Саргатская культура: между археологическим проявлением и историографической традицией

Среди различных культур раннего железного века Зауралья и Западной Сибири по своей территориальной и хронологической масштабности выделяются саргатские древности. Первые раскопки лесостепных памятников региона относятся к концу XIX – началу XX в., тем не менее их научное осмысление произошло значительно позже. Анализ доступных сведений позволил отметить в материальной атрибутике и погребальном обряде параллели среди круга сарматских культур; была высказана гипотеза об ираноязычности или смешанном составе населения (Дмитриев, 1928. С. 188–189; Левашева, 1948. С. 86; Чернецов, 1953. С. 224; Смирнов, 1964. С. 272–274). Благодаря масштабным полевым исследованиям Уральской археологической экспедиции под руководством В. Ф. Генинга и работам в Прииртышье В. А. Могильникова был очерчен ареал

культуры, которая имела разные варианты наименований – абатская, речкин-ская или типа коконовских курганов и т. п. (подробнее см.: Могильников , 1970; Мошкова, Генинг , 1972; Корякова , 1982).

Планомерное изучение саргатских памятников относится ко второй половине 1960-х гг., тогда же окончательно оформился таксон «саргатская культура» ( Корякова , 1982. С. 115). Для древностей раннего железного века, объединенных близкими природно-климатическими условиями и сходных по культурному облику, предложено понятие саргатской общности ( Корякова , 1991). Хронология этапов общности базируется в основном на периодизации культуры. Среди исследователей нет единства в определении границ периодов, что и составляло суть большинства дискуссий (например: Полосьмак , 1987; Могильников , 1992; Корякова , 1994; Матвеева , 2017). В схеме, выстроенной преимущественно с учетом относительной хронологии, все еще доминирует подход на выявление того, что могло быть раньше, а что позже¹. Увы, наши знания относительно того, как все это могло соотноситься с реальным временем, крайне ограничены, поэтому предложенные интервалы очень широки, поскольку отражают общую тенденцию с учетом результатов изучения синхронных культур и/или соседних территорий.

Между тем источниковедческий анализ материалов, полученных в ходе полевых работ автора в Среднем Прииртышье2, вызывает необходимость их рассмотрения сквозь призму накопленных знаний и уже созданных объяснительных моделей. В результате обобщения разных данных и научного опыта, сложившегося в археологии саргатской культуры, не все новые находки вписываются в культурно-хронологический контекст. Необходимо признать, что имеющиеся в литературе взгляды на динамику культуры обширного лесостепного региона оказались весьма устойчивыми, несмотря на прирост новых материалов, анализируемых в соответствии с требованиями современной археологии. В большей степени приверженность историографической традиции присутствует в датировке культуры и этапов ее развития, а также в характеристике некоторых черт погребального обряда.

Диагностическая триада – сходство домостроительства, керамики и погребального обряда – объединила памятники лесостепной зоны от Барабы до То-боло-Ишимья. Вариативность, фиксируемая в археологическом материале западных и восточных районов распространения культуры, позволила допустить наличие локальных вариантов. При этом керамика в большей степени, чем погребальный обряд, стала индикатором культурной принадлежности. На исходе XX в. наличие локальных вариантов признавалось всеми исследователями, но отсутствовало внимание к тому, могли ли археологические проявления такой зональности быть обусловленными не только территориально-географическими, но и хронологическими факторами. Иными словами, во всех существующих публикациях облик материальной культуры представлен монолитным на протяжении столетий, а границы этапов, несмотря на разнообразие авторских трактовок, едины в пределах обширной территории от Барабы до Зауралья3. Характеристика культуры предлагалась с акцентом на общие черты, однако источниковая база включала преимущественно материал одного из районов (Полосьмак, 1987; Корякова, 1988; Могильников, 1992; Матвеева, 1993; 1994). В то же время еще В. Е. Стоянов допускал, что на западе и востоке процессы становления культуры «протекали в основном самостоятельно и своеобразно», со временем различия между ареалами менялись, обозначив основную тенденцию – от многообразия к относительному однообразию (Стоянов, 1970. С. 249–251). Принципиально не оспаривалось степное влияние в происхождении культуры; ключевая роль в истории лесостепного населения отведена Среднему Прииртышью (Корякова, 1977. С. 149; Могильников, 1981. С. 103).

Первое обобщение материалов зауральско-западносибирских поселений сделано В. Е. Стояновым, который предложил объективно фиксируемые признаки построек, классификацию и картографирование памятников ( Стоянов , 1970). Известно немногим более 400 городищ и поселений, среди которых изучено раскопками около 10 %, широкими площадями – единично (например, Павлиново городище в Притоболье) (Среда, культура…, 2009). Несмотря на стремление дать обновленную характеристику, наблюдение о сохранении основных типов построек на протяжении столетий существования культуры не пересматривалось ( Берлина , 2010). В результате С. В. Берлиной дана дробная типология жилищ, включающая разновидности форм и глубину сооружений, но не предполагающая возможные пространственно-временные изменения; строительные навыки в контексте многовековой истории населения саргатской культуры остались без должного внимания. Ранее на стабильность традиций домостроительства, обусловленную ландшафтной и хозяйственной спецификой, указывала Л. Н. Корякова ( Корякова , 1988. С. 136).

Полученная в ходе раскопок поселений и могильников керамика неоднократно становилась предметом изучения как на уровне культуры, так и локальных вариантов, и отдельных памятников. В результате определены морфологические признаки формы и орнамента сосудов, даны характеристика гончарных навыков и стратиграфическая оценка керамических комплексов ( Стоянов , 1970;

Корякова , 1988; Корякова, Федоров , 1993; Шарапова , 2000; Кобелева , 2009; Проконова, Матвеева , 2025 и др.). Все саргатские сосуды очень узнаваемы – лепные, изготовлены с добавлением органики, шамота, в подавляющем большинстве круглодонные. Между тем в коллекциях разных локальных вариантов известны плоскодонные емкости (и речь не о курильницах и баночных формах). Анализируя традиции формообразования, Л. Н. Корякова отмечала, что плоскодонная посуда более свойственна поселениям, чем могильникам, и в основном встречается в Прииртышье ( Корякова , 1988. С. 107). Впрочем, с тех пор прииртышских поселений раскопано незначительно больше⁴, но вот в общекультурной выборке около половины приходится на прииртыш-ские погребения, в то время как вторая половина – это комплексы Барабы, Приишимья и Притоболья вместе взятые ( Шарапова , 2022. Табл. 1). Результаты нового изучения керамического комплекса Рафайловского селища легли в основу утверждения о единстве и устойчивости форм изготовления сосудов в Притоболье; к локальным особенностям отнесены некоторые приемы орнаментации и малая доля плоскодонных емкостей ( Проконова, Матвеева , 2025. С. 61–62). При этом нет указания о наличии сосудов с плоским дном в слоях и объектах селища и связанного с ним кургана, равно как и разновременность сооружений упоминается (Там же. С. 51–52. Рис. 1–3), но не нашла отражения в выводах.

Анализ доступных материалов из отчетов и публикаций, а также новых при-иртышских коллекций позволил сделать немаловажные наблюдения. В Барабе в могильниках Абрамово 4 и Старый Сад, судя по представленным иллюстрациям ( Полосьмак , 1987. Рис. 38: 10 ; 68: 1 ), есть единичные находки плоскодонных сосудов; к сожалению, в описании керамики и в оценке хронологии такая особенность, как плоское дно, не учтена. Бóльшая часть сосудов таких форм происходит с территории Прииртышья (более тридцати комплексов), значительно меньше находится в Притоболье (четыре комплекса), единично – в Прииши-мье (подробнее см.: Шарапова , 2022. С. 66). Как правило, плоскодонная посуда изготовлена в соответствии с гончарными навыками лесостепного населения, и саргатская атрибуция не вызывает сомнения (рис. 1: 1–3 ). В то же время есть образцы (например, Сидоровка, кург. 3, погр. 1; Карасье 9, кург. 11, погр. 2⁵), которые ни по форме, ни по орнаменту не соответствуют местным стандартам (рис. 1: 4, 5 ).

Рис. 1. Плоскодонная керамика

1 – могильник Новопокровка IV, курган 1, погребение 4; 2 – курган Новопокровка Х, погребение 4 (по: Шарапова и др. , 2024. Рис. 13: 1 ); 3 – Карасье 9, курган 11, погребение 1; 4, 5 – Карасье 9, курган 11, погребение 2 (по: Шарапова , 2022. Рис. 29: 3–5 )

Приведенные примеры могут быть особенно интересны в контексте гончарных традиций древнего населения. Хорошо известно, что приемы формообразования (субстратные навыки) относятся к числу наиболее консервативных, и любое изменение формы свидетельствует о контактах с носителями иных технологических традиций (Бобринский, 1978. С. 242–244). Возможно, из-за небольшого количества саргатская плоскодонная керамика демонстрирует именно эту тенденцию. В этом же ключе может быть интерпретирована и датировка комплексов с плоскодонной керамикой. Возраст большинства объектов с плоскодонной посудой, установленный исходя из хронологической оценки комплексов, укладывается в интервал от рубежа эр до финала культуры (II–III вв. н. э.). Несмотря на отличия коллекций отдельных памятников, в целом можно заключить, что плоскодонная посуда собственно горшечных форм получает распространение одновременно с кувшинами, параллели которым обнаруживаются все же вне саргатской территории, в частности, в лепной керамике и сосудах-подражаниях керамическим импортам из курганов урало-казахстанских степей (Боталов, Гуцалов, 2000. Рис. 9–12), Поволжья (Скрипкин, 1990. Рис. 49; 50) и Южного Приуралья (Малашев, Яблонский, 2008. Рис. 196). Очень близкие по стилистике экземпляры имеются и среди посуды джетыасарской культуры в Восточном Приаралье (Левина, 1992. Табл. 21). В могильнике Сидо-ровка плоскодонный кувшин (Матющенко, Татаурова, 1997. Рис. 49), сохраняя формообразующие (шаровидное тулово с узким горлом и отогнутой шейкой) и орнаментальные (поясок резных фестонов) признаки, имеет дугообразную, прямоугольную в сечении ручку, орнаментированную ямками, что, очевидно, можно рассматривать как подражание круговой керамике.

Однако саргатская культура оказывается более сложной системой, нежели фиксируемое сходством керамики образование, если обратиться к данным по погребальному обряду. К устойчивым чертам, характерным для всей саргат-ской территории, относятся подкурганные захоронения; их ориентировка в северный сектор (отклонения преимущественно связаны с круговым расположением периферийных могил относительно центральной); с керамикой или без нее в сопроводительном инвентаре. Что касается последнего, то разнообразие состава предметов, наряду с трудозатратами на возведение внутри-, над- или околомогильных конструкций, становилось основой вариантов социальной структуры населения, хронологической оценки и векторов связей ( Корякова , 1988; 1994; Матвеева , 1993; 1994; 2000 и др.). Многие образцы вещевого комплекса находят соответствие в типологическом контексте раннекочевнических древностей.

Погребальная площадка кургана окружалась ровиком, но есть примеры без ограждений. Высказанное ранее заключение, что замкнутые ровики более всего свойственны курганам Прииртышья и Притоболья ( Корякова , 1988. С. 48; 1994. С. 139), может быть дополнено. Так, учет материалов прииртышских могильников, раскопанных в 1980–1990 гг. и позднее, не позволяет связать эту черту с локальным проявлением обрядности, они лишь иллюстрируют вариативность погребальной практики ( Шарапова , 2022. С. 51–52). Некоторые малые курганы середины I тыс. до н. э. не имели ровиков (например, в могильниках Новопокровка 17, Щучье 1, Карасье 8 и т. д.). Ровики или канавки как устойчивый компонент архитектуры кургана и, вероятно, как некая форма мировоззрения прослеживаются на саргатской территории не ранее IV в. до н. э.⁶ Связывать количество ровиков с размерами кургана ( Полосьмак , 1987. С. 10–11) не совсем оправданно – их количество не соотносится с параметрами насыпи.

Конечно, при совершении впускных захоронений насыпь могла надстраиваться, что приводило к изменению первоначальных высоты и/или площади (рис. 2). Вместе с тем есть примеры, когда стратиграфия и результаты почвенного анализа не фиксируют подновления кургана и увеличения насыпи (оба варианта выявлены автором в новопокровских курганах в Среднем Прииртышье). В ряде случаев также и впускные захоронения могли сопровождаться появлением очередного ровика, таким образом, число ограждений в общей сложности доходило до трех-четырех (рис. 3). Однако мне неизвестны одномогильные курганы с несколькими ровиками.

В некоторых ранних публикациях, посвященных систематизации древностей культуры, отмечалась разница в количестве погребений в саргатских курганах. Указывалось и то, что для меньших по объему курганов характерны одиночные погребения, тогда как более крупным присуща многомогильность ( Могильников , 1972. С. 70; Корякова , 1988. С. 130). Курганы с шатровыми (радиальными. – С. Ш. ) перекрытиями содержали либо одно основное погребение (например, на Тоболе – Шмаковский, курган 6; Красногорский 1, курган 17), либо явно разновременные (например, на Иртыше – Богдановка 3, курган 1; на Тоболе – Савиновский, курган 6)⁷. И напротив, средние по меркам саргат-ской культуры курганы Новопокровка Х, Новопокровка IV – многомогильные (8 и 12 индивидов соответственно) ( Шарапова и др. , 2025).

Существует несколько вариантов объяснений разному количеству захоронений в одном кургане: локальные особенности – одномогильные характерны для западного ареала культуры ( Стоянов , 1973. С. 49); временные отличия – на раннем этапе преобладали некрополи, состоявшие из большого количества малых одномогильных курганов ( Полосьмак , 1987. С. 101; Корякова , 1988. С. 156; 1994. С. 155; Могильников , 1992. С. 299. Табл. 125); семейный или родовой принцип организации кладбищ ( Стоянов , 1977. С. 157; Корякова , 1988. С. 155–156; 1994. С. 155; Матвеева , 1993. С. 147–149). При этом формирование кургана подразумевалось как последовательное совершение захоронений от центра к периферии в течение какого-то временного отрезка, отражая социальную градацию социума ( Стоянов , 1973. С. 49; Матвеева , 1993. С. 134; Культура зауральских скотоводов…, 1997. С. 136). Это убеждение во многом стало доминирующим, поэтому появились такие полярные группы/страты, как аристократия и зависимое население. Хроностратиграфия и сопряженная с ней планиграфия погребальных комплексов кургана специально не анализировались, хотя определенные суждения высказывались ( Матвеева , 1993. С. 153– 156; Среда, культура…, 2009. С. 230–232). Полевые наблюдения стали основой

Рис. 2. План и разрез кургана Новопокровка X (по: Шарапова и др ., 2024. Рис. 2)

Условные обозначения: а – поздняя насыпь; б – ранняя насыпь; в – переотложенный суглинок; г – погребенная почва; д – серый неоднородный; е – коричневый слоистый гипотезы, что погребальная площадка некоторое время была открытой, возведение насыпи происходило позднее (Матвеева, 1993. С. 136; Корякова, 1994. С. 140). Аналогичные выводы предложены при сопоставлении результатов абсолютного датирования и планиграфии объектов кургана 51 могильника Усть-Тар-тасские курганы в Барабе (Мыльникова и др., 2024. С. 64).

Очевидно, что неоднократная разграбленность саргатских курганов затрудняет, но не исключает попытку восстановить последовательность совершения погребений. Так, в ряде случаев зафиксировано (Среда, культура…, 2009. Табл. 8.1; Шарапова и др. , 2024), что погребальная камера центральной могилы содержала несколько разновременных захоронений, а хронологические разрывы между основным и впускным объектами могли составлять не одно столетие.

Рис. 3. План и разрез кургана 7 (III) могильника Усть-Тартас (по: Полосьмак , 1987. Рис. 5)

Что касается периферийных погребений, то они могли быть как синхронны раннему в центре площадки, так и совершаться в уже существующий курган, причем на разную глубину (в гумусовый слой насыпи, на уровне древнего дневного горизонта, в материковый грунт). Данные раскопок курганов в окрестностях с. Новопокровка подкрепляются результатами разноплановой работы с палеоантропологическим материалом (Шарапова и др., 2024; 2025). Вероятно, мотивы, лежавшие в основе погребальной практики саргатского населения, включая захоронение в одном кургане или возведение нового, носили более сложный и разносторонний характер. Впрочем, мое предположение, сформировавшееся в ходе анализа материалов раскопок разных лет в пределах Тоболо-Иртышья, о том, что на рубеже III–II вв. до н. э. в лесостепи происходит сокращение сооружения курганов, нуждается в дальнейшем уточнении (предпочтительно в ходе новых исследований, так как работа со старыми отчетами и публикациями затруднена скудной фиксацией). Между тем такая вероятность не исключена для саргатских комплексов могильника Устюг 1 в Притоболье. Шесть раскопанных курганов содержали разновременные погребения, в том числе впускные, как в центре кургана, так и на периферии. Впускные захоронения датированы по инвентарю и радиоуглеродным методом III–II вв. до н. э., их культурная принадлежность определена по керамике и обряду (Матвеева и др., 2021). В Барабе наличие двух групп погребений в пределах одной подкурганной площадки допускается серией абсолютных дат и байесовского моделирования хронологии захоронений, на основе чего исследованный курган отнесен к III–I вв. до н. э. (Мыльникова и др., 2024). К сожалению, авторы не акцентируют случаи наложения контуров могильных ям как для объектов внутри погребений «первой очереди», так и «второй очереди»; хотя, по их убеждению, «процесс создания комплекса занял, по-видимому, чуть более 100 лет» (Там же. Рис. 7. С. 64).

Примечательно, что даже там, где установлен существенный временной промежуток для разновременных/разноэтапных погребений, в качестве гипотезы (тем не менее не имеющей альтернативы) для обоснования планиграфии захоронений предлагаются социальные различия (Культура зауральских скотоводов…, 1997. С. 136; Мыльникова и др. , 2024. С. 64–65). Разделяя мнение о селективном принципе формирования саргатских курганных могильников, все же подчеркну, что и оно не исчерпывает всех возможных вариантов объяснения. Среди иных, заслуживающих внимания гипотез – проблема выделения памятников III в. до н. э. и, как следствие, сложность датировки многих саргатских комплексов либо издержки эволюционной парадигмы, в соответствии с которой выстроена вся хронология культуры.

В этой связи можно допустить, что на рубеже III–II вв. не увеличивается доля многомогильных курганов в лесостепи, а курганы становятся многомогильными. Следуя этой логике, необходимо добавить, что в первые века н. э. в зауральско-западносибирском регионе получают распространение узкие могильные ямы, возрастает количество могил с нишами и канавками. Судя по имеющимся данным, эти погребения впускные ( Шарапова , 2022. С. 76). Тогда возникает вполне закономерный вопрос, кто эти люди, которых продолжали хоронить в лесостепных курганах в соответствии с традициями саргатской культуры? С учетом того обстоятельства, что курганный обряд в саргатской среде практиковался для социальной верхушки, особенности какого порядка – социального, этнического или все же хронологического, а может, какого-либо иного – нашли отражение в погребальной практике периода расцвета культуры? Если эти размышления верны, то почему некоторые ранние саргатские одномогильные курганы были трансформированы в широко известные усыпальницы в могильниках Исаковка I и Сидоровка или несколько скромнее типа богдановских курганов? Почему для погребенных там людей не возводились отдельные курганы в соответствии с их статусом, как это было двумя столетиями ранее? Эти вопросы требуют если не полного ответа, то, по крайней мере, попытки разобраться.

Казалось бы, помочь здесь может палеоантропология, тем более что проработанность остеологических коллекций впечатляет – изучены все локальные группы по всем программам. А. Н. Багашевым проведен анализ хронологической изменчивости краниологических серий, в результате которого выявлено скачкообразное увеличение монголоидности в саргатских популяциях II в. до н. э. – II в. н. э. как по мужским, так и по женским материалам (Бага-шев, 2000. С. 126–160). Напротив, результаты Д. И. Ражева показали отсутствие статистически значимых различий между хронологическими выборками по краниологическим признакам, что объяснялось им включением в краниологические серии черепов с преднамеренной деформацией (Ражев, 2009. С. 164–171). А. В. Слепцова установила преобладание черт западного одонтологического ствола и допустила в III в. до н. э. проникновение сарматских групп Южного Приуралья в лесостепь Западной Сибири, повлиявшее на антропологический состав саргатского населения (Слепцова, 2023. С. 17). Новая публикация по Ба-рабе содержит анализ суммарной саргатской краниологической выборки без деления на хронологические этапы. Включение новых находок в барабинскую серию, ее сравнение с известными краниометрическими параметрами позволило заключить, что в ареал саргатской культуры постоянно осуществлялись инфильтрации групп кочевого населения, наиболее интенсивные из юго-западных областей Центральной Азии (Чикишева, 2024. С. 146). В какой-то мере этот вывод повторил ранние гипотезы, выдвинутые на археологическом материале (например: Мошкова, Генинг, 1972. С. 118; Корякова, 1988. С. 139–140 и др.). Совместное рассмотрение данных археологии, палеоантропологии и палеогенетики пока скорее исключение, чем правило. Эта работа проделана для двух археологически синхронных и фактически тождественных как по обряду, так и вещевому комплексу погребений кургана 6 Гаевского могильника в Притобо-лье, датированных второй половиной II – первой половиной III в. н. э. Выявлено внешнее генетическое влияние для молодого мужчины с деформацией черепа как по Y-хромосоме, так и мтДНК, в то время как у подростка обнаружены генетические маркеры, характерные для населения восточных районов саргатской культуры (Шарапова и др., 2020). Может ли анализ антропологического материала (например, исследование соотношения изотопов стронция (87Sr/86Sr)) дать информацию на индивидуальном уровне? Или вновь столкнемся с трудностями, которые возникают при попытках интерпретировать единичные случаи в терминах возможного происхождения изучаемых индивидов, и тогда остается прежний путь – строить гипотезы по археологическим данным?

В ходе новых раскопок курганов в Среднем Прииртышье получены материалы, сопоставление которых с существующими схемами приводит к пересмотру некоторых устоявшихся взглядов. Несмотря на то что для сколько-нибудь объективных выводов необходимо большее количество раскопанных памятников, источниковедческий анализ новых данных уже выявляет более сложную картину и ставит новые вопросы, которые требуют если и не полного ответа, то, по крайней мере, внимательного изучения ( Шарапова и др ., 2023; 2024; 2025; Грачев и др. , 2024). Едва ли не главной особенностью саргатской культуры считается ее единство или целостность на протяжении многих столетий. Однако очевидно, что карта распространения саргатских древностей демонстрирует степень изученности, а не плотность расселения лесостепных коллективов. На периферии ареала известны памятники (могильники Покровка, Явленка, Ипкульский), которые отнесены к саргатским, но их культурная атрибуция выстроена по отдельным признакам (обзор см.: Шарапова , 2022. С. 95–107).

В то же время «ядро» включает разные локально-хронологические группы, но преимущественно периода расцвета культуры, который определен II в. до н. э. – II в. н. э. и не оспаривается никем. И последнее. Во многих существующих работах за рамками исследований остается отсутствие непрерывности, фиксируемое для горизонтов обитания на поселениях и в хроностратиграфии курганов. Эта непрерывность допускается для керамических традиций в орнаментации и морфологии сосудов, что, возможно, и является основной проблемой. И тогда история населения обширного региона надстраивается различными окончаниями, чтобы замкнуть часто недостающие звенья цепи.

Автор признательна рецензентам, организаторам и участникам семинара за рекомендации в ходе подготовки рукописи и обсуждение.