокатами»1.

Сто лет назад А. Ф. Кони писал: «Судья, решая дело... должен говорить: я не могу иначе, не могу потому, что логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона твердо и неуклонно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого говорит моя совесть как судьи и человека» [45, с. 39–40].

Заключение

Подводя итог исследованию отдельных аспектов соотношения принципов российского уголовного судопроизводства и его нравственных основ, следует констатировать недопустимость противопоставления права и нравственности. Диалектическое соотношение принципов уголовного судопроизводства и его нравственных основ выражается, с одной стороны, в их самостоятельности, а с другой – в единстве. Состояние морали, нравственности в обществе непосредственно отражается в закрепленных в законе принципах уголовного судопроизводства.

Система принципов уголовного процесса должна представлять собой пронизанную единством целей и задач совокупность самостоятельных по содержанию, но взаимосвязанных и взаимообусловленных положений, характеризующих основные черты, отражающих качественное единство такого вида государственной деятельности, как уголовное судопроизводство, обеспечивающих необходимые юридические гарантии достижения конечных целей процесса. Все исходные положения осуществления уголовнопроцессуальной деятельности должны быть наполненные глубоким нравственным содержанием. Отрицание нравственного содержания уголовно-процессуального закона, его принципов, противопоставление процедур досудебного и судебного производства, предусмотренных УПК РФ, и норм морали неизбежно ведет к тому, что и закон, и деятельность по его применению воспринимаются общественным сознанием как несправедливые и неэффективные.

Связующим звеном между моралью и правом выступает справедливость. Вопреки формально-определенной норме уголовно-процес- суального закона о справедливости приговора, как соответствии назначенного судом наказания тяжести преступления и личности подсудимого (ч. 2 ст. 389.18 УПК РФ), доктрина и практика уголовного судопроизводства расширяют это буквальное понимание справедливости до необходимости установления по делу истины. Тем самым нравственная категория справедливости в уголовном процессе связана с объективностью, установлением истины при рассмотрении и разрешении уголовного дела. Поступить справедливо при осуществлении уголовно-процессуальной деятельности – это значит поступить в соответствии с теми фактами, которые были установлены в ходе расследования и рассмотрения дела и признаны достоверными; только истинный приговор может быть справедливым.

Ныне, при отсутствии в системе основных начал уголовного судопроизводства принципа справедливости, она в определенной мере обеспечивается целями (назначением) уголовного судопроизводства, принципами законности, состязательности, независимости судей, равенства всех перед законом и судом, положениями о гласности уголовного процесса, о всесторонности, полноте и объективности исследования обстоятельств дела. Однако вряд ли можно признать, что эти законоположения в полной мере компенсируют отсутствие в главе 2 УПК РФ принципа справедливости уголовнопроцессуальной деятельности.

Дальнейшее реформирование отечественного уголовно-процессуального законодательства и практики его применения видится в направлении понимания того, что присущие ментальности российских граждан нравственные ценности должны, безусловно, преобладать в любых формах реализации права. Несмотря на то, что справедливость как нравственное начало осуществления уголовно-процессуальной деятельности затруднительно определить как простое правило, сформулировать как четкую норму закона, обобщение накопленных в теории уголовного процесса знаний и практического опыта осуществления уголовного судопроизводства однозначно говорят о том, что в систему уголовно-процессуальных принципов должно быть включено положение о справедливости уголовного судопроизводства как основное в деле регулирования уголовно-процессуальных отношений.