Роль политико-управленческих элит в модернизации российского общества: теоретические аспекты

В настоящее время объективно наиболее значимой для российского общества и его элиты проблемой остается продолжение модернизации экономики, социальных институтов и социокультурной среды. Современная действительность такова, что уже не допускает маятникообразных колебаний между попытками модернизации и традиционализацией. От эффективности и бесповоротности модернизации зависит и сохранение экономического суверенитета, и благосостояние населения, и имидж страны в восприятии международного сообщества.

Однако очередная модернизационная попытка – реформы 1990-х – 2000-х гг. – тоже, как и все предыдущие, оказалась малоэффективной. Трансформация формальных институтов, на которую возлагали основные надежды реформаторы, почти не принесла ожидаемого улучшения качества жизни основной массы населения, более того, создала многочисленные трудности и тяготы, потребовав от большинства людей заново адаптироваться к изменившимся условиям. Массовая усталость и разочарование сказались в изменении отношения к самой реформаторской инициативе: население, напуганное «шоковой терапией», метнулось в своих ценностях и оценках в сторону традиционализма, что засвидетельствовали эмпирические исследования [1].

Но эти же исследования дали основание и повод заговорить о «социокультурной уникальности» россиян, их непреодолимом традиционализме и принципиальной немодернизируе-мости как решающем факторе малоэффективности российской модернизации.

Нам представляется, что, хотя эти взгляды, разделяемые рядом видных отечественных социологов, не лишены оснований – низкоресурсность и социальная малоинициативность населения остается серьезной проблемой для всего общества, – все же этот фактор не является определяющей причиной малоэффективности модернизации. Не меньшее, а, возможно, и большее значение имеет позиция и характер практик политико-управленческой элиты, во многом определяющие пробуксовку институциональных новаций.

Витки модернизации в России всегда носили реактивный характер и инициировались «сверху» стратегически мыслящими политическими элитами в ответ на внешние вызовы. Мобилизационная, авторитарная («имперская») модель российской модернизации обусловлена традиционной неразвитостью гражданского общества и предполагает компенсирующий эту неразвитость институт политической элиты с определяющими стратегическими и организационными функциями. Такая модель модернизации подразумевает высокие издержки развития, депремированность масс и существенные риски для представителей элитного слоя в процессе модернизационных изменений, а также наличие эсхатологического социального проекта, ори- ентирующего на ценности и цели развития. Основным ресурсом модернизации при этом является трудовой и интеллектуальный потенциал масс. В настоящее время российская политическая элита обнаруживает дефицит стратегической субъектности, в чем проявляется историческая исчерпанность мобилизационной модели модернизации и для истощившего свои ресурсы массового слоя, и для элиты, закрытый рекрутинг которой лишает ее притока про-инновационного человеческого потенциала.

Если мы ставим перед собой задачу дать анализ влияния деятельности политикоуправленческих элит на эффективность модернизации, то решение этой задачи необходимо начинать с обоснования социологической операционализации политической элиты как социального субъекта. Мы полагаем, что социальная субъектность раскрывается как в объективных (функционально-ролевых), так и в субъективных (идентификационных и самоидентификацион-ных) параметрах. Опираясь на структурно-функциональную методологию, мы считаем, что одной из основных функций политико-управленческой элиты как института современного российского общества является стратегическая функция, содержание которой в нынешних условиях измеряется приоритетным участием в выработке и осуществлении стратегии социальноэкономической модернизации. Идентификационные параметры социальной субъектности можно выявить на основе использования понимающей парадигмы - через рассмотрения целевого и ценностного измерений смыслообразования социального действия. В этом отношении современная ситуация в России требует от политической элиты идентификации с ценностями развития и соответствующую этому ориентацию на цели развития. При этом условии характер деятельности элиты как ключевого коллективного актора в процессе модернизации мог бы быть социально-конструктивным.

Однако, как показывают современные исследования по теории модернизации, возможны различные модели этого процесса. Известно, что российская модернизация является догоняющей, реактивной и рецидивирующей. Осуществляясь рывками и являясь, по сути, ответом на приходящие извне вызовы, российская модернизация исторически не имела иных источников внутри локального социокультурного контекста, кроме стратегической инициативы элит, заинтересованных в сохранении и укреплении национального суверенитета. Поэтому важнейшим отличием российской модели модернизации была также ее мобилизационность: элиты предлагали массам тот или иной проект будущего, ради реализации которого население должно было прилагать максимальные усилия и нести значительные и разнообразные издержки. Участие в модернизационных проектах было для масс принудительным и безальтернативным, кроме того, оно требовало больших жертв и усилий. Но, прилагая все эти усилия, массы оставались социально и экономически депремированными, не имея возможности воспроизводить свои истощающиеся ресурсы [2].

Что касается элиты, ее стратегическая деятельность в условиях неразвитости гражданских институтов носила компенсаторный и ограниченный характер. Будучи единственным инициатором модернизационных изменений, элита всегда ограничивала их техникотехнологической и экономической сферой, не доводя этот процесс до полномасштабных либе-рализирующих социальную жизнь преобразований. В то же время и для элиты, инициирующей модернизацию, издержки и риски этого процесса были велики, а бонусы и привилегии определялись служебным по отношению к абстрактному идолу государственности, хотя и высоким, социальным статусом [3].

В настоящее время мобилизационная модель модернизации применительно к российскому обществу, по-видимому, себя исчерпала. После вступления в очередной модернизационный виток население убедилось в том, что быстрых позитивных результатов от него ожидать не приходится, а адаптация к реалиям модернизирующегося общества требует больших усилий. С другой стороны, элита тоже оказалась неготовой к вложению новых усилий в развитие и фактически, как видно по характеру ее практик, перестала идентифицировать себя с ценностями и целями развития.

Уход российской политико-управленческой элиты от стратегической роли в процессе модернизации объясняется, как мы полагаем, целым рядом причин.

Основная причина, на наш взгляд, связана с характером ее рекрутинга и уходит своими корнями в советское прошлое. Институциональная трансформация 1990-х гг. проходила, в отличие от аналогичных процессов в других посткоммунистических обществах, без радикальной смены политико-управленческой элиты. Партийно-советская номенклатура, уже на тот период значительно отчужденная от массового слоя, имела возможность не только, поступившись идеологическими ценностями, сохранить прежние высокие статусные позиции, но и повысить их еще более, а кроме того, конвертировать их в финансовые бонусы, пользуясь статусом и возможностями высоких государственных чиновников как своего рода монополией на бюрократические разрешительные правомочия. Выход экс-номенклатуры на поле иллегальных обменных взаимодействий стал предпосылкой для образования уже намечавшейся в советский период неформальной солидарности власть имущих.

В условиях неразвитого гражданского общества и социальной индифферентности масс эта неформальная солидарность превратилась в неиссякающий источник дисфункциональности официальных институтов и сформировала иллегальные механизмы приватизации и закрепления элитных статусов и связанных с ними привилегий [4].

Российские политико-управленческие элиты проявляют в своих кратических практиках и мировоззрении десолидаризацию с интересами общества, выражающуюся в индифферентности к потребностям и ценностям развития социокультурной сферы и человеческого потенциала. Этим определяется дефицит стратегической субъектности элиты, находящий отражение в ее тенденции формировать государствообразующую идеологию на базе синкретического совмещения идеологем и моделей кратических практик, заимствованных из советского и досоветского прошлого, в том числе, в превращении православной церкви в основной идеологический институт общества. Эклектический консерватизм политической элиты в ее идеологии и повседневности вступает в противоречие с декларируемыми ценностями развития и является демодернизирующим фактором, вызывая резонанс в массах, отказывающихся от ценностей развития в силу социального разочарования и страха перед новыми издержками.

Приватные групповые интересы федеральной и региональных политико-управленческих элит, аффилированных между собой и с некоторыми бизнес-структурами, направлены в первую очередь на поддержание собственных привилегий и, следовательно, на сохранение сложившегося общественного статус-кво. Поэтому для элит принципиальным является ограничивать рекрутинг и поддерживать его закрытый для общества характер, что приводит ко все большей ди-станцированности элит от массовых слоев [5]. Социокультурная модернизация по либеральной модели пробуксовывает не столько в силу традиционализма массового слоя, сколько из-за того, что она приведет к открытию вновь каналов элитообразования и изменит взаимные диспозиции элиты и масс в социальном пространстве, тем самым ликвидировав результаты неформальной приватизации привилегий.

В этой ситуации у элиты есть выбор: либо ориентировать свои действия на смыслы и цели, связанные с частногрупповыми интересами, либо же - на интересы общества в целом, и действовать в соответствии с ними. В первом случае она вынуждена отказаться от выполнения стратегической функции и усиленных вложений в развитие; во втором ориентация на развитие является необходимой. Судя по характеру практик элиты, она выбирает первый из вариантов.

Об этом свидетельствуют не только неизменное присутствие в российском обществе неформальной солидарности власть имущих, но и объем иллегальных практик теневой политики, расцвет политической и управленческой коррупции, большая заинтересованность элиты в силовиках, нежели в ученых и мыслителях, сохраняющийся несмотря на все декларативные меры дефицит вложений в массовое здравоохранение и образование. Сохранение статус-кво, включающего неформальные элитные привилегии, заботит политико-управленческие элиты гораздо больше, чем реальная результативность модернизации. Отсюда активные поиски валидной консервативной идеологии и использование потенциала традиционализации общества, которым располагает РПЦ.

Следует подчеркнуть, что консервативную и традиционализирующую окраску имеет и обладающий бесспорным позитивным значением для общества процесс консолидации элит, поскольку сама консолидация вовсе не ограничивает на уровне регионов феодальные тенденции в практиках этнократических элит. Региональные элиты по-прежнему содержат мощный этнократический элемент, хотя, конечно, сейчас они гораздо глубже интегрированы в федеральную государственность, чем в 1990-е гг. Однако их интеграция базируется скорее на неформальных патрон-клиентельных связях и вассалитете почти феодального типа, что тоже не способствует развитию модернизации в регионах [6].

Практика деятельности региональных элит показывает, что они вполне вписаны в федеральную вертикаль власти. С одной стороны, выстраивание субординации разноуровневых элит после всплеска сепаратизма 1990-х гг. являлось необходимой мерой по сохранению государственности. С другой же стороны, укрепление вертикали отнюдь не подменяет собой восстановления социальной горизонтали, которая, собственно, и составляет подлинную базу демократии. В этом смысле региональные элиты, вероятно, должны были бы более эффективно совмещать свою управленческую деятельность в рамках соответствующего этажа вертикали с принятием мер по укреплению горизонтальных связей и развитию конструктивной гражданской инициативы. Но политико-управленческая активность региональных элит направлена преимущественно на защиту частногрупповых интересов, в которые входит и выгодное вложение своих статусных позиций и неформального влияния в регионе в корпоративную общефедеральную солидарность элитного слоя с вытекающими отсюда бонусами и привилегиями.

Для региональных политико-управленческих элит укрепление властной вертикали означало прежде всего их консолидацию с федеральной политической элитой, отмечавшую частичную потерю самостоятельности на политическом поле, сокращение реального властного потенциала в обмен на частичное снижение ответственности перед региональным сообществом и неформально приватизированные привилегии, связанные с интеграцией в корпоративную целостность правящей элиты всероссийского масштаба. Эта интеграция, хотя и способствовала преодолению регионального сепаратизма, базируется главным образом на установлении неформального патрон-клиентельного внутрикорпоративного консенсуса федеральной и региональных, в том числе этнократических, элит. Такой консенсус является формой компромисса между модернизирующими (консолидационными) и консервирующими (этнократически-традиционными) тенденциями внутри консолидированного элитного сообщества, в силу чего его реальный модернизационный потенциал низок [7].

Региональные элиты Северного Кавказа, в частности, в настоящее время строят свою политическую стратегию на практике чисто обменных отношений с федеральным центром, когда лояльность обменивается на масштабные финансовые вливания и существенные ограничения фактического вмешательства центра во внутреннюю политику. Влияние неформальных этнократических элит осуществляется и через сохраняющиеся традиционные трайбальные связи, и посредством заполнения формальных властных и силовых структур представителями титульных этнических групп. На фоне сохранения сильных традиционных родственных и соседских связей это обстоятельство способствовало формированию экономически и политически могущественных этнических кланов, простирающих свое влияние за пределы региона.

Естественно, что такая модель консолидации способствует не модернизационным изменениям, а феодализации социальных отношений со всеми вытекающими последствиями – главенством критерия личной преданности в процессе рекрутинга элит, отсутствием независимого правосудия, массовым нарушениям прав рядовых граждан, дальнейшему росту коррупции всех уровней управления, распространению практики расхищения чиновниками поступающих из федерального центра государственных средств. Отсюда же и феодализация семейно-бытовых и гендерных отношений, тенденции реставрации религиозных норм правосудия, авторитаризм и диктат силы в управлении, отсутствие приемлемого в современном обществе уровня гласности.

Возвращение региональных элит Северного Кавказа к феодальной по сути практике управления является серьезнейшим фактором риска демодернизации не только для региона, но и в целом для российского общества. И, разумеется, такая практика оказывает сильное негативное влияние на состояние регионального гражданского общества.

Анализ факторов, влияющих на эффективность российской модернизации, и прежде всего роли в этой деятельности политико-управленческих элит, является одним из наиболее важных для общества и перспективных направлений исследовательской деятельности в современной отечественной социологии.