Рец. на кн.: Конкка А. Карсикко: деревья-знаки в обрядах и верованиях прибалтийско-финских народов. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. - 286 с

Форма – природная, сущность – человеческая. Характерное двоение! В природу вписывается новый план – встраивается новое измерение. Биосфера здесь переходит в ноосферу (В. И. Вернадский). Или – если угодно – в пневматосферу (П. А. Фло- ренский). Какие-то эмбрионы знаков существовали от века. Их проявление мистериально. Эта тема волновала художника Б. А. Смирнова-Русецкого. Мы видим на его полотнах, как из природных явлений выступают некие начертания – они вызывают чувство чьего-то неисповедимого присутствия.

Деревья, ставшие карсикко, – это уже артефакты. Среди лесов закладывается своеобразная знаковая система. Тут имеются свои коды и шифры, своя тайнопись. Востребованы переводчики. Считывая информацию, они делают ее доступной для других – скажем, для необученной молодежи. Но роль толмачей должна неуклонно уменьшаться. Круг знающих становится все шире. Слишком сильной харизмы здесь не надо. Языком карсикко овладевает вся община, хотя какое-то место для криптологии всегда остается. Это был довольно богатый язык. Он передавал весьма дифференцированные сообщения. Живы и отец, и мать? Или один родитель? Или оба умерли? Карсикко со всей определенностью отвечает на подобные вопросы.

Знаковая реальность начала формироваться еще в биосфере. Вспомним явление энтомофилии. Вспомним про территориальное поведение животных. Человек на этой стезе продолжает природу, разумеется, на качественно ином уровне. Очень точный термин: доместикация пространства – его своеобразное одомашнивание. Человек норовит мир превратить в дом. Отсюда соответствующие изоморфизмы. Карсикко работает на такое вочеловечивание пространства.

Обряды перехода: сколь успешным оказалось это понятие Арнольда ван Геннепа! Хочется его соотнести с гегелевской узловой линией мер – она фиксирует, как что-то ломается внутри системы, прорываясь к небывалым возможностям. Это своего рода диаграмма кризисов . Карсикко часто вырастают в узлах этой линии. Понятие перехода показало свою замечательную универсальность. А. П. Конкка внес весомую лепту в раскрытие его богатейшего потенциала. Феномен карсик-ко оказался на редкость выигрышным для этого. Смерть человека – разумеется, переход, по-современному – катастрофа. Несмотря на то, что часто принимает спокойную – умиротворенную – форму. Старается быть незаметной. Что из этого? Хайдеггеровское бытие-к-смерти – основа нашей экзистенции. Проведенная Танатасом черта – при любых обстоятельства – непреложна. Карсикко – ретушь этой черты: ее визуальное усиление.

Читаем в рецензируемой книге: «Переход из одного состояния в другое как самих объектов, так и окружающего их мира – порождает необходимость использования “сквозных” универсальных предметных и акциональных символов» [4: 6]. Выявление этого сквожения – сущностных подобий – очень значимо для науки. Дерево – в мифопоэтическом измерении – как бы чревато человеком.

Иногда кажется, что великие мастера деревянной скульптуры – Степан Эрьзя и Сергей Конёнков – всего лишь принимали роды, помогая стволу разрешиться: в нем таился готовый образ. Этот эффект усиливается в работах современного мастера Бориса Сергеева. Обработка дерева у него минимальная. Два-три удара топора – будто колдовское мановение: чурка превращается в статую. Монография А. П. Конкки заставила меня задуматься о генезисе славянской языческой скульптуры. Деревянные идолы волновали воображение замечательных живописцев – Николая Рериха, Юрия Ушакова, Виктора Никитина. Сохранилась летописная память о древних капищах. О них выразительно свидетельствует Ибн-Фадлан: « Святилище русов располагалось под открытым небом. Оно представляло собой некий участок земли, усеянный воткнутыми резными “деревяшками”, верхняя часть которых грубо изображала подобие человеческого лица » [1].

Штудии А. П. Конкки эвристичны. Читаешь про финно-угорское – и ищешь параллели к славянскому. Затес на коре – намек на личину – высокий пень, принявший человеческие черты, – и вот завершающая фаза: готовая – самодовлеющая – скульптура. Этот процесс можно истолковать как нарастание антропоморфности. Или как движение в сторону натурализма. Мера условности: этот критерий очень важен для понимания знаковых систем, взятых в развитии. Условное убывает! Знаковую функцию может нести что угодно. Главное – договоренность: понимание строится на конвенциональной основе. Оно возможно лишь для круга посвященных. Ты заламываешь ветку – и этим даешь знак другому: постороннему трудно догадаться о смысле обращения. Что абстрактней такого знака? Но вот под моим ножом появляется нечто образное. Уже почти реалистическое! Это крайне важная – многое предопределяющая и раскрывающая – тенденция. Культура именно финно-угорских народов дает исключительные возможности для пристального исследования этой тенденции. Тут многое еще живо – не стало преданием.

Человек и дерево – как сообщающиеся сосуды: тут возможны взаимоперетоки витальной энергии. И сакральной информации тоже! Хвоя с карсикко, посвященного умершему, – ее надо класть под подушку: возможно установление сно-видческой связи. Контакты с потусторонним, осуществляемые посредством карсикко, несут на себе печать двойственности. Оттуда можно ждать и поддержки, и подвоха. Упование перемежается с опаской. Понятно охранительное значение карсикко. Нельзя сказать, что это жесткая оборона – скорее упреждающая защита. Дух умершего должен оставаться в локусе, назначенном ему от века. Не может быть и речи о полном прекращении контактов. Таковые должны отлаживаться. Эту миссию и выполняет карсикко.

Очень интересно рассуждает А. П. Конкка о жизненной силе, представления о которой связываются с карсикко. Народный витализм: это очень и очень серьезно. Пращуры были уверены, что существуют некие источники, привносящие в наш мир – со скрытых планов бытия – дополнительную энергию. Законы сохранения здесь нарушаются. Но что без таких нарушений народный космос? Вспомним прану индусов. Или ману полинезийцев. Благодаря этим неуловимым реалиям в мире уменьшается энтропия. Через карсикко в наш мир притекает нечто подобное.

В отношении северного человека к природе всегда была мера. Или как лучше сказать – мудрый оптимум? Тонкий баланс? Случалось, что равновесие нарушалось – причем резко. К примеру, это могло происходить на фоне так называемых волн жизни, когда фантастически увеличивалась численность организмов. Это бывало и с птицами, и со зверьми. Люди понимали – взяли лишнее. Ощущали вину перед природой. Сие душеполезное состояние тоже отмечалось карсикко.

Предмет исследования получает у А. П. Конк-ки очень широкий контекст. В локальном высвечивается всемирное. Компаративистика работает на полную мощь. Подчас ее ходы непредсказуемы. Так, несколько неожиданным кажется обращение автора к Мирче Элиаде: процесс инициации он связывал с подъемом – вскарабкиванием – на дерево. Приобщение к высоте тут имеет много смыслов. Это и акт очищения, и испытание мужества. И даже почти что теозис: попытка подняться в верхний мир – примериться к позиции божества. Автор мыслит системно. Он любит аналогии, параллелизмы. Принимая этот стиль, мы бы сравнили обряд инициации по М. Элиаде с известной магической практикой: шаман в экстазе восходит и нисходит вдоль оси Мирового древа – обеспечивает жизненно важную связь разных уровней бытия. Что-то подобное могло иметь место в случае с карсикко? Но уже наяву – в живом обряде. Ведь для манипуляций с вершиной дерева надо было подниматься на приличную высоту. Акциональное сходство налицо. Было бы интересно его уточнить. Arbor Mundi – великая универсалия. Уже поэтому нечто предельно типизированное – схематически обобщенное – почти абстрактное. Карсикко – проекция Мирового древа на житейский план бытия; его чувственно доступный алломорф – или ипостась, данная в непосредственном созерцании. Ярус-ность Мирового древа может пониматься очень наглядно. Еще раз подчеркнем: его трехуровневая структура – весьма отвлеченное представление. Однако у северных народов оно иногда получает предельную конкретизацию. Задействуем условный высотомер – и вместе с манси войдем в его родной лес. Мировое древо тут осуществило самопосев? Размножилось? Мы входим в насаждение Мировых древ. Каждое – представительно: всецело сохраняет семантику первообраза. Но как бы заземлено и занижено. Это тебе не гигантский Иггдрасиль: нечто и впрямь сомасштабное размаху Вселенной. Никакой гиперболизации! Перед нами уменьшенные копии Мирового древа? Его фрактальные подобия? Условные замещения? Верхний мир у манси – вот он озирается в своем волшебном лесу – начинается с высоты 7 м. Средний мир – 5 м. Нижний мир – 2 м. Укороченные интервалы! Это адаптация к восприятию человека, к его потребностям? Размеры тут не имеют принципиального значения. Достигается главная цель: пространство структурируется – намечается его зональность [5]. Причем не только в интересах умозрительной космологии, но прежде всего – ради практических действий человека, осваивающего и видимый, и невидимый мир. Это прагматизация символа. Его внедрение в непосредственный опыт человека.

Карсикко промысловика – карсикко неофита – карсикко умершего: сколь ни разнообразны эти проявления одного архетипа, но во всех случаях мы видим сохранение следующих функций:

– это медиаторы (скрепы между явным и скрытым, старым и новым, живым и мертвым и т. д.);

– это обереги (нужна охрана от экстраординарного – от чужеродного – от трансцендентного и т. д.);

– это факты языка (деревья - нарративы, деревья-вопрошания, деревья-ламентации и т. д.).

Собственно, третье сечение объединяет собой два первых, ибо во всех случаях мы имеем дело с деревьями-текстами, желающими нам нечто сообщить и что-то растолковать; о чем-то напомнить и куда-то направить; предупредить – насторожить – одернуть и т. д.

Исследования А. П. Конкки открывают новый класс письменности. Именно так! Эта форма письма не знает аналога. Назвать ее зачаточной? Но посмотришь с другой стороны – и увидишь нечто гибкое, изощренное.

Карсикко связано с идеей пути. Часто это веха, отмечающая не столь расстояния, сколь важные для личности и общины события. Это жизненный путь. Дорога жизни! Ведь не всегда движение по ней будет скучным и рутинным. Случается яркое, запоминающееся. Карсикко и отметит его. Особо значим путь на кладбище. Здесь маркировка относится не только к профанному, но и к сакраль- ному пространству. Путь в царство мертвых! Где-то он обрывается для нашей сенсорики – и его уже нельзя проследить топографически: так сказать, отложить на карте местности. Оборвавшись здесь, он продолжается там. Карсикко обозначит эту точку разрыва. А. П. Конкка показал: карельские кладбища – это порой целые рощи карсикко. Разглядываешь деревья – как листаешь страницы. Есть ли более удивительная книга?

Переход в мир мертвых предполагает различные инверсии, скажем, зеркальное обращение признаков – сотворение наоборотной реальности. Приведем цитату из ранней статьи А. П. Конкки: « Э. Леннрот сообщает в своих путевых заметках, что в сосновых лесах к северу от Кандалакши он на многих деревьях вдоль дороги видел вырезанные в коре “человеческие изображения”, перевернутые вниз головой» [2]. Здесь намечается интересная проблематика. Каждая культура знает свой антимир . Как он видится финно-уграм? Карсикко – это как бы представительство пращура. Он продолжает участвовать в наших делах, но снестись с ним можно только опосредованно. Карсикко принимает от нас просьбы, жалобы, пожелания – и передает их адресату. С ним здороваются. Ему приносят пищу. Замещение ушедшего человека карсикко осуществляет с предельной полнотой. Это важнейшая регуляторная функция, позволяющая гармонизировать два уровня бытия: ныне здравствующих – и обретших вечный покой. Сама граница между ними становится предельно условной. Происходит столь важная для народного космоса релятивизация вроде бы противоположных смыслов. Они обнаруживают свою взаимоперетекаемость. О семиотике карсикко в книге сказано так: « По нашему мнению, на первый план здесь выступает не антропоморфность, а функция знака, в котором заложены гораздо более широкие смыслы. Человекоподобное изображение есть лишь одна из форм отражения семантики ритуального символа» [4: 32]. Зарубка – совсем не портрет. Но в знаковом аспекте эквивалентна портрету! Денотат здесь один и тот же. Кукла – дерево – человек – текстильное изделие: выстраивая этот весьма разнородный ряд, А. П. Конкка показывает, что все его члены изоморфны друг другу. Сюда хотелось бы ввести и резную прялку. Элементарный затес тоже входит в эту череду. Инвариантность пронизывает несхожие вещи. Такое возможно лишь в мире знаков – семиосфере Ю. М. Лотмана. А. П. Конкка открыл ее новое измерение.