Раннеславянский женский убор римского и раннесредневекового времени (проблемы и изучение источников)

Изучение того, что сегодня принято называть индивидуальными находками, – отдельных ярких предметов и вещевых комплексов разных культур и эпох – составляло неотъемлемую часть археологии уже на этапе ее становления. В середине XX в., когда приоритет в отечественной науке был отдан созданию масштабных исторических реконструкций с акцентом на социально-экономические отношения, вещеведение отступило на второй план. Однако по мере накопления материала и совершенствования методов его анализа стало очевидно, что «индивидуальные находки» представляют собой самостоятельный источник информации о прошлом, по значению не уступающий таким определяющим элементам материальной культуры, как принципы домостроительства, погребальный обряд, наборы керамических форм и т. д. И к концу прошлого столетия вещеведение вновь утвердилось на позиции одного из ведущих направлений археологических исследований.

Особое внимание специалистов всегда привлекали украшения и предметы убора2. Традиционно использование их в качестве хронологических индикаторов, показателей торгово-обменных связей, источника информации о ювелирном производстве и др. Кроме того, считается, что костюм, прежде всего женский, отражает этнографическую специфику древних коллективов и потому является важнейшим маркером этнокультурных процессов. Правда, рассматривая вещи в таком контексте, необходимо учитывать особенности исторической ситуации, в которой они существовали. Например, многочисленные исследования показали, что характер костюмного комплекса в период римского влияния и эпоху Великого переселения народов определялся взаимодействием двух, на первый взгляд, противоречащих друг другу факторов. С одной стороны, это консерватизм традиционных обществ, в которых кос-тюм/убор представлял собой систему жестко связанных элементов, обусловленную в том числе мировоззренческими и религиозными представлениями своих носителей. В таком смысле он был «закрытой» системой, существовавшей в определенной этнокультурной среде и мало восприимчивой к новациям и внешним воздействиям. С другой стороны, для интересующего нас времени можно говорить о возникновении интернациональной моды и престижного костюма, демонстрировавшего не столько этническую принадлежность, сколько высокий социальный и имущественный статус владельца (Мастыко-ва, 2009. С. 7–10; Яценко, 2006. С. 7, 18, 19; и др.). Сложное взаимодействие автохтонных и заимствованных элементов женского убора, имеющих различ- ные источники и механизмы формирования, отмечает Н.В. Жилина на древнерусском материале (Жилина, 2011; 2012).

Неоднозначная ситуация сложилась и вокруг изучения костюма славян на начальных этапах их истории. Собственно, с раннеславянской культурной средой соотносятся два комплекса украшений и предметов убора. Первый – изделия круга восточноевропейских выемчатых (или «варварских») эмалей. В основном они датируются второй половиной II – III в. н. э., но отдельные вещи третьего периода развития стиля, по мнению исследователей, могут доживать до гуннского времени ( Обломский, Терпиловский , 2007. С. 120–124). Второй – так называемые древности антов³ или предметы круга днепровских раннесредневековых кладов, которые разделяются на две группы ( Щеглова , 1990). Вещевой набор I группы, зафиксированный в кладах типа Мартыновского, был распространен с конца VI / рубежа VI–VII вв. до третьей четверти VII в. ( Гавритухин , 1996а; Родин кова , 2012. С. 157, 158). Изделия, составляющие II группу и отложившиеся в Пастырских, Харьевском (в современной украинской литературе – Харив-ском) и прочих подобных комплексах, находились в употреблении между третьей четвертью VII и началом / серединой VIII в. ( Приходнюк, Хардаев , 1998. С. 258; Родинкова , 2011. С. 247).

И украшения с «варварскими» эмалями, и «древности антов» известны cо второй половины XIX в. Первым их систематизировал А.А. Спицын (1903; 1928), позже были созданы фундаментальные своды Г.Ф. Корзухиной (1978; 1996). Долгое время интересующие нас вещи существовали вне конкретного культурно-исторического и археологического контекста. Лишь в середине – второй половине XX в. в Поднепровье были выделены киевская и позднезарубинецкая культуры римского времени, в носителях которых сегодня принято видеть предков исторических славян, и колочинская и пеньковская культуры эпохи раннего Средневековья, которые большинство исследователей считают раннеславянскими. Находки на позднезарубинецких и киевских памятниках изделий с эмалью (Терпиловский, Абашина, 1992. С. 65, 67, 69, 162; Обломский, Терпиловский, 2007. С. 128, 131, 133; Обломский, 2010. С. 59–61), а на колочинских и пеньковских – предметов, составляющих клады типа Мартыновского (Родинкова, 1996. С. 156–161), в целом решили проблему этнической атрибуции рассматриваемых вещевых наборов4, хотя дискуссия по ряду частных вопросов продолжается по сей день (см., напр.: Зиньковская, 2011. С. 72–76; Гавритухин, 2011. С. 180). В славянской волынцевской среде могли быть распространены и украшения, за- фиксированные в днепровских раннесредневековых кладах II группы. Во всяком случае, Харьевский клад найден в лепном горшке, подражающем гончарному сосуду волынцевского типа (Березовець, 1952. С. 109, 118; Этнокультурная карта…, 1985. С. 121, рис. 22, 33–59; Гавритухин, Щеглова, 1996б. С. 133).

Хронологическую лакуну второй половины V – VI в. в ареале колочинской и пеньковской культур заполняют находки ювелирных изделий разных типов и категорий, однако единый костюмный комплекс они не образуют. Говорить о реконструкции некоторых моделей убора можно лишь на основе анализа материалов ряда погребений по обряду ингумации ( Гавритухин , 2004; Родинкова , 2007. С. 362, 363), но славянская атрибуция этих памятников сомнительна.

Аналогичная ситуация сложилась в отношении пражской культуры, традиции которой, в отличие от колочинских и пеньковских, прослеживаются вплоть до эпохи Древней Руси. Одна из наиболее ярких находок этого круга – комплекс каменных литейных форм с поселения Бернашовка ( Винокур , 1997). Изготавливавшиеся в них подвесные и нашивные украшения иногда соотносят с женским убором ( Щеглова , 1999. С. 300; и др.), а И.С. Винокур даже реконструировал на их основе женские очелье, пояс и некоторые другие элементы костюма ( Винокур , 1997. С. 158–160, рис. 51–53). Необходимо, однако, подчеркнуть гипотетический характер предложенных реконструкций. Данных, подтверждающих принадлежность изделий, отливавшихся в формах из Берна-шовки, и им подобных к женскому вещевому комплексу пока нет. Разрозненные находки фибул, браслетов, пряжек и других предметов (Этнокультурная карта…, 1985. С. 81, 83, рис. 15, 21–40 ) также не позволяют в полной мере представить убор представительниц пражских племен.

Следует отметить резкий контраст между общей бедностью раннеславянской материальной культуры, в которой металлические изделия редки, а основную категорию находок составляет груболепная керамика, и «эмалевым» и «антским» костюмными комплексами, характеризующимися богатством состава и включающими многочисленные серебряные, латунные, бронзовые, свинцово-оловянные, стеклянные, янтарные и другие украшения. Объяснение этого феномена многое бы добавило к нашему пониманию историко-культурной ситуации, сложившейся в Восточной Европе в конце античной эпохи и начале раннего Средневековья, но оно пока не найдено.

Обратимся к особенностям распространения предметов с выемчатой эмалью и изделий круга днепровских раннесредневековых кладов. «Варварские эмали» известны на огромной территории от побережья Ботнического залива и Прикамья до Крыма и Северного Кавказа ( Корзухина , 1978. Карта-вклейка⁵). При этом, как уже указывалось в литературе, выделяются очаги концентрации находок, где, вероятно, было налажено производство подобных изделий, в том числе Юго-Восточная Прибалтика, Поднепровье (ареал киевской культуры), Ок-ско-Деснинский регион. Причины и механизмы столь широкого распространения единой моды, сравнительно быстро охватившей большую часть различных в этническом отношении групп населения лесной и лесостепной зон Восточной

Европы, неясны. По-видимому, мы имеем дело с археологическим отражением каких-то общих процессов, активными участниками которых в конце эпохи римских влияний оказались и праславянские племена носителей киевской культуры.

Основной ареал украшений и предметов убора, зафиксированных в раннесредневековых кладах I группы, – Среднее Поднепровье и левобережье Днепра от Поросья и Потясминья на западе до бассейна Оскола и Северского Донца на востоке и от Среднего Подесенья на севере до Днепровских порогов на юге. За пределами очерченной территории отдельные такие вещи известны в По-дунавье, Верхнем Поднепровье, Поочье, Южном Побужье, а в массовом порядке – в Юго-Западном Крыму. Недавно были введены в научный оборот находки пальчатых фибул и других изделий днепровских типов на р. Воронеж в Липецкой области, которые А.М. Обломский рассматривает в контексте расселения славян и освоения ими новых территорий ( Обломский , 2012а. С. 193, 196, 198).

Исследователи неоднократно подчеркивали тот факт, что обладающий внутренним единством комплекс «древностей антов» I группы связан с близкими, но все же различающимися по основным своим характеристикам археологическими культурами: колочинской и пеньковской. При этом основная территория распространения рассматриваемых древностей не совпадает полностью ни с ареалом колочинских, ни с ареалом пеньковских племен. Иными словами, интересующий нас вещевой набор обладает локальной спецификой, в одно и то же время он был в употреблении у разных, хотя и родственных групп славян. А находки подобных украшений в женских погребениях по обряду ингумации на территории пеньковской культуры (список памятников и анализ материала см.: Синиця , 1999) показывают, что «мартыновский» убор использовали и представители неславянского населения (см. ниже).

На сегодняшний день предложены две основные интерпретации этого феномена. И.О. Гавритухин и А.М. Обломский полагают, что вещевой комплекс, известный по кладам I группы, свидетельствует о формировании в Поднепровье к VII в. полиэтничного политического объединения, элита которого выделяла себя на окружающем фоне особым костюмом ( Гавритухин, Обломский , 1996. С. 145; Обломский , 2011; 2012б). О.А. Щегловой принадлежит другая точка зрения, согласно которой «древности антов» – принадлежности не элитарной, а рядовой культуры. Их находки маркируют рынок сбыта продукции нескольких ремесленных центров, объединенных общими художественными и производственными традициями, которые не столько удовлетворяли спрос, сколько формировали моду и вкусы местных жителей ( Щеглова , 1999. С. 290, 309, 310; Щеглова, Гаври тухин , 2013. С. 151–153). По нашему мнению, однако, неразрешимого противоречия между представленными позициями нет. Появление «мартыновского» комплекса украшений могло стать результатом функционирования нескольких ювелирных мастерских, совместная деятельность которых осуществлялась при поддержке и под защитой властной структуры, нуждавшейся в визуальном выражении своего существования и «сформировавшей заказ» на создание нового убора ( Родинкова , 2010а. С. 388; 2011. С. 260, 261).

Как источник изучения костюма, изделия круга восточноевропейских выемчатых эмалей и «древности антов» обладают определенной спецификой, требующей особых методов анализа и особого отношения к полученным выводам. В литературе неоднократно отмечалось, что большая часть этих вещей представляет собой случайные единичные находки или происходит из кладов – комплексов, не позволяющих определить назначение, место и связь конкретных предметов в системе убора, а фиксирующих лишь набор более или менее одновременных артефактов. Наибольшее количество вопросов вызывают украшения с эмалью. На современном уровне знаний многие из них – «диадемы», ажурные цепи, пластинчатые «пояса» – даже не могут быть однозначно интерпретированы как элементы личного убора, а не «статусные» вещи, отражающие особое положение своих владельцев в социуме, к примеру, символы княжеской власти или детали ритуального облачения жреца. Не установлена и половозрастная принадлежность большей части предметов. Практически единственная попытка найти основу для выявления половозрастных различий в уборе, включавшем изделия круга выемчатых эмалей, была предпринята А.Г. Фурасьевым (2001). Проведя корреляцию материалов 12 комплексов (преимущественно кладов) по 10 признакам, исследователь выделил наборы, характерные, по его мнению, для костюма замужних и незамужних (вдовых) женщин, девушек, мужчин и юношей, не достигших брачного возраста. Однако специфика изучаемых памятников не позволяет признать предложенную А.Г. Фурасьевым аргументацию достаточной, а возможности проверки сделанных им выводов по другим источникам ограничены (Родинкова, 2007. С. 366, 367).

Большинство украшений, составляющих днепровские раннесредневековые клады II группы, считаются женскими. Данная точка зрения подкрепляется наблюдениями над древностями других территорий и общими рассуждениями о характерном для женского костюма использовании парных фибул, ожерелий, серег и т.д. Прямых подтверждений она не имеет. Между тем, браслеты или шейные гривны, представленные в днепровских кладах, как категории украшений, вне ареала «древностей антов» хорошо известны не только в женских, но и в мужских комплексах. Примером могут служить браслеты из мужских привилегированных погребений гуннского и постгуннского времени, таких, как могила короля Хиль-дерика в Турнэ ( Werner , 1980; список находок и ссылки на прочую литературу см.: Засецкая и др ., 2007. С. 48–54). Использование гривен и браслетов в мужском костюме традиционно для племен, оставивших рязано-окские могильники, и населения Юго-Восточной Прибалтики (см., например: Воронина, Зеленцова, Энго-ватова , 2005. С. 98; Kazakevičius , 1993. 69, 70, 109, 125, 137, 200 pav.; и др.).

В кладах I группы присутствуют ременные гарнитуры так называемого геральдического стиля, традиционно соотносимые с мужской субкультурой. Остальные украшения «мартыновского» круга – головные венчики, гривны, височные кольца, разнообразные подвески, фибулы, бусы, браслеты, нашивные бляшки и проч. – так сказать, методом исключения связываются с женским убором. Эта атрибуция в целом подтверждается материалами из погребений, хотя вопрос, насколько правомерны подобные сопоставления, остается открытым (см. ниже). Вместе с тем среди инвентаря наиболее представительного женского захоронения в Мохначе были зафиксированы небольшая пряжка без щитка и поясной наконечник (Аксенов, Бабенко, 1998. С. 115, рис. 3, 7, 8). Указанные находки – аргумент в пользу предположения, что пояс и, следовательно, поясные украшения у раннесредневекового населения Поднепровья были элементами не только мужского, но и женского костюма; не исключено присутствие в этом костюме и обуви на ремнях (Гавритухин, Щеглова, 1996а. С. 51, 52; Щеглова, 1999. С. 295, 307).

Обращение при воссоздании раннеславянского убора к такому традиционному для подобных изысканий источнику, как материалы погребений, требует специального обсуждения. Славянский погребальный обряд в дохристианскую эпоху – кремация с небольшим количеством сопровождающих вещей или вовсе безынвентарная – малоинформативен с точки зрения исследования костюма. И изделия круга выемчатых эмалей, и предметы, составляющие днепровские раннесредневековые клады (I группы), встречены в ингумациях, как вне территории распространения раннеславянских памятников, так и в ее пределах. Учитывая сказанное выше, стоит, однако, предполагать, что эти захоронения принадлежат представителям неславянского этноса, следовательно не исключено, что происходящие из них материалы отражают неславянские традиции использования украшений и аксессуаров. Кроме того, при интерпретации погребального инвентаря следует учитывать возможные различия между «живой» и «мертвой» культурой. Вещи, помещаемые в могилу, могли подвергаться обрядовым действиям (например, ритуальному переворачиванию), призванным подчеркнуть новое состояние индивидуума, и в результате занимали в костюме иное положение по сравнению с тем, что было характерно для них при жизни владельца ( Щеглова , 1999. С. 303). Таким образом, находки из ингумаций имеют для реконструкции раннеславянского костюма опосредованное значение, их привлечение к анализу в данном контексте базируется на серьезных методических допущениях.

Тем не менее, взвешенный подход, комплексное изучение источников и внимание к деталям даже в столь сложной ситуации позволяют достичь положительных результатов. Показательны в этом отношении исследования О.А. Щегловой ( Щеглова , 1999; 2001; Щеглова, Егорьков , 2000; и др.). Ею предложены функциональные определения ряда предметов из кладов I группы, назначение которых было неясно, высказаны предположения о связи некоторых типов вещей с возрастным и брачным статусом их владелиц. На основании наблюдений над разворотом иглоприемников фибул сделан вывод о бинарности женского раннеславянского костюма, имевшего «левую» и «правую» стороны. Продолжая работу в направлении, заданном В.М. Горюновой (1987), О.А. Щеглова привлекла к анализу не только сравнительно немногочисленные находки свинцово-оловянных украшений из кладов типа Мартыновского, но и происходящие с широкой территории формы для их отливки. В итоге она пришла к заключению, что такие изделия, в том числе нашивки на ткань, играли в раннесредневековом костюме населения Восточной Европы гораздо более важную роль, чем принято было думать ранее.

Особенность современного этапа развития археологической науки вообще и исследования вещевых комплексов Поднепровья в частности – резкое увеличение количества материала за счет находок, полученных в результате нелегальных раскопок археологических памятников (Макаров, 2004; Зеленцова, 2010; и др.). Лишь очень небольшая часть этого материала (часто не без помощи правоохранительных органов) попадает в музеи и становится доступна для изучения (Родинкова, 2010б; Радюш, Щеглова, 2012; Ахмедов, Обломский, Радюш, 2013; и др.), важнейшей частью которого является обследование специалистами места находки. Сведения, полученные таким образом, способны существенно дополнить и даже изменить сложившиеся представления о составе и значении комплексов и об исторической ситуации в Поднепровье в конце эпохи римских влияний и начале Средневековья. Например, исследования на участке, откуда происходит клад из Суджи-Замостья, сделали возможным предположение о его символическом характере (Родинкова, Сапрыкина, Сычева, 2012).

Приведем еще один пример. До недавнего времени информация, имевшаяся в нашем распоряжении, не позволяла считать массовой категорией украшений круга «древностей антов» I группы бусы из стекла и камня. В большинстве кладов типа Мартыновского они не зафиксированы вовсе (Трубчевск, Мартыновка, Малый Ржавец, Нижняя Сыроватка, Мена, Углы, Вильховчик, Первое Цепляе-во), в Новосуджанском и Хацковском представлены единичными экземплярами (8 и 1 соответственно), лишь в составе сокровища из Козиевки/Новой Одессы отмечены около 75 бус, а в Колосково – 168 ( Приходнюк, Падин, Тихонов , 1996; Корзухина , 1996, кат. № 26, 27, 64, 80, 81, 84, 85, 93, 127, 128; Приходнюк , 1980. С. 129; Дьяченко , 1978). Однако в результате просеивания и промывки грунта в местах обнаружения кладов этой группы, ставших известными в последние два десятилетия в Курской области, было выявлено значительное количество каменных и стеклянных бус, в том числе бисера. В Гапоново их 88 ( Мастыкова , 1996), Куриловке – 33 ( Родинкова , 2010б. С. 86, рис. 5, 16–31 ), Черкасской Конопельке – более 40, Судже-Замостье – более 730⁶. Приведенные данные позволяют в новом свете оценить степень доступности рассматриваемого вида украшений для раннесредневекового населения Поднепровья, место, которое бусы занимали в уборе, уровень развития торговли и стеклообрабатывающего производства, направления связей и т. д.

Перспективы изучения раннеславянского костюма видятся не только на «экстенсивном» пути применения традиционных подходов к новым находкам, но и в использовании новых методик, в том числе разработанных в естественных и технических науках, для анализа ранее накопленного материала. Важно также «увязать» между собой результаты исследований вещевого набора и других сторон материальной культуры ранних славян, осуществляющихся, по нашему мнению, во многом независимо друг от друга. Вообще назрела необходимость качественных изменений в понимании такого явления, как украшения и предметы убора, обусловленная в том числе значительным увеличением количества материала в последнее время. Сложный и неоднозначный костюмный комплекс, отразившийся в кладах изделий с эмалью и «древностей антов», остается важнейшим источником изучения позднеримского и раннесредневекового периодов истории Поднепровья, и его возможности отнюдь не исчерпаны.