Самобытность идеала русской государственной власти

Я хвалю самодержавие, а не либеральные идеи: то есть хвалю печи зимою в северном климате.

Н.М. Карамзин

Е сли попытаться сформулировать в одном слове то, в чем либеральные оппоненты отказывают русскому государству и в целом русской цивилизации, то это, скорее всего, самобыт-ность. Нам отказывают в возможности своеобразного и жизнеспо-собного развития русской жизни (и связанной с ней государствен -ности). Такое отношение исходит из высокомерной неготовности признавать за не похожими на европейские формами и смыслами русской цивилизации определенные онтологические ценности. Об этом мы слышим со времен появления в XV—XVI вв. на боль -шой политической арене Московского государства наших великих Иоаннов (III и IV).

Самобытная русская (или более широко — православная) жизнь в мире, в котором главным догматом является безальтернативность западного образа жизни и западного вектора развития, является глубоко неуместным исключением из пропагандируемого правила. Пропагандисты безальтернативности западного пути много и с упо -ением говорят, что в современном мире нам не нужно иметь ника ких имперских амбиций, что православная духовность, большая страна и пестуемая веками военная мощь — все это доставшаяся нам в наследство устаревшая политическая рухлядь, с которой мы не хотим расстаться только в силу непросвещенного невежества.

Но возможно ли для страны отказаться от своей исторической географии и от своей исторической миссии? Как человеку высо -кому невозможно уменьшиться без причинения значительного ущерба своему здоровью, как человеку, вошедшему в пору зре лости, невозможно расстаться с опытом, который он накопил за годы своей жизни, и снова стать ребенком (кроме как в результате болезни), так и величайшая страна не может стать незначитель ной, даже если, как Византийская империя, сузит свои границы до Константинополя и его ближайших окрестностей. Государство, игравшее последние полтысячи лет только заглавные роли на миро вой сцене, не способно мелькать в эпизодах или играть в политиче ской массовке.

У имперского государства, классическим примером которого является наше Отечество, своя логика жизни и развития. Мы можем быть либо великими, либо никакими. Либо мы возродим большое государство с глобальными задачами, либо дадим миру удивитель ные примеры ничтожества. Никакой середины, никаких россий ских швейцарий не получится — не тот климат.

Исторически сложившийся психологический тип русского народа носит в себе стремление к абсолютному идеалу в самых различных областях жизни. Эта идеальность воззрений сочетает настроения, часто совершенно разнонаправленные, что способствует колебанию политического сознания наших соотечественников между широко распространенным желанием в каждом новом лидере видеть спасителя, который поведет Россию к возрождению, и стойким неприятием власти вообще, т.е. своеобразной по-русски понимаемой вольностью.

Эти два часто взаимоисключающие состояния нашего политического сознания глубоко укоренены в русской психологии. Они на протяжении многих веков формировали облик русской цивилизации, приобретавшей вид то мощного государственного и национального монолита, то аморфной распадающейся общности и атомизированной человеческой массы. Русские способны либо ригористски строить сверхмощный имперский организм с его строгой иерархичностью и внутренней дисциплиной, сужающей проявления внешней свободы личности, либо дойти в своем стремлении к личной свободе до абсолютного эгоистического самоудовлетворения.

Психологическая двойственность в общественном поведении имеет у нас государственнические и анархические векторы деятельности. Они, как можно утверждать на основании изучения истории, всегда наличествовали в русской психологии. Анархический вектор носил взрывной характер и был менее продолжителен в своих вспышках активности, государственнический же носил в истории нации менее эмоциональный характер, зато был более приспособлен к длительному действию.

Когда власти удавалось подчинить анархическую стихию в русском характере, государство и общество могли использовать огромные жизнедеятельные силы нации для реализации национальных интересов страны. Исторически власть была опекуном нации, своеобразным отеческим контролером и порой сдерживала не в меру разыгрывавшуюся народную безудержность. Когда же ей не удавалось справиться со своей обязанностью упорядочения и управления, то анархические асоциальные потенциалы национального характера буквально взрывали наше общество и государство изнутри. Наступали смутные и революционные времена, которые могли за несколько лет разрушительной вседозволенной свободы (без сдерживающего влияния власти) уничтожить результаты вековой поступательной работы нации, откинув ее на столетия назад в своем государственном и национальном развитии…

Наши 1990-е стали тем коротким в исторической перспективе периодом, когда под именем либерализма у нас восторжествовала русская анархическая тенденция – всегдашняя внутренняя опасность для мощи и единства государства. Эти годы можно назвать периодом анархического цивилизационного срыва, которым время от времени подвержен русский национальный характер. Подобные срывы, часто внешне ничем не обоснованные, не однажды бывали в нашей истории и являлись своеобразными перерывами в государственной и национальной деятельности. 90-е годы ХХ в. в этом смысле похожи на смуты начала XVII и XX столетий. Все они начинались сомнением в значимости государства для жизни нации и каждого человека в отдельности, ослаблением национального единства. Но проходило всего несколько лет разрушительной смуты, и в сознании нации анархические настроения сменялись ригористической апологией государственной мощи и национального единства. Нация быстро разочаровывалась в эфемерных смыслах смуты, ощущая глубокую праздность столь чае-мой еще недавно «свободы», и начинала переживать удивительное по силе чувство сиротства без государства, без той исторической задачи, от которой она поначалу так яростно отказывалась.

В наше время процесс выхода из анархического смутного состояния происходит по той же психологической схеме. Сколько эмоций, громких слов и бездумных дел было произведено за короткое время нашего анархического припадка 90-х гг.! Но уже к концу 90-х было явственно видно преодоление смутных веяний, и стало живо ощущаться начало стихийного возврата к государственническим настроениям в русском обществе.

Сегодня идея империи, империализма как сути политики великого государства всплывает в сознании нации как непосредственная государственная необходимость, сложившаяся из тяжелого постсоветского периода и ослабления положения России. Это состояние слабости очень остро чув-ствуется русскими, у которых сильно раз -вит государственный инстинкт. Упадок государственности переживается лично и болезненно...

Говорят, и правильно говорят, — нельзя войти в одну и ту же воду дважды. Но можно неоднократно входить в реку с одним и тем же названием. Конечно, нельзя точно повторить форму империи, существовав -шей до 1917 г. (что, кстати, совершенно не обязательно), но можно возродить тот же принцип государственной власти, кото -рый привел разрозненные славянские и неславянские племена к созданию одного из величайших государств в мире.

Монархия — принцип всегда возможный, так же как демократия и аристо кратия. Раз демократический принцип смог воскреснуть в конце XVIII в. в совер-шенно других формах, чем они были в античной и рабовладельческой Греции, то почему мы отказываем в этом монархиче -скому принципу? Я не поклонник фило -софских штудий Владимира Соловьева, но определение монархической власти как «диктатуры совести», им выдвинутое, мне глубоко симпатично. Монархия как «диктатура совести, неизменная в своих нравственных основах», более близка и понятна нашему народу, чем «диктатура безличного и все время изменяемого закона».

Власть самодержавная никогда не была чисто юридически созданной властью, ее генезис глубоко связан с историческим путем самой России, в котором она играла волевую, направляющую роль. Именно самодержавие насаждало православие на некогда языческой Руси, создало из погрязших в междоусобицах княжеских земель мощнейшую Российскую импе-рию, сплотило разрозненные славянские племена в единую нацию, успешно охра -няло на протяжении тысячи лет наш пра -вославный мир от внешних и внутренних посягательств на него, взрастило нацио-нальную науку и культуру.

Власть самодержавная, выступая как положительный фактор на протяжении всей русской истории, входит в состав базовых идей нашей цивилизации, в ее генетический код; самодержавие не может уйти из русского мира без патологии его организма. На самодержавии лежало множество важнейших государствообра зующих и социально охранных функций, возводимых им на уровень нравствен ного императива. «Чем сложнее, — писал Л.А. Тихомиров в 1905 г., — внутренние отношения и споры в Империи, среди ее семидесяти племен, множества вер и неве рия, борьбы экономических, классовых и всяких прочих интересов, — тем необхо-димее выдвигается единоличная власть, которая подходит к решению этих споров с точки зрения этической»1.

Это религиозно политическое предпо чтение, выказываемое самодержавием по отношению к началу нравственному, соб ственно, и есть то реальное самоограни чение при юридической неограниченно сти верховной власти. Самодержавие как нравственно ценный государственный институт содействует как нравственному росту общества, так и росту его материаль ного благосостояния.

Идеал самодержавия возрос в России не в безвоздушном пространстве, а в среде исторического русского народа, посему принцип этот на нашей почве впитал многое из самобытной народной психоло гии. Преданность самодержавию была для многих синонимом преданности высшим интересам нации. Это положение совер шенно неизбежно в таком огромном госу дарстве, как Россия.

Современная эффективная верховная власть в России должна быть персони фицированной, сильной, концентри рованной, авторитетной и требующей к себе уважения. А для таких великих дел, как возрождение России, нужна великая власть. И опорой для этой власти должна стать нравственная поддержка нацией того, кто взвалит на себя тяжесть несения ответственности за Россию.