Противоречия российской маскулинности: от Древней Руси до XXI века

Что такое «маскулинность» и чем она отличается от «мужественности»? Некоторые авторы говорят о взаимозаменяемости данных понятий [Ушакин, 2002, с.10].

Однако мужественность является характеристикой исключительно положительной и в меньшей степени гендерноориентированной, нежели маскулинность. Мужество – это морально-психологическое свойство, одинаково желательное для обоих полов [Кон, 2009, с. 44], в то время как маскулинность определяют как «совокупность физиологических, соматических (телесных), психических и поведенческих признаков, определяющих принадлежность индивидуума к мужскому полу, отличающих мужчину от женщины» [Каталымов, 2007].

Маскулинность не является природной данностью, как биологический пол, но подразумевает под собой социальное и личностное достижение каждого мужчины. Представление о том, что «мужчинами не рождаются, а становятся», подразумевает, что мужчина должен быть постоянно ориентирован на достижение чего-то. Но это «что-то» не всегда и не для всех одинаково.

Воинственные мундугаморы, миролюбивые арапеши и женственные чамбули – представители альтернативных канонов маскулинности племен, находящихся на близком уровне социально-экономического развития [Мид, 1998, с. 125]. Однако, несмотря на существующее многообразие представлений о «настоящем мужчине», традиционная патриархальная маскулинность чаще всего ассоциируется с силой, воинской доблестью и высоким социальным статусом [Кон, 2009, с. 75].

Российская маскулинность не является исключением, однако имеет ряд особенностей и исторически обусловленных противоречий. В связи с ломкой традиционных гендерных устоев эти противоречия становятся еще очевиднее, создавая социально-психологические трудности и для мужчин, и для женщин. Российское общество, пусть и с опозданием, но также включается в поиски путей решения «кризиса маскулинности», пытаясь найти ответ на вопрос: какими качествами должен обладать мужчина XXI века?

Противоречия российской маскулинности можно наблюдать еще в древнерусском обществе. Несмотря на то что это общество являлось типично мужским и патриархальным, женщины нередко играли заметную роль в культурной и даже политической жизни. Достаточно вспомнить великую княгиню Ольгу и дочерей Ярослава Мудрого [Кон, 2009, с. 128].

Часто фигурирующие в русских сказках образы Василисы Премудрой и Ивана-дурака также никак не вяжутся с абсолютной властью мужчины в семье и в обществе, закрепленной в Домострое.

Многие исследователи объясняют это противоречие имманентной женственностью русской души и характера, трактуя «вечно-бабье» российское сознание как «вечно-рабье» [Бердяев, 1990, с.12].

Воинская доблесть, верность царю и отечеству, на котором держался дворянский канон маскулинности, нередко вступали в противоречия с политическим дес- потизмом, подавляющим социальную самостоятельность представителей высших слоев общества, не говоря уже о рядовом «русском мужике».

Специфика российского «фемининного патриархата» проявилась и в период Советской власти. Несмотря на провозглашение правового и социального равенства полов, мужчины были гораздо шире представлены на высших должностях и в управляющей сфере. Однако в советской семье российский синдром «сильной женщины» был актуальнее, чем когда-либо раньше. Косвенным доказательством этого является тот факт, что 50–60 % разводов в СССР были инициированы женщинами, женщины распоряжались семейным бюджетом и несли ответственность за решение основных вопросов семейной жизни [Кон, 2009, с. 133].

Образы сильных женщин и неуверенных, сомневающихся мужчин отражены во многих известных советских фильмах, таких как «Служебный роман», «Любовь и голуби», «Москва слезам не верит».

Были ли советские мужчины и женщины удовлетворены таким положением вещей? Увы, нет. Для женщины лидерство в семье зачастую оборачивалось не столько дополнительной привилегией, сколько дополнительным бременем. Ведь имея равную по продолжительности с мужчиной рабочую неделю, женщины традиционно тратили в несколько раз больше времени на домашние обязанности.

Мужчины также не чувствовали себя до конца свободными. Доминирование женщины в семье, а также деспотическая власть правящей партии и бюрократизация общественной жизни подавляла их мужское самосознание, инициативу и независимость. Для того чтобы выжить в тоталитарной системе было необходимо отказаться от таких традиционных составляющих маскулинности, как смелость, гордость и самостоятельность, и заменить их на хитрость, сервильность и конформность.

Именно в советскую эпоху было положено начало процессу феминизации образовательных и воспитательных учреждений. В дореволюционной России воспитание и обучение мальчиков редко проходило без участия мужчин. В дворянских семьях за младенцем мужского пола помимо нянек ухаживал еще и крепостной дядька, а к мальчикам школьного возраста приглашали не гувернанток, а гувернеров. В семьях же из низших сословий мальчишки в силу жизненных обстоятельств сами быстро окунались в мужскую среду и приобщались к мужским делам [Шишова, 2006, с. 32].

В XX веке ситуация изменилась. «Учительство» из уважаемого занятия для мужчины превратилось в преимущественно женскую сферу деятельности. И в детском саду, и в школе, и в официальных молодежных организациях (пионерская организация, комсомол) тон задавался девочками и женщинами [Кон, 2006, с. 243].

Справедливости ради стоит отметить, что феминизация образовательных учреждений в XX веке – это явление, характерное не только для России, но и для западных стран [Киммел, 2006, с. 261].

Единственным исключительно мужским институтом в СССР являлась армия. Именно тема армейской доблести и защиты Родины ценой собственной жизни активно поддерживалась правящей партией и являлась для советских мужчин психологической компенсацией при несоответствии собственного поведения нормам гегемонной маскулинности.

В годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период олицетворением маскулинности был фронтовик. Однако противоречивость этого канона героической маскулинности прослеживается в произведениях многих советских авторов.

К примеру, в повести Виктора Некрасова «В одном городе», написанной в 1954 году, рассказывается о том, как фронтовики, не боявшиеся идти под огнем в атаку на войне, пасуют, когда нужно поддержать товарища, восставшего против социальной несправедливости [Кон, 2009, с. 139].

Страх перед политическим режимом для советского мужчины порой оказывался сильнее, чем страх смерти.

Однако в 60–70-х годах в СССР, во многом благодаря ослаблению политической тирании, начинают возникать альтернативные каноны маскулинности, часто балансирующие на грани оппозиции правящему режиму. Романтики, поэты-песенники, стиляги – их всех объединяло разочарование в официальной советской идеологии, которое они выражали в деполитизации своего образа жизни, провокационных текстах или форме одежды.

Распад Советского Союза, социально-экономический кризис и криминализация страны в начале 1990-х годов привели к популярности так называемой «бандитской маскулинности», включавшей в себя культ жестокости, высокого материального благосостояния (предпринимательство, как правило, подразумевало под собой связь с криминальными структурами), но в то же время сочетающей в себе идеи братства и «понятийной» чести.

Романтизм новой криминально-агрессивной маскулинности ярко представлен в популярных фильмах постсоветской эпохи: «Брат», «Брат-2», «Антикиллер», «Бумер», сериал «Бригада».

В конце 1990 – начале 2000-х, когда новое государство немного окрепло и сформировало заказ на другие фильмы и сериалы, альтернативой «бандитской маскулинности» становится «правоохранительная маскулинность» в образе «нового силовика» (милиционеры, следователи, сотрудники спецслужб). Их образ мало чем отличается от героев американских боевиков, за исключением национального колорита.

XXI век, благодаря затиханию экономических и социальных противоречий (по сравнению с прошлым веком), прогрессирующей ориентации общества на западные идеалы, а также развитию шоу-бизнеса, привнес новые элементы в российское «маскулинное» самосознание.

Брутальной маскулинности в образе «настоящего мужика» (естественного, грубого, не нуждающегося ни в каких украшениях) в наши дни противопоставлена маскулинность «метросексуальная» в образе ухоженного, интеллигентного, образованного, следящего за своей фигурой и модными тенденциями мужчины (довольно часто этим он навлекает на себя со стороны непривыкшего к такому мужчине российского общества подозрения в нетрадиционной сексуальной ориентации).

Метросексуалы, как правило, представители шоу-бизнеса, модной индустрии, иногда бизнесмены и политики. Они пользуются успехом у женщин и, соответственно, больше отвечают современным женским представлениям о «настоящем мужчине», нежели мужским.

Таким образом, становится очевидным, что даже в рамках одной культуры может существовать много разных и порой альтернативных канонов маскулинности – российское общество является ярким тому подтверждением.

Сам по себе тот факт, что это общество является более ригидным и консервативным по сравнению с западным, осложняется неудовлетворительной социально-экономической ситуацией, что затрудняет поиск оптимальной маскулинной модели.

К положительным сдвигам можно отнести то, что в последнее время в и России в рамках общественных наук стал все чаще подниматься «гендерный вопрос», в частности «мужской вопрос». В отличие от Запада, в России отсутствовали широко распространенные в 1970-х годах мужские освободительные движения, способствовавшие вычленению целого ряда мужских проблем и конкретизации понятийного аппарата, получившие в XXI веке огромную популярность мужские исследования – men’s studies.

В России мужские исследования появились в рамках гендерных исследований в конце XX века.

На сегодняшний день мужская проблематика проникает во все сферы научного знания – психологии, медицины, философии, педагогики и др. Одно из современных направлений разрешения «мужского вопроса» тесно связано с исследованием мужчин и антропологией детства: появление научного направления «мальчикове-дения» (boyhood studies) связано с нарастающим интересом к изучению мальчиков и мальчишества [Кон, 2009, с. 21].

Но это уже тема другой статьи.