Россия - Европа: конфликт идентичностей

Конструктивный межкультурный диалог – это диалог разностей на почве общего (М. М. Бахтин). К сожалению, ценностно-нормативное пространство «общего» в западноевропейской и русской культурах неуклонно сокращается, блокируя целенаправленные попытки народов понять друг друга и выстроить конструктивную систему коммуникаций. «Зона» непонимания особенно остро проявляется в двух системообразующих сферах, из которых складывается духовная матрица культуры: в модели социально-экономического устройства и в этической концепции человека. Истоки цивилизационного конфликта уходят в глубь веков – в те времена, когда закладывались мировоззренческие основы западной – капиталистической по духу – цивилизации и формировалось духовное ядро русской культуры.

Безусловно, русская культура изначально формировалась как культура христианская, европейская (о чём неоднократно говорил и писал академик Д. С. Лихачёв). Первое и самое глубокое «окно в Европу» было прорублено князем Владимиром – «окно» в духовный мир Византии, откуда на Русь пришла подлинная христианская традиция, органично впитавшая гуманистический пафос и энергетику античной культуры1. Уже в «Слове о законе и благодати» первого русского митрополита Иллариона (I половина ХI века) была заявлена идея духовной самобытности культуры, утверждалась великая христианская ценность свободы личности и отрицалась моральная целесообразность закона Ветхого завета («закон Моисеев отошёл, а Благодать и истина всю землю исполнили, и вера на все языки простёрлась и на наш народ русский»). Уже на самых ранних этапах формирования русской духовности были заявлены ключевые христианские ценности, на основе которых формировались соответствующие им человеческие качества: любовь и милосердие в отношениях с ближними, нестяжательство и социальная справедливость, человеческая солидарность и соборность, свобода как ключевое условие выражения божественной природы человеческого духа2. И вопреки всем выпавшим на её долю соблазнам и тяжким испытаниям (а может быть, и благодаря им), русская культура сохранила дух и сущность подлинно христианской культуры (а значит, и подлинно европейской).

Культура Западной Европы, мировоззренческий стержень которой составляла новозаветная антропология, со временем стала утрачивать духовную сущность христианства. В основе будущего конфликта двух миров лежал Раскол христианской церкви 1054 года, который разделил христианскую церковь на Западную (Римско-Католическую) и Восточную (Греко-Кафолическую). Католическая ветвь христианства, по сути, стала формой отречения от его глубинных антропологических доминант, что было продиктовано «заботой о человеке». «Духовной развилкой», где разошлись пути русской и западноевропейской культуры, стали XV–XVI века1 – именно в те времена Русь начинает осознавать свою культурную миссию во всемирной истории, суть которой была выражена формулой: «Москва – Третий Рим». Эта миссия становится духовной доминантой «русской идеи», которая была положена в основу национальной идеологии, стала мировоззренческой платформой решения грандиозных объединительных и экспансионистских задач государства.

Европа примерно того же периода переживает этап реформирования с противоположным вектором движения. Этот период известен как Реформация, которая была обусловлена глубинным духовным кризисом западноевропейской культуры (видимым толчком для реформ стали пороки церкви Позднего Средневековья – торговля индульгенциями, продажность, разврат и т.д.). Именно тогда сформировалась новая идеология (в рамках кальвинизма, протестантизма), составившая основу современной западной цивилизации.

С одной стороны, «протестантизм позволил сделать человечеству громадный шаг к своему политическому и социальному освобождению. Он обосновал независимость человека по отношению к другим индивидам. Фактом своего бунта против римской церкви он принёс первые симптомы внутренней свободы, но, по сути, не принимал внутреннюю свободу человека». Протестантизм «избавляет человека от очевидного ига церкви и тем самым как бы возвращает человеку свободу и ответственность индивидуального сознания». С другой стороны, «моральные, интеллектуальные, политические и социальные последствия этой доктрины – смерть разума, подавление воли, порождение рабства ... Внешнее рабство, исповедуемое католицизмом, он превратил во внутреннее рабство. Человек, независимый по отношению к своему ближнему, становится рабом Бога» [1, с. 263].

Скорректировав этический идеал Нагорной проповеди Иисуса Христа, протестантская версия христианства разрушила духовное единство европейской культуры (в том числе породив огромное число «антисистем», которые носили откровенно сатанинский характер), она открыла дорогу гуманизму и рационализму, которые в значительной степени подорвали мировоззрение Средних веков. И это был единый процесс (охватывающий эпоху между 1450 и 1700 годами), который стал ключевым рубежом, отделившим Средние века от Просвещения [2, с. 121, 154].

В центр человеческой жизни Реформация ставит труд, религиозно освящает его и видит в нём путь духовного спасения – труд становится «абсолютной самоцелью», «призванием». Смыслообразующая «формула» капиталистической модели бытия убедительна и проста: «работа – религиозное служение; богатство – критерий богоизбранности».

Таким образом, источником «духа капитализма» становится религиозная, по своей сути протестантская, этика, превратившая «делового человека» (человека, делающего деньги) в существо, угодное Богу, в носителя христианской нравственности и морали. Стержень «нового смысла» человеческого бытия и человеческой истории составила новая «концепция избранных» – «блаженны» становятся богатые, успешные в мирской деятельности, активные и трудолюбивые, преобразующие природу и творящие мир.

«Культурная революция» эпохи Реформации «расчистила» поле для безудержной активности человека – свою избранность человеку теперь надо доказывать всё новыми и новыми успехами в земных делах. Религиозная ценность труда совпадает в глазах протестанта с его экономической эффективностью, со способностью приносить прибыль, измеряемую в денежных единицах. Время, в течение которого делаются деньги, становится для человека главным временем его жизни1.

Созданная Реформацией мировоззренческая основа капиталистической модели экономики (и соответствующего образа жизни) раскрепостила в человеке энергию алчности, она поставила европейского человека перед главным испытанием и искушением – сытостью, которого он не выдержал, сменив вектор устремлённости и подчинив свою жизнь бесконечной погоне за богатством, удовольствиями, успехом, статусом2. На утверждение новых «заповедей блаженств» в качестве цивилизационной основы европейского дома ушло около трёх веков: XVI век был потрачен на мировоззренческую революцию, в XVII веке «созревшая» система ценностей породила промышленную революцию, а XVIII век завершается становлением капитализма как Цивилизации1. Христианство, которое изначально было религией слабых и угнетённых, стало религией сытых и богатых, которые свою формальную принадлежность манифестировали актом милостыни или фактом материального пожертвования – этого было достаточно, чтобы заявить Богу о своей лояльности. В XIX веке произошло окончательное завершение антропологического проекта Нового времени, который утвердил антропологическую матрицу антихристианской цивилизации. Этап европейского модерна существенно отличался и от христианской культуры Европы Позднего Средневековья, и от православной картины мира, лежащей в основе русской цивилизации. Линии разлома проходят по основополагающим критериям, связанным с пониманием смысла жизни, человеческой свободы, места страданий в истории человечества и индивидуальных судьбах. Корректировка духовных матриц христианской культуры сопровождалась кризисом идентичности и необходимостью выработки новых ценностных координат. Западная Европа прошла через глобальную культурную революцию, и человеку, как и культуре в целом, пришлось заново обретать идентичность.

Процесс становления и культурной легитимации капиталистической системы в системе европейского гуманитарного знания носил концептуальный, ценностный, идеологический характер и состоял в принципиальной корректировке (а по сути, в смене) цивилизационной христианской матрицы. Протестантская этическая парадигма подкрепляется созданной философами механистической картиной мира, которая производит его десакрализацию, расчищая пространство для безудержной активности человека: мир предстаёт уже не как творение Божье, а как поле человеческой деятельности, а природа – как чуждая человеку среда, которую надо совершенствовать и которой надо овладевать.

Культурная легитимация антихристианской духовной матрицы началась с попыток создать новую теорию государства, более совершенную систему политического управления [4]. В основе этих концепций лежал пессимистический взгляд на природу человека. Логика размышлений была такова: в своей жизни люди руководствуются страстями, что превращает человеческую историю в цепь бессмысленных жестокостей. История культур и цивилизаций знает два пути обуздания человеческих страстей: путём ужесточения насилия и с помощью моральных ограничений. Но оба варианта в конечном счёте не способны конструктивно решить проблему: вера и разум бессильны в своём стремлении обуздать человеческую греховность, а христианская мораль не смогла улучшить «человеческую природу». Значит надо найти более эффективные методы совершенствования людей и управления обществом. Так начался поиск средств, образующих альтернативу христианской морали. Появился «третий рецепт», который привёл к повороту в социальной мысли: использовать человеческие страсти для достижения «общего блага». В основе «третьего пути» лежала смена критериев моральной оценки человеческих страстей, которым надо было обеспечить культурную легитимность.

Главную задачу по реабилитации пагубных страстей выполнили философы [7, с. 34, 39]. Теоретическое «оправдание» страстей началось с идеи об их взаимоуничтожении, о способности страстей ограничивать друг друга (Ф. Бэкон, Б. Спиноза). Потом родилась концепция равновесия страстей (Д. Юм), согласно которой одни страсти (жадность, алчность, корысть) можно использовать для усмирения других страстей – тщеславия, гордыни, плотских желаний. Окончательная реабилитация страстей произошла в эпоху Просвещения, которая воплотила в жизнь концепцию улучшения человека и мира с помощью страстей, придав последним статус «управляемых интересов» (Д. Юм).

Алчность, которая в первоначальном христианском контексте рассматривалась как самая отвратительная, убивающая в человеке его душу страсть, получила культурную легитимность: она стала свидетельством добродетели индивидов, поскольку была наделена способностью обуздывать, уравновешивать и усмирять деструктивные человеческие импульсы, то есть другие страсти (К. А. Гельвеций). Страсть к наживе стала питать энергию человеческой активности, а «делание денег» освободилось от негативной моральной оценки и стало отождествляться с «интересом», с материальной выгодой и пользой, то есть с разумом. Интересы стали трактоваться в качестве посредника между страстями и разумом – как пространство свободы от разрушительных энергий и бессильного разума. Впоследствии эти моральные акценты составили мировоззренческий каркас социальной философии и политики Нового времени.

Социально-политические результаты такой духовной революции значительны: на смену «героическому этосу» пришёл буржуазный этос протестантской этики, который «реабилитировал» торгово-промышленную деятельность, придав ей статус религиозного служения: такого рода занятия стали рассматриваться как достойные христианина1; «аристократов духа» сменили люди, стремящиеся к удовлетворению материальных инте- ресов – люди, которые ранее были презираемы аристократией (различные социальные маргиналы, из которых сформировались ростовщики, купцы, промышленники); сфера экономики и международной политики вышла из-под контроля разума и христианских принципов морали [3, с. 76, 77].

Но эта концепция, в итоге, стала для европейской культуры «миной замедленного действия»: оказалось, что алчность, как худшая из человеческих страстей, находясь в основе интереса, парадоксальным образом резонирует с другими «грехами», поддерживая и стимулируя их антикультурные энергии и проявления. Жизнь показала, что страсти деструктивны по своей сути, и цивилизация, основанная на их утверждении, не имеет перспектив в масштабах исторического времени.

Можно утверждать, что в предшествующие периоды истории проблемы выстраивания диалога России с Западным миром были обусловлены взаимоисключающим характером лежащих в основе двух культур духовных матриц. Начавшийся ещё с времён Реформации процесс взаимоуда-ления культур привёл к тому, что Россия и Европа стали двумя полюсами христианской цивилизации, в аксиологической плоскости в чём-то даже взаимоисключающими друг друга. Оппозиционность русской культуры и западной цивилизации, как взаимоисключающих систем, отмечалась не только нашими выдающимися соотечественниками (в частности, К. Леонтьевым, Н. Данилевским), но и западными мыслителями. Достаточно назвать имена Освальда Шпенглера с его известной работой «Закат Европы», а также блестящую по мысли монографию Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», в которой автор показал духовную пропасть между русской культурой и западной цивилизацией: если культура утверждает духовность, социальность, соборность, она стыдлива и греховна, то цивилизация агрессивна и самодостаточна, она не знает стыда и греха; если в культуре действуют моральные регуляторы, то в цивилизации доминирует сила и внешние формы принуждения, основанные на законе [8, с. 171].

Русская культура, которая была изначально основана на ценностях аутентичного христианства (в его православном варианте), сохраняя свою духовную матрицу на протяжении многих веков, не могла «понять» представителя западного мира с его рациональностью, выгодой, страстью к наживе. «Идеальная» устремлённость русского сознания была сущностной ментальной чертой нашего бытия: народ демонстрировал в истории глубинную жажду «космического преображения» жизни, он готов был отдать все свои силы и «положить живот» во имя спасения Святой Руси, защиты Отечества, строительства коммунизма и т.д. Эта идейнонравственная доминанта (и мотивация) была глубоко встроена в духовную матрицу культурного организма. В начале ХХ века русский народ не захотел строить «капиталистический рай», а взялся за строительство

«Царства Божия» на земле, которое он воспринимал не как результат эволюции настоящего, а как чудо космического масштаба. И как только вера в чудо была потеряна, включилась энергия тотального нигилизма и такого же космического саморазрушения. И сегодня русский человек не желает и не будет строить мир материального благополучия без идейной основы. В этом причина экономического кризиса в нашем Отечестве.

К сожалению, с момента «буржуазной революции» 90-х годов прошлого века духовная матрица отечественной культуры была подвергнута жесточайшей деструкции: последовательно разрушалась система её ценностных координат, в том числе и путём некритичного заимствования и насильственного внедрения американизированных экономических и политических моделей, которые зарождались на принципиально иной ценностно-нормативной почве западноевропейской культуры. Погружение народа в «капиталистический рай» стало самоубийственным с точки зрения духовности проектом – утверждаемый и по сегодняшний день в теле российской духовности антропологический тип «неоязычника» зародился в недрах западной цивилизации, которая давно уже сменила свою христианскую духовную матрицу и сейчас открыто исповедует финансовый успех, аморализм и гедонистический индивидуализм. Этот процесс существенно усилился с развитием средств коммуникации и приходом новых эффективных технологий обработки массового сознания, которые активно используются для разрушения традиционных моральных норм, размывания представлений о норме и патологии, о добре и зле.

Но и в европейском доме нет благополучия. Сегодня капиталистическая модель переживает кризис, который касается не только реальной экономики, но прежде всего концептуальных оснований бытия человека и общества. В цивилизационном плане базовая причина кризиса – исчерпанность доминирующей мировой парадигмы: губительные последствия развития капиталистической модели экономики не совместимы с перспективой выживания человечества. «Итоги» капитализма впечатляют: он разрушил европейскую «высокую» культуру, воплотившую великие духовные ценности христианства; изменил антропологический тип человека христианской цивилизации; капитализм во многом определил кризис неевропейских цивилизаций, оказывая «продуктами распада» массовой культуры репрессивное в духовном плане воздействие на сознание и поведение человека «третьего мира».

В такой ситуации складывается парадоксальный фактор конструктивного диалога России и Европы: площадкой для межкультурного диалога становится понимание масштабов надвигающейся беды. Только вместе мы сможем понять характер угроз и выработать способы их предотвращения. Сегодня ответственно мыслящие гуманитарии – как России, так и Европы – озабочены пониманием истоков кризиса европейской цивилизации и выработкой новых парадигм бытия человека и общества. Формируется общее понимание того непреложного факта, что капиталистическая модель жизнеустройства поставила под угрозу существование человеческой цивилизации в целом: сегодня очевидно, что капиталистический кризис будет протекать в условиях борьбы растущего населения за уменьшающиеся ресурсы (в том числе за продовольствие и воду), и неизбежно встанет вопрос о сокращении численности населения, что может поставить на повестку дня вопрос о роде человеческом. В контексте происходящего перспективы человеческой цивилизации выглядят довольно мрачными: мир доживает последние, относительно спокойные десятилетия перед кризисом-матрёшкой, аналогов которому не было и который, похоже, сметёт не только капитализм с его сторонниками и противниками, но всю посленеолитическую цивилизацию. И если человечеству удастся пережить его, то новый социум, скорее всего, будет отличаться от Цивилизации не меньше, чем она отличалась от Палеолита [6].

Оставаясь в границах рациональности, оснований для оптимизма мало, но сохраняется надежда на чудо и вера в то, что вместе мы найдём достойный ответ вызовам времени. А, как известно, «по вере вашей да будет вам» (Матф. 9:29).