Раннее творчество А.М. Горького в восприятии символистов (к 150-летию со дня рождения писателя)

Алексей Максимович Горький – последовательный реалист, одновременно продолжатель классических традиций XIX века и реформатор реализма. К символизму, первому по времени «антиреалистическому»

течению в русском искусстве рубежа XIX–ХХ веков, Горький относился критически, во многом враждебно. Выступая с ранних лет в качестве беспощадного обличителя мещанства, писатель определял символистов как «культурных мещан», стремящихся «спрятаться от творчества жизни в тёмные уголки мистицизма, в красивенькие беседки эстетики», «печально и безнадёжно бродящих в лабиринтах метафизики...» [цит. по: 3, с. 57]. Символисты также отзывались о Горьком по большей части негативно.

Однако ранние произведения Горького, прежде всего произведения, посвящённые босякам, писатели-символисты оценили достаточно высоко. Обратимся к мыслям теоретика русского литературного символизма Дмитрия Сергеевича Мережковского. В 1903 году Мережковский опубликовал большую статью «Чехов и Горький». В ней, как и во многих других своих работах, автор настаивает на том, что реализм в русской литературе вступил в фазу кризиса, себя изжил. Последние яркие и талантливые писатели-реалисты – А. П. Чехов и М. Горький. Главная заслуга Горького перед русской литературой, по мнению Мережковского, заключается в том, что он ввёл в её пространство новые яркие и интересные образы – образы босяков: «Босяк Горького заслужил свою славу: он открыл новые, неведомые страны, новый материк духовного мира. При входе в ту “страну тьмы и тени смертной”, которая называется босячеством, навсегда останется имя Горького» [2, с. 623].

Художественных достоинств, эстетической ценности в произведениях Горького Мережковский не находит, заявляет в связи с этим, что «о Горьком как о художнике больше двух слов говорить не стоит», его поэзия «ничего не заслуживает, кроме снисходительного забвения... Вообще босяк с поэзией напоминает Смердякова с гитарой» [2, с. 622].

Художественная слабость, однако, не снижает огромного значения Горького-писателя, поскольку «сказанная им правда о босяке заслуживает величайшего внимания». В творчестве Горького Мережковский видит не искусство, но жизнь, «правдивейший подлинник жизни, кусок, вырванный из жизни с телом и кровью» [2, с. 625].

Определяя босяков из произведений Горького как новые и оригинальные образы, взятые из самой жизни, Мережковский замечает в них некое страшное и разрушительное, почти апокалиптическое начало. Босячество есть явление не столько социальное, сколько духовное: «Босяк не только не сознаёт себя жертвою общественной среды и условий, а, напротив, сознаёт, что эта среда и эти условия могут сделаться жертвой тления и смерти, которые он носит в себе. Кроме босячества внешнего, социально-экономического, есть босячество внутреннее, психологическое – последний предел нигилизма, последняя обнажённость, нагота и нищета духовная» [2, с. 633].

Босячество становится в итоге некой новой религией, заменяющей Бога Человеком, высшее божественное начало обожествлением всепоглощающей и всеразрушающей человеческой личности. Босяцкая «религия» близка к идеям Ф. Ницще: «Иногда кажется, что босяки Горького читали философа Ницше, хотя и в дешёвом, не совсем грамотном русском переводе, однако поняли в нём всё-таки больше, чем русские интеллигенты» [2, с. 637]. Эта лжерелигия ведёт в тупик, к духовной пропасти: «Если христианство – религия Бога, который стал Человеком, то босячество – религия человека, который хочет стать Богом. Это обман, поскольку если Бог – ничто, то и человек – ничто» [2, с. 639].

Необходимо отметить, что позднее, в статье 1916 года «Не святая Русь», посвящённой автобиографической книге Горького «Детство», Мережковский говорит об отходе знаменитого писателя от агрессивной «религии» босячества и определённом возвращении к глубинной народной духовности: «Как пророк “сверхчеловеческого босячества” Горький кончился. Но кончился один Горький – начался другой...». Здесь критик сосредотачивает внимание на одном из центральных образов – бабушке, воплощающей в себе лучшие народные, «Христовы воистину», начала: «Бабушка – сама Россия в ее глубочайшей народной религиозной сущности. Отречься от Бабушки, значит, отречься от самой России. Этого Горький не сделает и, если бы даже хотел, то не мог бы это сделать» [1, с. 228–229].

Во многом близкие мысли относительно произведений А. М. Горького, посвящённых босякам, высказал другой представитель символизма Дмитрий Владимирович Философов. В статье 1907 года «Конец Горького» Философов, как и Мережковский, подчёркивает, что первостепенное место Горького в русской литературе основывается прежде всего на привнесении им в её пространство ярких и оригинальных образов босяков. Причём для Философова, как, опять же, и для Мережковского, феномен босячества в наименьшей степени является социально-бытовым, это есть прежде всего особое воплощение индивидуального личностного начала: «...Горький показал нам новые стороны современного русского быта, но значение его как писателя этим не исчерпывается. Не быт сущность дарования Горького, а личность (здесь и далее курсив Д. В. Философова – С. С.). В новых формах, в новой обстановке, в босячестве, Горький показал все ту же вечную личность человека, вернее, вечную жажду личности. Хочу быть личностью, человеком, – вот постоянный бессознательный вопль его босяков; “я” – вот альфа и омега их миросозерцания. Остальное – обстановка, фон... Пробуждение личности, ощущение себя как чего-то первичного, особенного, неразложимого, ничему в корне своем не подвластного, – вот идейная основа “босячества”» [4, с. 428–429]. Обострённое чувство собственной личности порождает анархический бунт против извечной системы ценностей, против всего мироздания: «Горький-художник, прежде всего, индивидуалист.

Если в нем есть что-нибудь ценное, яркое, это именно бунт личности против общества, “я” против “не я”, против мира и Бога. Темпераментом, психологией своей он анархист. С этой точки зрения его босяк из социально-экономического типа подымается до высоты абсолютной человеческой личности, до богоборчества. Как художник, Горький бесстрашно нарисовал нам “голого” человека и заложенную в нем разрушительную силу: – “пусть всё скачет к черту на кулички”» [4, с. 431].

Статья Философова имеет категоричное название «Конец Горького». С чем это связано? Критик-символист, давая очень высокую оценку творчеству А. М. Горького рубежа XIX–XX веков, произведения более поздние, начиная с пьесы «Варвары», считает откровенно слабыми. Они, по мнению Философова, «нанесли такой урон литературной славе, обнаружили признаки такого серьезного разложения дарования, что в возрождение писателя Горького уже как-то мало верится» [4, с. 426].

Творческий кризис Горького Философов связывает прежде всего с увлечением писателя социалистическими идеями, которые кардинально не соответствуют анархической, индивидуалистической природе его дарования, получившей глобальное воплощение в образах босяков: «...Горький думает, что нашёл рычаг для приложения босяцкой силы и рычаг этот – социализм… Горький не сумел осмыслить своего индивидуализма. Он чисто внешне, механически соединил его с ходячим материализмом и впал в самую низменную пошлость... Горький, не задумавшись над трагичностью проблемы, впихивает босяка-анархиста в кузов товарищей-социалистов. Этим он уничтожает правду “босяка”, его инстинктивную жажду абсолютной, единой, неповторимой личности – ибо относит его страдания на счёт “среды и условий”; для Горького социал-демократа – “босяк” из общечеловеческого превращается незаметно в социально-экономический тип» [4, с. 435].

Измена изначальной природе своего дарования, изначальной основе неповторимых образов босяков оказалась, как искренне считает Философов, гибельной для Горького-художника: «Здесь начинается у Горького романтическая сентиментальность дурного тона, здесь начинается калечение Горького-художника – Горьким социал-демократом... Всё, что было в нем, как в художнике, яркого и сильного – исчезло. Неудовлетворенность, искание, бунт, – заменил он самодовольным тоном заурядного демагога. Язык, сильный и красочный в первых его вещах, стал трескучим, фальшивым и каким-то неумелым, гимназическим» [4, с. 436].

Итак, в образах босяков символисты увидели яркое и оригинальное явление, ранее не известное русской литературе и русской культуре в целом. Будучи кардинально новым духовно-социальным явлением, горьковские босяки, по мнению критиков-символистов, воплощали в себе тенденции во многом катастрофические и разрушительные.