Сценарий для мировой культуры

The author appends the traditional interpretation of the «Phenomenology of Spirit» with a provision according to which Gegel's treatise becomes an illustration of the process of history transforming into culture.

В 2007 г. минуло двести лет со времени опубликования «Феноменологии духа» Гегеля. Философ завершил работу над книгой к концу своего так называемого иенского периода. Позже он будет гордиться тем, что это произошло в ночь перед битвой под Иеной. Французские войска заняли город. Дом Гегеля разорили. Он был вынужден покинуть его и некоторое время жить у знакомых. Несмотря на лишения, он желал успеха войскам Наполеона. Философ видел в нем реформатора, наследника Французской революции, разрушающего старый порядок и открывающего перед Германией новые пути. Он писал Ф.Й.Нитхаммеру, своему земляку и близкому другу: «Самого императора — эту мировую душу — я увидел, когда он выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испытываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, находясь здесь, в этом месте, восседая на коне, охватывает весь мир и властвует над ним» [1. С. 255].

«Феноменология духа» имеет подзаголовок «Наука об опыте сознания». Работа была задумана как первая часть «системы наук» и в целом, как полагают многие исследователи, является наглядным описанием поступательного роста сознания от его зачаточного состояния — чувственной достоверности — до абсолютного знания. Маркс называл ее «истоком и тайной гегелевской философии». Сам Гегель уже на склоне лет назвал свою первую крупную вполне самостоятельную работу «путешествием за открытиями». «Феноменология», представляя собой опыт осмысления противоречивого развития культуры, и в самом деле полна открытий. Самое главное из них — деятельная сущность сознания, его способность объективироваться, превращаться в культурные формы бытия и человеческих отношений. Все, что существует в культуре, в том числе и охваченные человеческой деятельностью предметы природного мира, в виде идей или образов рождается в сознании человека. Объективное бытие сознания, или культура, оказывает обратное влияние на само сознание, то есть формирует его. Прослеживая основные этапы своего формирования, сознание, в конечном счете, осознает их как являющийся дух. Оно осознает, следовательно, источником, субъектом и себя, как сознания, и рожденной им культуры. Тем не менее, и культура, в свою очередь, формирует и, таким образом, порождает сознание. Она становится божеством, пленяет сознание, угнетает дух человека, делает его несчастным. Отношение между культурой и духом напоминают отношения господства и рабства, причем зачастую невозможно определить, кто господствует, а кто находится в подчинении. Но осознание духом своей зависимости и, тем самым, необходимости освобождения является безусловным и абсолютным знанием. Отсюда три главных раздела произведения, посвященных соответственно субъективному сознанию, его объективному состоянию, то есть самосознанию, и тождеству субъективного и объективного, выраженному в абсолютном знании и в соответствующем духе.

Отечественный философ М.К.Мамардашвили писал в связи с этим: «Какое бы спекулятивное и теологически-метафизическое выражение все это ни находило у Гегеля, фактом остается то, что он одним из первых обратил внимание на существование в человеческой деятельности общественно-объективных образований совокупной культуры человечества» [2. С. 55]. Действительно, в «Феноменологии» показано: объективный дух знает, кто является создателем культуры, или «второй природы» человека. Но отдельный человек, индивид об этом не знает. Приходя в мир, он застает его уже преобразованным, данным ему в виде куль- туры. Поэтому она для него объективна не менее чем горный ландшафт или звездное небо. В этом субъективность, то есть ограниченность индивида. Чтобы стать объективным и обрести полное знание о себе, индивиду необходимо преодолеть в своем развитии все ступени образования объективного духа. Или, по словам И.В.Гете, «пройти через все эпохи мировой культуры» [3. С. 203]. Гегель развивал эти мысли в предисловии к своему произведению. Они понятны, даже если ограничиться обычными житейскими наблюдениями. В самом деле, каждое поколение, а значит, и отдельный его представитель, в чем-то существенном повторяет жизнь предшествующих поколений, их радости и огорчения, их ошибки и просчеты. И если бы «Феноменология» представляла собой лишь изображение этого факта, то, несомненно, ее бы не оценивали как одно из самых фундаментальных произведений философской литературы.

Исследователи, впрочем, как и все, кто хоть немного знаком с этим произведением, отмечали его трудность не только для понимания, но даже для простого прочтения. «Феноменологию» трудно охватить в целом, составить о ней единый образ. Слишком о многом в ней идет речь, слишком много в ней отступлений, отдельных замечаний, фрагментов. Гегель и сам признавал это. В письме Ф.Шеллингу он писал о своем детище: «Включение частностей, как я чувствую, повредило усмотрению целого. Однако это целое по самой своей природе представляет собой такое переплетение переходов, что, даже если бы все это было четче выявлено, более ясное и цельное изложение заняло бы у меня еще очень много времени. Что отдельные части еще нуждаются в многократной переработке, чтобы привести их в надлежащий вид, мне не приходится говорить — таких мест ты сам найдешь достаточно много» [3. С. 271]. На эту сторону произведения обращал внимание и его переводчик, отечественный философ Густав Шпет: «В основном трудность и запутанность изложения “Феноменологии духа” проистекают из того, что, поскольку в ней всякое более высокое формообразование сознания повторяет и включает в качестве моментов диалектические ступени предшествовавших стадий и формообразований, постольку Гегель старается провести и некоторое повторяющееся единство словесного выражения. Этот формализм приводит к тому, что, например, терминология, ясная в применении к одной стадии, на другой превращается в сплошное иносказание» [4. С. 439]. Кроме терминологической трудности существовала еще одна — «самый язык Гегеля, даже в устной речи шокировавший Шиллера и Гете» [4. С. 440]. Гегель, имея в виду свой тяжелый язык, и сам нередко говорил, что Бог в наказание создал его философом.

Все это, конечно, не только не облегчает понимание «Феноменологии», но иногда и отталкивает, делает невозможным даже само прочтение ее в полном объеме. Ф.Г.Якоби, немецкий писатель и философ, которому ко времени выхода в свет гегелевского труда было уже за шестьдесят, с огорчением отмечал, что так и не смог его одолеть, что лишь однажды раскрыл эту «толстую книгу», а затем навсегда отложил ее в сторону [См.: 5. С. 573].

Этот фрагмент очень показателен не только для «Феноменологии», но и для всего учения Гегеля. В противовес существовавшему и в его время, и сегодня существующему убеждению, что лишь использование математики в науке делает последнюю собственно наукой, роль критериев и научности, и истинности здесь отводится философии. Убеждение в отношении роли математики основано на ее кажущейся точности и логичности, когда из a, ска- жем, с необходимостью следует b. Точность как строгое соответствие образцу или следствие как логический вывод может, разумеется, быть синонимом научности и истинности. Но жизнь, как и образование индивида, выше точности и не могут быть ограничены ею. Точность необходима механизму, а организму нужна жизнь, с ее далеким от точности многообразием, с ее непрестанным и безграничным развитием. А если речь идет о сознании, понимании, мышлении, то и здесь математическая точность едва ли уместна. Здесь то, что еще вчера казалось истиной, сегодня оказывается если и не заблуждением, то уже и не вполне истиной. Здесь понятия дополняют друг друга, легко взаимопроникают, но в один из моментов вдруг становятся прямыми противоположностями. И нет конца этим хитросплетениям разума, никогда нет уверенности, что понимание наконец-то пришло, поскольку опыт прошлых ошибок и заблуждений напоминает об иллюзорности полного понимания. Наука — не философия — утверждает, что это ненормально, что должна быть четкость и определенность и в истине, и в понимании, а философия как наука учит обратному: истинное, то есть живое понимание — это процесс. Такой же, как и сама жизнь, — непонятная и не существующая без своей противоположности.

Приведенный фрагмент показателен еще и в том отношении, что Гегель здесь почти дословно определяет философию так, как сам себя определял Иисус Христос: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14: 6). Как Христос является в христианстве высшей мерой человечности, так философия является в познании высшей мерой научности. Только у Иисуса «путь», а у Гегеля — «дух». Философ, разумеется, хорошо знал Евангелие от Иоанна. Лет за десять до работы над «Феноменологией» он написал «Жизнь Иисуса». И, конечно же, отмеченное совпадение не является формальным. Употребив «дух», а не «путь», Гегель избежал возможных упреков в прямом отождествлении философии и Христа, но, вместе с тем, выразил ее деятельную сущность. Ведь мотив, побуждающий человека философствовать, находится в самом человеке, в его отношении к самому себе, в его самосознании. Философствовать — значит восходить к пониманию простого факта: человек есть то, чем он себя делает. Следовательно, он является и причиной, и источником себя самого. Христос, сам определивший свою судьбу, мог сказать о себе, что он и есть «путь». В гегелевской философии подобное самоопределение — свойство и сущность духа. Но в этом же и сущность человека, его культура, а также и высшая философия, поскольку большего о человеке в ней сказать нечего.

Гегель называл свои положения о тождестве разумности и действительности «простыми». Здесь и на самом деле все просто. В особенности, если учесть, что термин «действительность» (Wirklichkeit) был введен в немецком языке Мейстером Экхартом как перевод латинского слова «actualitas», и с самого начала содержал в себе представление о действии. Поэтому «действительность» понимается и как объект, и как результат человеческой деятельности. Оценивать ее можно по-разному, но нельзя отказать ей в разумности. Индивид, приходя в мир, застает в нем вещи, которые представляются ему не иначе, как только объективными, едва ли не природными. До определенных пор он и не подозревает, что все они являются результатом чьей-то деятельности, что, даже созерцая так называемую природу, он видит ее глазами тех, кто научил его видеть, узнавать и понимать.

К.Фишер в книге о Гегеле воспроизвел рассказ Г.Гейне о том, как в один из частых вечерних визитов к философу поэт подошел к окну и залюбовался звездным небом. Он начал фантазировать сначала про себя, а затем вслух о звездах, о любви и всемогуществе Бога и т.д. Вдруг Гегель положил руку на его плечо и произнес следующие слова: «При чем тут звездное небо, оно то, что вкладывает в него человек».

Это «вкладывание» человека в мир есть образование не только нового мира, то есть культуры, но и самого человека. Естественно, что такое образование происходит только посредством деятельности. Сама же деятельность представляет собой наделение чего-то реально существующего идеальным содержанием, или «вкладывание», как в приведенном рассказе Гейне, проникновение идеального в окружающий человека мир. Но не абстрактная идеальность, не случайные причуды разума и даже не сам разум как таковой служат мерилом и показателем деятельности и ее результатов. Наоборот, деятельность служит мерой и показателем разума человека. Вполне очевидно: кто что умеет, тот и ум такой же имеет, и кто сколько умеет, тот и ума столько же имеет.

Поэтому разум, как и сам человек, его сознание, являются пустыми абстракциями вне деятельности. Попытка понять разум, сознание вне деятельности схожа с представлениями о машине, которая может работать, а может и стоять без движения. Но «машина» разума не может не работать, иначе его попросту нет. Именно в деятельности разум, человек и его сознание обретают действительность как определенные формообразования. Они-то и составляют мировую культуру.

Говоря о трудности «Феноменологии духа» для чтения и понимания, необходимо различать в ее авторе философа и человека, как это делает В.И.Коротких, один из исследователей данного произведения [8. С. 159]. Поэтому важно иметь в виду не только напряженность работы над «Феноменологией», но и душевное состояние Гегеля как человека в период ее написания, когда ему, вместе с тем, приходилось готовиться к лекциям по курсу «Иенская реальная философия». Вполне естественно, что работа над произведением шла неровно, спорадически, прерывалась другими занятиями. К тому же были еще и житейские обстоятельства: в Иене философ стал отцом ребенка, родившегося вне брака. Поэтому без преувеличения можно утверждать, что многое в «Феноменологии» написано по наитию. Косвенно об этом свидетельствует одно из писем, в котором Гегель признавался, что если бы рукопись его труда потерялась, то восстановить ее было бы трудно [См.: 5. С. 54]. Близок к такой оценке работы Гегеля и авторитетный исследователь его творчества Р.Гайм, сопровождавший анализ «Феноменологии» эпитетами «эмбрионическая» и «непереваренная» [9. С. 213, 254].

Если предположение о наитии, вдохновении, с которым Гегель писал свой труд, справедливо, то становится понятным, почему он является «истоком и тайной» всей его философии. Все, созданное по наитию, имеет характер непосредственности, органичности, цельности, неразвитой, разумеется, но конспективно содержащей в себе и основные направления своего развития, и его цель. «Феноменология» действительно явилась эмбрионом всей системы гегелевской философии. Непосредственность, с какой она была написана, неожиданные ходы мысли и парадоксальные сочетания несовместимых, казалось бы, формообразований сознания, где абсолютная свобода соседствует с ужасом, а животное — с мастером, отнюдь не снижает ее ценности. «Деятельность, — писал Гегель в период работы над «Феноменологией», — умирает в продукте» [10. С. 298]. И это, разумеется, так: действительность есть замершие формы деятельности духа. Но результатом деятельности философа является философское знание, а оно, в свою очередь, «есть восстановленная непосредственность» [10. С. 384]. Непосредственность «механизма» созидания человека и его культуры. И непосредственность факта: за всем, что окружает человека, стоит он сам как источник этого всего. Факта, который опосредован языком, наукой, культурой, и поэтому остается тайной.

Для самого Гегеля этот факт не был тайной и до написания «Феноменологии». Не был он тайной и для древних мыслителей. Факт, сам по себе, не так уж и значителен, поскольку мало что меняет в сознании обычного человека, который и в разумность действительности не очень-то верит. Но для философа, каким был Гегель, факт обусловленности человеком себя самого в своей истории, сыграл основополагающую роль. История — это драма и сцена. Лю- ди, зачастую не осознавая этого, представляют собой ее отдельные акты. Но, по мере становления мировой истории, действительное и непосредственное авторство этих актов должно осознаваться, в чем, собственно, и состоит становление самого сознания. В итоге отдельные акты сливаются в единое действо, составляющее мировую культуру, сценарий для которой был представлен Гегелем в виде «Феноменологии духа». Завершая введение к ней, он писал: «Двигаясь к своему истинному существованию, сознание достигнет пункта, когда оно откажется от своей иллюзии, будто оно обременено чем-то чужеродным, которое есть только для него и в качестве некоторого иного, т.е. достигнет пункта, где явление становится равным сущности, и тем самым изображение сознания совпадает именно с этим пунктом — с подлинной наукой о духе; и, наконец, само постигнув эту свою сущность, сознание выразит природу самогό абсолютного знания» [6. С. 50].

* * *

Гегель, как известно, связывал развитие культуры с потребностями. Каковы потребности, такова и культура. У развитого человека они многообразные, поэтому и культура его духовна и разнообразна. Отсюда и более высокая, казалось бы, степень его свободы. Но культура и сама диктует потребности, являясь, в конечном счете, главной из них. Поэтому она — плен, но в ней и освобождение. Ее развитие, по Гегелю, — это прогресс в сознании свободы. Полное освобождение, как и самопознание, достигается в культуре на стадии абсолютного духа, то есть в искусстве, в религии, в философии. На этой стадии человеческий разум, пройдя все ступени своего становления, раскрывает свое тождество с духовной основой бытия. Он осознает, что в нем, собственно, дух осуществлен и выражен более всего.

На этой же стадии исчерпывает свое значение философия. Она выполнила свою миссию, объединила в себе все науки о мире и человеке и привела их в систему. А история самой философии представлена как путь становления идеи: от чистого бытия до абсолютного духа. Путь — самое существенное для Гегеля, поскольку в его системе философских наук этот путь оказался поэтапным конструированием всего, что было познано духом. Но этапы познания — это и этапы созидания духа. И теперь понятно, что весь мир, в сущности, сотворен духом, является его произведением. Таким же, какой является любая, созданная человеком в соответствии с какой-либо идеей, культурная ценность . Поэтому и весь мир в итоге оказывается культурой.

Культурой оказался и человек. В той мере, в какой в нем преобладал дух, в какой он создавал себя сам. В самосозидании — сущность, предназначение и свобода человека. Но и всемирная история, в конечном счете, оказывается культурой. Гегель был первым, кто понял значение этого факта. Осознавая себя сущностью и субъектом истории, человек становится ее творцом. А это означает, что история как стихийное развитие общества превращается в культуру, то есть в планомерное созидание и осуществление целей человека.

События, происходившие в мире уже после смерти Гегеля, свидетельствуют о его глубокой проницательности. Действительно, мировая история становится единообразной, управляемой и целесообразной. То, что происходит в мире, уже не является случайным пересечением стихийных сил. Происходящее в мире есть результат чьих-то замыслов и расчетов. Сегодня этому способствуют информационные технологии. Они значительно упрощают связи между различными явлениями и процессами в мире. Но упрощают и контроль над этими явлениями и процессами. Информационные технологии позволяют влиять на события и, соответственно, определять их развитие. И не только определять, но и создавать, инициировать новые события. Образно говоря, драма истории пишется прежде, чем она происходит в действительности. Иными словами, приходит конец самой по себе истории, в ее традиционном понимании. Наступает история как произведение человека. А это и есть, собственно, культура.