Распространение и проявление алкоголизма в татарской деревне в 1920-е гг

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(1). 2012

Известно, что до XV в. в России пили преимущественно мед, пиво и привозное вино, а с середины XVI в. получила распространение водка. Во времена Ивана IV появились кабаки. Но уже тогда периодически издавались указы и распоряжения государственных деятелей и представителей духовенства, ограничивающие потребление спиртных напитков или предусматривающие различные наказания для «гнусных пьяниц». При Петре Первом, например, были введены наказания для пропойц – их избивали палками или сажали в ямы. Россия, как и другие страны, прошла через практику «сухого закона». В 1914 г. с началом империалистической войны царское правительство запретило продажу вина. В 1916 г. был введен полный запрет продажи алкоголя. Этот запрет действовал и после Октябрьской социалистической революции. Однако исследования того времени свидетельствуют о том, что сразу после введения запрета в стране стали употреблять различные суррогаты, главным образом самогон. Это впоследствии привело к введению государством винной монополии. В 1922 г. была разрешена продажа 20-процентной водки, в 1924 г. – 30-процентной, в октябре 1925 г. – 40-процентной. Это свидетельствует о том, что, казалось бы, радикальная мера не дала положительных результатов.

В дореволюционный период татары-мусульмане почти не употребляли винно-водочную продукцию. В татарской деревне, в отличие от русской, марийской, мордовской, чувашской, все религиозные, родинно-поминальные обряды, свадебные и другие празднества проводились без алкогольных напитков, употребление их было очень редким явлением. Среди пьющих татар-мусульман были в основном крестьяне-отходники и отставные солдаты, а также отдельные представители сельского торгово-предпринимательского страта, связанного с социально-экономической и культурно-бытовой жизнью города. В то же время широкое распространение пьянство получило среди крещеных татар, а также среди русского, марийского, удмуртского и чувашского населения Казан- ской губернии. Резкому росту употребления алкогольных напитков нерусским православным населением способствовали частые церковные праздники, а также похоронные обряды, сопровождавшиеся обильным распитием водки. В результате за короткий срок значительная часть крещеных татар, а особенно марийцев и чувашей, пристрастилась к алкоголю. Это признавалось как представителями правительственных ведомств, так и православными священнослужителями. Так, по данным архимандрита Андрея, только в четырех приходах Спасского уезда Казанской губернии приблизительно за полгода 1909 г. было пропито денег на общую сумму свыше 18 тыс. руб. [1]. Невозможно не согласится с его мнением: «Если бы в каждом приходе каждый пьющий водку хотя бы на половину сохранил из тех денег, что на водку уходит, то на месте в распоряжении всего прихода осталось бы за год, пожалуй, целая тысяча рублей, – весь приход этот стал бы прямо богатый через несколько лет. Даже во время голода можно было бы всякому приходу кормиться на свои средства, пока до правительственной помощи» [2].

Заметим, что процесс самогоноварения не смогли остановить жесткие карательные меры. Даже в период массового голодомора 1921–1922 гг. на территории Татарстана наблюдались случаи самогоноварения и пьянства. Обследовав Агрызскую организацию РКП (б) (январь 1922 г.), Саттаров сделал заключение, что местами наблюдается уклон в обывательщину, «царит пьянство, которое последнее время получило почти эпидемический характер» [3]. Особенно самогоноварение усилилось в период конъюнктурного кризиса на рынке сельскохозяйственной и промышленной продукции (1923–1924 гг.). Под влиянием общественнополитической обстановки, сложившейся внутри и вне страны в связи с нотой английского лорда Керзона к большевистскому руководству [4], крестьяне, не дождавшись ни экономических, ни политических уступок со стороны государства, начали по-своему решать проблему ценообразования, перерабатывая дешевый хлеб в дорогой самогон. Несмотря на острый продовольственный дефицит, имевший место в шести кантонах Татарстана (Арском, Ела-бужском, Мамадышском, Свияжском, Челнинском, Чистопольском [5]), во многих селах республики, в основном в русских и чувашских, с началом уборки хлебов в 1923 г. самогоноварение приобрело массовый характер. Только в одном Бугульминском кантоне в течение двух месяцев 1923 г. к судебной ответственности за самогоноварение было привлечено 439 человек [6]. На ноябрьском пленуме Татарского обкома РКП (б) (1924 г.) один из ответственных партийных функционеров М. С. Саги-дуллин по этому поводу заметил, что крестьяне «политику хлебных цен разрешают так: раз хлеб дешев, то вари его в самогон» [7].

Самогоноварением занимались в основном зажиточные и беднейшие слои деревни. Одним из подтверждений сказанного являются данные обследования Биккеевской волости Тетюшского кантона (1925 г.), где «выгонкой самогона занималась исключительно беднота, под предлогом у нее нет иных средств к существованию. Суды были не в состоянии вести успешную работу, имея на лицо нищенский состав обнаруженных производителей» [8]. Самогонщиков не останавливали ни большие штрафы, ни конфискации имущества. В одном только Буинском кантоне в 1928 г. за самогоноварение было наложено взыскание в судебном порядке на сумму 21 219 руб. [9]. Самогоноварение было прибыльным делом не только в экономическом, но и в повседневном бытовом отношении. Как уже было сказано, во многих деревнях самогон регулировал хозяйственное и бытовое (обрядовое) бытие населения, служа разменным средством при получении различных экономических льгот, продвижении по служебной лестнице, закрытии судебных дел и т. п.

Новая экономическая политика создала вполне благоприятные условия не только для самогоноварения, но и для массового пьянства советских служащих и партийных работников. В 1920-е гг. пьянство среди ответственных должностных лиц стало повсеместным явлением. Для более масштабного представления о размерах этого явления приведем ряд источниковых материалов по некоторым кантонам Татарстана. По данным Теньковской ячейки Свияжского кантона за октябрь-декабрь 1925 г., «пьянство имеет место среди отдельных коммунистов, но только в скрытой форме» [10]. В то же время, по данным обследования базовой ячейки РКП (б) Кушманского во-лисполкома от 9 марта 1925 г., зафиксировано 5 случаев пьянства. По мнению инспектирующих лиц, «оно не носит постоянного характера. Сказывается с бытовыми условиями дерев- ни – с родственниками, с праздниками». В то же время в этом документе подчеркивается: «Совершенно непьющих в ячейке нет» [11].

Заметим, что в этой партийной ячейке в то время состояло 11 членов и 10 кандидатов в члены партии, из которых 6 коммунистов были по национальности русскими [12]. Это говорило о том, что татарские партийцы также пристрастились к алкоголю. Скорее всего, это произошло под влиянием компанейских отношений, имевших место в ячейке.

В другом партийном документе открыто говорится о болезнях партии, связанных с массовым пьянством коммунистов на местах. «Из нездоровых явлений, необходимо отметить усиливающиеся как в городе, так и в деревне пьянство, а отсюда и его последствия: дебоши, злоупотребления по службе, хищения и т.д.» [13]. О том же свидетельствует сообщение из с. Батраки Бугульминского кантона, адресованное Татарскому обкому РКП (б): «В кандидатской группе села Уруссу (Бугульминского кантона) замечается не только пьянство, но и продажа спиртных напитков кандидатом партии тов. К. Зайнуллиным». Об этих же болезненных явлениях в рядах партии свидетельствуют материалы доклада на Бюро Татарского обкома ВКП (б) об итогах проверки деревенских ячеек по 5 кантонам в 1926 г. (Арскому, Бугульминскому, Буинскому, Лаишевскому и Тетюшскому): «В Балтасинской ячейке Арского кантона существует неправильное представление о поддержании авторитета партии путем загона внутрь всех недочетов и болезненных явлений. В Тюлячинской ячейке Лаи-шевского кантона в течение 7 месяцев не было никакой работы, партийцы все пьют, занимаются дебоширством. В Шугуровской волостной ячейке Бугульминского кантона довольно подавленное настроение в виду сильного влияния мулл на население. Основными болезненными явлениями в проверенных ячейках является: пьянство, растраты, исполнение религиозных обрядов, склочность, замкнутость, недоверчивое отношение друг другу» [14].

В то же время представляют особый интерес материалы обследования четырех ячеек Елабужского кантона, из которых видно, что вопросы пьянства среди членов партии и борьбы с ним мало интересовали ячейки и совершенно ими не изучались. Такое отношение ячеек к одному из болезненных явлений в партии можно объяснить тем, что пьянство до известной степени стало бытовым явлением не только среди беспартийных, но и среди членов партии. Разбор вопроса о пьянстве членов РКП (б) возникал редко и только по заявлению или беспартийных, или членов ЛКСМ. Сама же ячейка не исследовала быта своих членов. Из очередных отчетов ОКК видно, что процент исключенных

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(1). 2012

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(1). 2012

по разным проступкам за период января-марта 1925 г. сравнительно высок – 41 %, и большинство исключений приходится «на пьянство с дебошем» [15].

Из анализа материалов заседания Бюро Татарского обкома ВКП (б) от 29 мая 1928 г. видно, что «в части болезненных явлений Ма-мадышская организация имела «богатое прошлое». Пьянство и пьяные дебоши тогда доходили до крайних форм. Председатель КИКа дрался на улице, член КИКа забирался с женщиной в мечеть поздно ночью, пьянствовал и дебоширил сам секретарь канткома» [16]. В ходе обследования этой организации стали известны «факты посещения притонов коммунистами – ответственными работниками, например, помощником прокурора по Мамадышско-му кантону Файзуллиным, председателем ВИКа Насыбуллиным, членом ВИКа Сафиным, секретарем суда Ибрагимовым и т. Садыковым» [17].

Пьянство и должностные злоупотребления на его почве в конце 1920-х гг. получили особый размах в Буинском кантоне. Так, из доклада Розенберга на заседании Бюро Татарского обкома ВКП (б) от 17 мая 1928 г., обследовавшего Буинский кантональный партийный комитет, узнаем, что «Валеев, член партии, бывший начальник волостной милиции, пьянствовал и дебоширил (в пивной стрелял из нагана), имел 2 жен. В квартире, где проживал, скрывал нелегальную школу вероучения» [18]. Бывший секретарь Шаймардановского волисполко-ма ВКП (б) «Хисамутдинов пьянствовал, аккуратно посещал в селе пивную частника, и им кредитовался, дрался в пивной» [19]. Председатель Убеевского волостного комитета Айза-туллин «пьяница, держал связь с кулаками и муллами. При разъезде по волости у них останавливался и с ними пил. Так, продолжался не меньше года. Об этом знали в кантональном центре и прикрывали. И только мое [Розенберг] вмешательство привело к снятию Айзатулли-на с работы. Перед сдачей дел Айзатуллин в пьяном виде в нескольких селениях с наганом в руке угрожал крестьянам арестом и т.д.» [20].

Помимо этого особого внимания заслуживают меры партийных контрольных комиссий, принимаемые в отношении коммунистов, замеченных в пьянстве, дебошах и различных должностных злоупотреблениях. Они были слишком мягкими. Так, Валеев был переведен начальником волостной милиции в другую волость [21], Хисамутдинов – в Буинский кантональный комитет ВКП (б) заведующим учетным отделом, а затем инструктором канткома [22]. Бюро Буинского кантонального комитета от 31 января 1929 г. «установило нарушение партийной этики (пьянство) со стороны Айзатулли-на и нетактичные его поступки, выявившиеся в дискредитации Советской власти (в виде угро- зы с револьвером)» и наложило на него партийное взыскание – «строгий выговор с предупреждением» [23]. «Председатель Молькеев-ского волисполкома Свияжского кантона, член ВКП (б) М. Т. Скрынников в пьяном виде, вынув наган в деревне Каргузи Ульяновской волости, разогнал общее собрание крестьян» [24]. Партийной комиссией ему было поставлено «на вид за нарушение партийной этики, выразившейся: а) в частичном материальном использовании школьной работницы в личных интересах; б) в употреблении спиртных напитков» [25].

В 1928 г. в Буинском кантоне пьянство приобретает большой размах и среди рядового состава кантональной милиции. «В течение 6 месяцев уволено 75 человек, как за пьянство, так и за халатное отношение к своим обязанностям» [26].

Для большей наглядности приведем критический контент-анализ материалов газеты «Новая деревня» о работе сельских, волостных и кантональных советов (с апреля по август 1928 г.). Характеризуя деловые и моральные качества работников низовых органов, корреспонденты газеты не жалели критических эпитетов: «Плохие работники, лишенные общего сознания, казенное, бумажное отношение к делу, т.е. бюрократизм, волокита (работа только по приказу с сверху), пьянство и головотяпство членов сельсоветов, ВИКов, а также и их председателей. За ними идут растраты, хищения, взяточничество (главным образом, самогонкой). Наиболее крупных фактов из выше перечисленных недостатков на страницах «Новой деревни» отмечено свыше 50, из них случаев пьянства – до 30 %» [27].

Таким образом, борьба с «хозяйственным обрастанием» коммунистов с каждым годом увеличивала среди членов партии временщиков и пьяниц, живущих одним днем. Постоянная боязнь обвинения в «обрастании» делала советских и партийных работников инертными в хозяйственном и уязвимыми в моральном отношении, что в конечном итоге стало причиной прогрессирующего роста случаев пьянства и дебошей среди них.

Массовые пьяные оргии в деревнях устраивали командированные из городов коммунисты. «Лисицын, командированной по партийной линии, кроме вредного, т.е. кроме нового способа изобретения спиртных напитков под названием «пшеничный», сделать ничего не сумел. Крестьяне дали название данному напитку «лисичка» в честь изобретателя» [28]. Другой пример: заведующий кантональным финансовым отделом Елабужского кантонального исполкома Ветлугин выезжал в Исембаевскую волость с целью контроля работ по выполнению сельскохозяйственного налога 1925 г.: «В селе Сляково, купив самогон- ку, на въезжей избе собрал собрание из не-платильщиков налога. Проводя беседу, он поминутно отрывался за печь, где стояла посуда с самогоном, по немного выпивал, тут же закусывая сушкой». Ветлугин «доагитировался до того, что язык больше не знал, что он говорит, после чего крестьяне разошлись миром» [29]. После «успешной» работы с крестьянами с. Слякова Ветлугин встретился в с. Старая Че-колда с народным судьей Ибраевым; «напившись до положения риз, они пошли искать девок. Нарсудья Ибраев с применением оружия пытался изнасиловать девушку (члена сельсовета), ставил ее к стенке, наводил на нее револьвер, пытался составить акт о расстреле» [30]. О подобных же негативных моментах на заседании Бюро Спасского кантонального комитета ВКП (б) от 13 июля 1926 г. говорил докладчик Рамазанов: «Если взять работу выездных сессий при проведении кампании по сельскохозяйственному налогу, то таковая была сорвана судебными работниками, и в частности Никифоровым и Андриановым. Первый из них, будучи в Пикассах занимался пьянством, второй в Трех-Озерской волости агитировал среди крестьян за то, чтобы они не сдавали сельскохозяйственный налог» [31].

Командировки в деревню многие советские и партийные работники воспринимали как удобные случаи для отдыха и устройства различных увеселительных мероприятий. Как правило, у них в деревнях были свои люди, в домах которых они любили останавливаться. Обычно прикомандированные в деревню работники сами или с подачи местных властей выбирали дома для ночлега у хлебосольных зажиточных хозяев. Нередко они не признавали местных властей и значительное время проводили в домах зажиточных крестьян за пьяным застольем. Об этом очень ярко свидетельствует один из документов того времени: ответственный работник, член партии «Ахтямов… следователь Ишимов и прочие представители власти обычно не признавали сельсовет и останавливались у Шакуровых, Мазитова и других чутеевских конокрадов. У них выпивали, и вообще числись хорошими гостями» [32]. Выезды в деревню особенно любили делать землемеры. Как свидетельствуют материалы общего собрания партийной ячейки № 34 при Наркомате земледелия Татарстана от 17 октября 1928 г., «есть общие сведения, что часть аппарата недостаточно выдерживает классовую линию, занимается пьянством, в результате получается потеря авторитета НКЗема» [33].

В условиях новой экономической политики в жизни российского общества немаловажную роль играл принцип «ты – мне, я – тебе». Это было особенно актуально для зажиточных слоев деревни, которые, спаивая кре- стьянство и местное начальство, добивались для себя как экономических, так и политических послаблений. Причем они использовали достаточно традиционные способы, характерные для сельской местности того периода: устройство угощений руководителям, попоек для бедноты, раздача подарков нуждающимся сельчанам, ассигнование денег на общественные нужды села и т. п. В их действиях особую роль играли компанейские застолья как с беднотой, так и с представителями власти. Приведем ряд типичных примеров. Случаи спаивания бедноты наблюдались во время перевыборов сельсоветов в 1925 г. в деревнях Большие Мишы и Майдан Теньковской волости Свияжского кантона. Кулаки таким образом пытались выставить кандидатуры нужных им людей [34]. В Буинском, Свияжском, Тетюш-ском и ряде других кантонов для достижения своих целей они использовали «прирученных» частыми попойками сельских «горлопанов». Во время перевыборных собраний эти лица устраивали словесную бузу и своими выкриками добивались проведения в советы кулацких кандидатур [35]. В д. Урманаевка Михайловской волости Бугульминского кантона зажиточная верхушка (3 человека) подпаивала самогоном отдельных крестьян ради избрания в сельсовет [36].

В организации попоек для «нужных людей» самое активное участие принимали также крестьяне, нэпманы и духовенство, лишенные избирательных прав. Кулаки и владельцы торговых заведений со всей настойчивостью добивались восстановления своих прав, используя для этих целей все средства. В 1928 г. в «д. Кучунове Агрызского района лишенцы устроили с членами избиркома при участии сельской ячейки попойку. Причем последние перепились до такой степени, что валялись на улице около мечети. В связи с перевыборами группа лиц д. Чирпы Лаишевского района, лишенная избирательных прав, устраивает системные попойки с участием крестьян, имеющих избирательные права и представителей бедноты, чтобы использовать их в момент перевыборов в советы. В этих попойках принимал активное участие и секретарь местного совета Курочкин» [37].

Кроме того, водка для многих советских работников служила своеобразным средством удовлетворения своих корыстных экономических и карьерных интересов. Так, «в деревне Молвино (Свияжского кантона) председатель сельсовета Халиков, распределяя общественные луга, одну десятину дал заместителю ВИКа Яруллину, другую – ветфельдшеру, третью – взял себе. Из Кантонального земельного отдела получил 124 рублей денег. Эти деньги расходовал на угощение землеме-

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(1). 2012

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(1). 2012

ра – самогонкой. Муллы получили сверх нормы землю» [38]. В с. Егорьево Лаишевского кантона в ходе ревизии обнаружилось, что «сельсовет деньги, собранные на землеустройство, тратил на угощение духовенства, на угощение приезжающих и проч.» [39]. В 1927 г. «Говядин-ский сельсовет Свияжской волости израсходовал на прием икон, молебен и угощение попов 75 рублей» [40].

В результате частых угощений «нужных людей» на местах случались большие растраты государственных, кооперативных и общественных средств. Вот один из типичных примеров. Председатель волостного кооператива Бавлинской волости Бугульминского кантона Ф. Е. Козлов за растрату 1 тыс. рублей кооперативных денег на угощения со спиртными напитками был привлечен к судебной ответственности и посажен в тюрьму (1926 г.) [41].

Растраты, как правило, на почве пьянства в Татарстане в 1920-е гг. стали весьма распространенным явлением. По данным Буинского, Елабужского, Лаишевского и Спасского кантонов, в 1925–1926 гг. по сравнению с 1924–1925 гг. резко увеличилось количество лиц, привлеченных к судебной ответственности за растраты, присвоения и служебные подлоги (статьи УК 113 и 116), расцениваемые как должностные преступления, – с 260 до 607 человек [42].

Итак, распространению и употреблению алкогольных напитков в 1920-е гг. в татарской деревне способствовали новые социально-экономические и политические, а также бытовые условия жизни. В результате «регулятивного» действия водки и самогона в деревне решались хозяйственные проблемы не только отдельно взятого крестьянского двора, но и всей сельской общины в целом. Формы проявления пьянства среди советских служащих и партийных работников в рассматриваемый период носили не только бытовой, но и компанейский и корпоративный характер. Водка в городе и самогон в деревне являлись средством не только угощения, но и достижения своеобразной смычки между различными группами общества.

Spreading and Development of Alcoholism in a Tatar Village in 1920s

• 1.    Андрей. О христианской взаимопомощи // Сотрудник «Братства святителя Гурия». 1909. Т. 1. № 5. С. 74.

• 2.    Андрей. Дети, торгующие водкою // Сотрудник «Братства святителя Гурия». 1910. Т. 1. № 7. С. 109.

• 3.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 501. Л. 19.

• 4.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 906. Л. 98.

• 5.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1118. Л. 118.

• 6.    ЦГАИПД РТ. Ф. 1419. Оп. 4. Д. 5. Л. 149.

• 7.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1110. Л. 239.

• 8.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1354. Л. 41.

• 9.    ЦГАИПД РТ. Ф. 7262. Оп. 1. Д. 373. Л. 13.

• 10.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1377. Л. 94.

• 11.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 90. Л. 275, 276.

• 12.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 90. Л. 275.

• 13.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1344. Л. 41.

• 14.    ЦГАИПД РТ. Ф. 7262. Оп. 1. Д. 170. Л. 170.

• 15.    ЦГАИПД РТ. Ф. 292. Оп. 1. Д. 286. Л. 7.

• 16.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 474. Л. 2.

• 17.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 474. Л. 2.

• 18.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 473. Л. 157.

• 19.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 473. Л. 157.

• 20.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 473. Л. 157.

• 21.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 473. Л. 157.

• 22.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 473. Л. 157.

• 23.    ЦГАИПД РТ. Ф. 7262. Оп. 1. Д. 334. Л. 9.

• 24.    ЦГАИПД РТ. Ф. 292. Оп. 1. Д. 302. Л. 138.

• 25.    ЦГАИПД РТ. Ф. 292. Оп. 1. Д. 297. Л. 18.

• 26.    ЦГАИПД РТ. Ф. 7262. Оп. 1. Д. 373. Л. 13.

• 27.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 518. Л. 7.

• 28.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1375. Л. 19 об.

• 29.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1362. Л. 29–30.

• 30.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1362. Л. 29–30.

• 31.    ЦГАИПД РТ. Ф. 880. Оп. 2. Д. 10. Л. 61.

• 32.    ЦГАИПД РТ. Ф. 292. Оп. 1. Д. 282. Л. 134.

• 33.    ЦГАИПД РТ. Ф. 267. Оп. 1. Д. 18. Л. 68.

• 34.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1377. Л. 99.

• 35.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 72. Л. 69.

• 36.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 337. Л. 72.

• 37.    ЦГАИПД РТ. Ф. 654. Оп. 1. Д. 209. Л. 199.

• 38.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1365. Л. 44.

• 39.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 1. Д. 1374. Л. 17.

• 40.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 336. Л. 68.

• 41.    ЦГАИПД РТ. Ф. 292. Оп. 1. Д. 345. Л. 33.

• 42.    ЦГАИПД РТ. Ф. 15. Оп. 2. Д. 70. Л. 47.