Природа и древнее общество в бронзовом веке Центральной Азии (к проблеме формирования кочевого скотоводства в регионе и его влияния на культурно-исторические процессы)

Центральная Азия считается одним из регионов классического кочевого скотоводства и номадного образа жизни в мире. С этими понятиями ассоциировались монголо-, тюркоязычные народы этой области и их далекие предки — население культуры азиатских хуннов и сяньби рубежа эр, люди культуры плиточных могил и культуры херексуров бронзового и раннего железного веков. Носители этих археологических культур северными пределами своего обитания охватывали и степи Южного Забайкалья. Ученые при решении вопроса о времени формирования номадного (кочевого) скотоводства, как в Центральной Азии в целом, так и в Забайкалье в частности, исходили из общепринятых закономерностей появления этого уклада хозяйства и связанного с ним подвижного образа жизни в Великом поясе степей Евразии в скифскую эпоху, VIII–III вв. до н. э. [8; 9; 7; 2; 3; 15].

Но вместе с тем советские исследователи В. В. Волков и Ю. С. Гришин, монгольский археолог Д. Наваан в качестве предположения не исключали возможности того, что скотоводство приняло кочевой характер в Монголии и Южном Забайкалье с начала I тыс. до н. э. [2, с. 92; 6, с. 104–105; 3, с. 194]. Однако они не настаивали на этом. Такой подход к определению времени появления кочевничества в Монголии и Южном Забайкалье во многом был связан с тем обстоятельством, что решение проблемы датировки начала номадизма в регионе напрямую было связано с решением проблемы датировки начала существования культуры плиточных могил в указанных областях Центральной Азии, т. к. ни у кого не вызывал сомнения факт того, что скотоводческое хозяйство населения этого культурного образования было кочевым или полукочевым. До конца 1980-х гг. господствовало мнение о том, что данная культура относится к скифскому времени — VII (VIII)–III вв. до н. э., а из этого следовало, что и появление кочевого скотоводства должно датироваться временем формирования этой культуры — началом скифской эпохи или, как самое раннее, завершением бронзового века.

Автор данной статьи в конце 1980-х гг. пересмотрел датировку культуры плиточных могил и обосновал археологическими и естественнонаучными методами время появления наиболее ранних ее памятников позднебронзовым временем и выделил ранний чулутский этап в развитии культуры, синхронный карасукской эпохе в Южной Сибири, — XIII–VIII вв. до н. э. [10, с. 11–13; 11, с. 88–106]. Соответственно было удревнено и время формирования номадного хозяйства и образа жизни в регионе Монголии и Южного Забайкалья до последней четверти II тыс. до н.э.

Позже, в конце 1990 — начале 2000-х гг., мной для изучения хода и характера экономических и этнокультурных процессов в пределах севера Центральной Азии были привлечены в гораздо большем объеме по сравнению с предшественниками материалы по палеогеографии региона. Такое изменение к подходу изучения эпохи бронзы и раннего железа на территории Монголии и Южного Забайкалья объяснялось тем, что до середины 1970-х — начала 1980-х гг. палеогеографические исследования в этих областях проводились в незначительном объеме [2, с. 88–90; 3, с. 188–189], а с указанного времени 1970–1980-х гг. они стали проводиться гораздо активнее [13, с. 54–63]. Вместе с тем объемы палеогеографических работ в Забайкалье уступали таковым в Монголии. Поэтому для получения более объективной характеристики палеогеографических процессов в Забайкалье были привлечены соответствующие сведения из Прибайкалья, где такие работы велись достаточно интенсивно в последние десятилетия XX в. и в начале 2000-х гг. [13, с. 63–65].

Обобщение всего объема информации палеогеографического характера по данным П. Б. Виппера, Н. И. Дорофеюк, Е. П. Метельцевой, В. Т. Соколовской, К. С. Шулия, Л. В. Голубевой, Л. Г. Динесман, Н. К. Киселевой, А. В. Князева с территории Монголии, И. И. Кириллова, Д-Д. Б. Базарова, М. В. Константинова, А. Б. Иметхенова, Л. Д. Базаровой, В. В. Савиновой, Л. В. Лбовой, Э. Р. Гречищева, М. И. Дергачевой, А. Д. Цыбиктарова, И. К. Феденевой, Н. В. Вашукевия, Н. И. Граниной — с региона Забайкалья, Г. А. Воробьевой, О. И. Горюновой, Н. А. Савельева — Прибайкалья, показало, что климатические и ландшафтные изменения на протяжении эпохи неолита, бронзового и раннего железного веков, соответствующих периодам второй половины среднего и первой половины позднего (верхнего) голоцена по геологической периодизации, по всем трем регионам Монголии, Забайкалья и Прибайкалья совпадают [13, с. 54–67].

Суть происходивших климатических и ландшафтных изменений заключалась в следующих природных процессах. На время развитого неолита приблизительно от 6 до 4,5 тыс. л. т. н. во всех трех областях приходится период климатического оптимума. В Монголии на протяжении этого времени леса имели достаточно широкое распространение даже в ныне почти безлесной засушливой Восточной Монголии. Степная зона тогда прошла луговую стадию, о чем свидетельствует залегающий под каштановыми почвами современных злаковых степей более мощный по сравнению с ними гумусовый горизонт. Последующее суббореальное время в конце III — начале II тыс. до н. э. ознаменовалось похолоданием и сухостью. Период от 3 500 до 3 300 л. т. н. во всех трех областях характеризуется как увлажненный. Но в Монголии предшествующее ему время отмечается как сухое и теплое. В конце II тыс. до н. vэ. (в последней трети или четверти) как в Прибайкалье, так и в Южном Забайкалье наступили похолодание и сухость, а затем потеплело. Во второй четверти I тыс. до н.э. как в Монголии, так и в Прибайкалье усиливается континентальность климата. Таким образом с IV до середины I тыс. до н. э. климат в Монголии, Южном Забайкалье и Прибайкалье развивался приблизительно по одной схеме усиления аридизации с чередованием холодных и теплых фаз длительностью 250–500 лет, различающихся режимом увлажнения [13, с. 65–67].

Для освещения поднятой в статье темы большое значение имеет выявленный палеогеографами факт установления сухого и теплого климата в Монголии во второй четверти II тыс. до н. э. Эта фаза длилась около 300 лет. На ее протяжении развитие растительного мира на территории Монголии шло по линии сокращения лесопокрытости в горных районах и ксеро-фитизации степной экосистемы [1, с. 165; 4, с. 197–200, рис. 1.7; 5, с. 34, 37 — табл. 2]. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что аналогичные процессы происходили и в природе сопредельных с Монголией степных районах Южного Забайкалья. Этот период сухого и теплого климата по археологической периодизации приходится на конец раннебронзового времени.

Жизнедеятельность людей во все эпохи истории человечества, а особенно на ранних этапах его существования, во многом была связана с адаптацией к условиям окружающей среды. Формы хозяйственной деятельности, орудийный набор, устройство жилищ, покрой одежды, особенности духовной культуры и другие стороны жизни людей в значительной мере были связаны с освоением окружающей среды с целью обеспечения своих жизненно важных потребностей. В результате природное окружение оказывало огромное воздействие на формирование материальной и духовной культуры человеческих сообществ.

В эпоху ранней бронзы, с конца III до середины II тыс. н. э., в степных и лесостепных районах Центральной и Восточной Монголии, Южного Забайкалья развивалась селенгин-ско-даурская археологическая культура. Ее население в конце III — начале II тыс. до н. э. в условиях все еще достаточно теплой и относительно влажной природной обстановки после климатического оптимума от 6 до 4,5 тыс. л. т. н. вело образ жизни оседлых земледельцев и скотоводов, в хозяйственных занятиях которых достаточно большое значение имели отрасли присваивающего хозяйства [12, с. 16–17, 29–30; 13, с. 74–101, 149–158].

Но с установлением сухого и теплого климата во второй четверти II тыс. до н. э. в Монголии и Южном Забайкалье ухудшились возможности для занятия земледелием и отраслями присваивающего хозяйства. По этой причине в связи с расширением зоны степей и лесостепей основой хозяйства населения селенгинско-даурской культуры постепенно становилось скотоводство. Оно к середине II тыс. до н.э. приняло кочевой и полукочевой характер. Люди перестали жить оседло и перешли к подвижному образу жизни. В процессе адаптации к изменившемуся образу жизни происходила трансформация материальной и духовной культуры. В результате произошло завершение развития селенгинско-даурской культуры, и она сменилась культурой плиточных могил [14].

Таким образом, собственно с формированием нового хозяйственного уклада — кочевого и полукочевого скотоводства у населения степей Центральной, Восточной Монголии и Южного Забайкалья — и связано происхождение археологической культуры плиточных могил. Население этой культуры со времени ее формирования в середине II тыс. до н.э. продолжало заниматься, как показывают материалы раннего тологойского этапа среднебронзового (XV–XIII вв. до н. э.) и чулутского этапа позднебронзового (XIII–VIII вв. до н. э.) времени, кочевым и полукочевым скотоводством на протяжении второй половины II тыс. и начала I тыс. до н. э. Эта форма ведения скотоводческого хозяйства у плиточников не сменилась и на ацайском этапе VIII–VI вв. до н. э. в связи со вступлением в скифскую эпоху VIII–III вв. до н.э. по периодизации бронзового и раннего железного веков степной зоны Евразии. Весь же комплекс материальной и духовной культуры, в том числе инвентарь, религиозные верования и погребальный обряд населения культуры плиточных могил еще с середины II тыс. до н.э. были самым тесным образом связаны с кочевым и полукочевым скотоводством и с соответствовавшим такой номадной экономике образом жизни. По этой причине с началом скифской эпохи в степях Евразии население культуры плиточных могил в связи с сохранением прежнего типа хозяйства, кочевого и полукочевого уклада жизни продолжало пользоваться привычным инвентарем карасукских типов позднебронзового времени, придерживаться прежних верований, хоронить своих умерших сородичей по прежним погребальным обрядам. В результате на территории ее распространения в Монголии и Южном Забайкалье не произошло и смены археологической культуры, как это четко прослеживается в других областях Великого пояса степей Евразии от Причерноморья на западе до Южной Сибири на востоке с переходом от оседлого пастушеско-земледельческого хозяйства эпохи бронзы к кочевому и полукочевому скотоводству с началом раннего железного века — скифской эпохи. Эти процессы в Центральной Азии произошли гораздо раньше — в середине II тыс. до н. э. и завершились, как указывалось, сложением кочевнической культуры плиточных могил.

В результате мы можем сделать вывод о том, что главная особенность культурно-исторического развития населения степных районов Монголии и Забайкалья в эпоху бронзы и раннем железном веке в пределах середины II — середины I тыс. до н. э. по сравнению с другими районами Великого пояса степей Евразии заключалась в том, что на их территории номадное скотоводство возникло гораздо раньше, чем в других районах евразийских степей — в середине II тыс. до н. э., и такой тип хозяйства там продолжал сохраняться и с переходом к эпохе раннего железа (скифскому времени). В свою очередь эта особенность экономического развития степного центральноазиатского населения обусловила плавное эволюционное его вхождение в скифскую эпоху без кардинального изменения жизненного уклада, без трансформации материальной и духовной культуры и без смены культурного облика в целом. В результате с наступлением скифской эпохи в Центральной, Восточной Монголии и Южном Забайкалье продолжила свое развитие культура плиточных могил, которая по существу являлась культурой бронзового века, сформировавшейся еще в середине II тыс. до н.э. Эта специфическая особенность культурно-исторического развития данной общности центральноазиатского населения объясняет давно замеченный исследователями факт весьма слабого проявления в материалах культуры плиточных могил особенностей культурной специфики скифской эпохи для более западных областей, в частности так называемого скифо-сибирского звериного стиля в искусстве. Вместе с тем в скифское время в облике населения культуры плиточных могил появляются определенные новации, обусловленные общими эпохальными изменениями этого периода и контактами с группами населения культур скифо-сибирского типа соседних территорий. Но такие новации не определяли своеобразия и специфики культурного облика людей этой археологической культуры.