Se me perdieron las llaves, или еще раз о феномене вины в философии права
Автор: Стовба А.В., Мыца Ю.В.
Журнал: Теоретическая и прикладная юриспруденция.
Рубрика: Статьи
Статья в выпуске: 4 (6), 2020 года.
Бесплатный доступ
Статья посвящена осмыслению феномена вины в философско-правовом ракурсе. Рассмотрение данной проблемы проводится в синхронном и диахронном аспекте. В синхронном аспекте авторы проводят исследование специфики вины как на материале частного права (гражданского права, хозяйственного права), так и в плоскости права публичного (прежде всего, уголовного права). В разрезе диахронического исследования проблемы вины авторы обращаются к истокам правовой мысли - законодательству и философии права Древней Греции (прежде всего, досократической философии права - Парменида и Гераклита) и Древнего Рима. В результате проведенного диахронического анализа можно сделать вывод о том, что в философско-правовом аспекте вина исходно представляет собой трансформированную категорию причинности, которая впоследствии заменяется трактовкой вины как психического отношения лица, совершившего противоправное деяние, к его общественно опасным последствиям. Данный вывод базируется, в частности, на сравнительном исследовании обязательств, возникающих из договора и из причинения вреда (договорных и деликтных обязательств). При этом вина как причинно-следственная связь существует между умышленным либо неосторожным деянием, с одной стороны, и причиненным данным деянием ущербом - с другой. Необходимо подчеркнуть, что такая категория, как «правонарушение» (нарушение норм права), трактуется как исторически вторичная и более поздняя по отношению к феномену нанесения ущерба. В свою очередь, синхронный анализ феномена вины дает авторам основания выдвинуть гипотезу о том, что форма вины (умысел или неосторожность) является критерием, позволяющим разграничить сферы частного (сфера неосторожного деяния) и публичного (сфера умышленного деяния) права. При этом сфера грубой неосторожности является так называемой «серой», пограничной зоной между отраслями публичного и частного права. В качестве особого случая выделяется гражданско-правовой институт ответственности без вины, когда сам факт совершения соответствующего деяния (или даже владения соответствующим имуществом) дает основания привлечь лицо к предусмотренной законом ответственности. В итоге авторы приходят к выводу о том, что подлинным основанием для правовой ответственности лица является вина как вовлеченность в происшествие, т. е. ту конкретную ситуацию, «дело», которое является онтологическим поводом для обращения к праву.
Вина, умысел, неосторожность, причинность, частное право, публичное право
Короткий адрес: https://sciup.org/14121172
IDR: 14121172
Текст научной статьи Se me perdieron las llaves, или еще раз о феномене вины в философии права
Вопрос о вине является фундаментальным как для теории права, так и для юридической практики. При этом если в практическом аспекте именно установление виновного лица является сердцевиной уголовного, гражданского либо иного судебного процесса, то в разрезе философии права акцент вопрошания смещается на сам феномен вины как таковой. Что дает основания установить связь между деянием лица, с одной стороны, фактическими его последствиями — с другой, правовыми последствиями — с третьей? В подобный «бермудский треугольник» неизбежно попадает всякий, кто возьмет на себя нелегкую задачу осмысления проблемы вины в ее философско-правовом аспекте.
Вместе с тем следует обратить внимание на тот, казалось бы, очевидный факт, что в подобном же треугольнике оказывается не только правовед, но и теолог, и этик, и вообще всякий, кто рискнет задаться вопросом о вине в ее религиозном, этическом либо иных измерениях. Соответственно, задачей философии права в данном случае будет своеобразная «спецификация» этого «треугольника» в правовом отношении, поскольку вина как фундаментальное условие ответственности человека перед Богом, людьми либо же, например, государством или обществом будет в значительной мере дифференцирована в зависимости от ракурса вопрошания.
2. Историческая экспозиция проблемы
Как известно, в древние времена право не выделялось как таковое из общего объема социальных норм, будучи вписано в синкретичный массив религиозных, этических и прочих правил, регулирующих совместную жизнь людей. В соответствии с этим аналогичным образом — синкретично-упрощенно — мыслилась и сама вина, представляя собой не «психическое отношение лица к совершенному деянию», но его «бытие-причиной» происшедшего, т. е. фактическую способность человека зачинать тот причинно-следственный ряд, который в дальнейшем приводит к определенному результату2. Иными словами, более исходно, нежели психическое отношение лица к совершенному, вина означает: источник, начало, причину, повод, предлог3. Аналогичным образом и в латыни (causa), и, например, в немецком языке (die Schuld) вина обозначает способность человека зачинать тот причинно-следственный ряд, который приводит (может привести) к возникновению ущерба . Как указывает, разбирая феномен вины, немецкий философ М. Хайдеггер, «”вина” может пониматься двояко: как “бытие-повинным” в смысле обязанности перед кем-то и “бытие-причиной” чего-либо. Они совпадают в том, что мы называем “провиниться” (курсив М. Х.), т. е. через виновность в повинности нарушить право и сделать себя подлежащим наказанию. …Провинность происходит не посредством правонарушения как такового, но из-за того, что моя вина есть в том, что Другой в своей экзистенции поставлен под удар, сбит с пути или даже сломлен. Эта провинность перед Другими возможна и без нарушения “публичного» закона»4.
Поясняя сказанное, следует отметить, что в истории права вина исходно понималась как способность человека быть причиной того, что произошло (причинения ущерба). Наглядной иллюст-
СТАТЬИ
рацией подобной ситуации были судебники эпохи Раннего Средневековья («Салическая правда», «Русская правда», «Серый гусь» и т. п.), которые содержали не столько составы преступлений, сколько были своеобразным «прейскурантом» материального эквивалента нанесенного ущерба, фактически замещавшего собою как вину, так и правонарушение в целом.
Вместе с тем что означает «быть причиной»? Ведь в известной мере «причиной» убийства, совершенного ребенком, «являются» родители как причина его появления на свет, кражи— чувство голода вора, несчастного случая — животное либо предмет, фактически причинившие вред. Иными словами, вопрос о вине как причине порождал вопрос как минимум о критериях определения причины как той «точки отсчета», от которой следует «отсчитывать» как само происходящее, так и его итог — причинение ущерба. Аналогичным образом и в сфере гражданского права еще в Древнем Риме усложнение форм хозяйственного оборота привело к тому, что неисполнение обязательства контрагентом или фактическое причинение вреда зачастую оказывалось вызванным сложным комплексом промежуточных причин и следствий, при которых простое «объективное вменение» вины не могло служить эффективным способом решения спора.
Как известно, еще в древнейшем римском праве было установлено, что обязательство может возникать из двоякого основания: из договора и из деликта5. Иными словами, исходно как в праве германском, так и в римском праве архаичного периода «виной», т. е. причиной возникновения обязательства (как правило, возмещения вреда), считалось то деяние, которое причиняло ущерб: либо как нарушение взятых на себя обязательств, либо непосредственно — как деликт. Вина при этом специфицировалась трояко: как умысел (dolus), грубая неосторожность (culpa lata) и легкая неосторожность (culpa levis)6. Несколько отклоняясь, можно предположить, что именно упомянутое выделение трех степеней вины послужило в современной теории права основанием для кристаллизации как «материального», так и «процессуального» различия частного и публичного права. Так, если деликт был совершен умышленно, то это деяние попадало в сферу публичного права и подлежало преследованию со стороны государства. Если же вред был причинен неосторожно либо же стал следствием неисполнения договора, совершенное правонарушение относилось к сфере права частного, а процесс привлечения виновного к ответственности носил характер частного обвинения. Не случайно еще в римском праве под злым умыслом (dolus malus) понималась не столько степень вины, сколько деликт как таковой («причинение вреда из злого умысла»)7. В свою очередь, неосторожность римские юристы понимали, прежде всего, как неосмотрительность. Вина имеется тогда, когда не было предусмотрено того, что заботливый человек мог предусмотреть8.
При этом форма вины служила «водоразделом» и для определения предметных сфер не только материального, но и процессуального права. Как известно, в эпоху общинно-родового строя не только правовое преследование виновного, но и исполнение судебного решения целиком и полностью возлагалось на заинтересованное лицо — истца. Однако, как указывает французский философ М. Фуко, начиная с эпохи классического Средневековья право разрешать свои тяжбы отчуждается у индивидов; появляется прокурор, как представляющий государство, терпящее ущерб от проступка, появляется само понятие правонарушения9. Тем самым с развитием государства последнее начинает активно монополизировать право на принуждение, прежде всего, в отношении умышленных преступлений. Апогея подобная тенденция достигает в абсолютистских государствах Нового времени, когда любое публичное правонарушение мыслилось как «покушение на тело монарха», которое могло быть уравновешено лишь ответной материальной репрессией государства в отношении тела преступника10.
3. Феномен вины в современном правоведении СТАТЬИ
Как можно видеть, с незначительными изменениями подобное основание дифференциации публичного и частного права сохранилось и до наших дней, будучи актуализировано как в «материально-правовом» различии публичного и частного права, так и в «процессуально-правовом» различии уголовного либо административного процесса, с одной стороны, и хозяйственного либо гражданского — с другой. Отвечая на возможное возражение о том, что любой процесс по своей сути публичен (как минимум в силу своего отправления государственным органом — судом), следует пояснить, что, например, умышленное причинение вреда имуществу и умышленное неисполнение взятых на себя гражданско-правовых обязательств являются по своей сути публичными правонарушениями и подлежат преследованию со стороны государства, тогда как аналогичные деяния, совершенные по неосторожности, принадлежат к сфере частного права, когда привлечение виновных лиц к ответственности является прерогативой самого потерпевшего. В то же время существует и так называемая «серая зона» между публичным и частным правом, когда ряд неосторожных деликтов (например, неосторожное убийство, ДТП со смертельным исходом) криминализуются, входя в сферу уголовного права. Подобной же «серой зоной» в процессуальном отношении являются дела частного обвинения в уголовном процессе либо публичные иски в процессе гражданском либо хозяйственном.
Следует предположить, что исторической основой для разграничения «серой зоны» сфер публичного и частного права в материально-правовом отношении также могут послужить ранее упомянутые нами степени вины, выделявшиеся еще в римском праве: грубая неосторожность (culpa lata) и легкая неосторожность (culpa levis). Так, грубая неосторожность имела место там, где отсутствовала та мера предусмотрительности (diligentia), которой можно было требовать от кого угодно, от «любого»11. В то же время легкая неосторожность понималась как отсутствие той предусмотрительности, которая присуща не всякому, но лишь хорошему, осмотрительному хозяину (bonus paterfamilias, diligens paterfamilias)12. Иными словами, если грубая неосторожность в древнейшем римском праве фактически приравнивалась к умыслу и, соответственно, по своей сути принадлежит к сфере права публичного, то легкая неосторожность имманентно относится к сфере права частного13.
Таким образом, можно предположить, что вина как отношение лица к совершенному им деянию и его последствиям является важнейшим критерием для различия того, принадлежит ли это деяние по своей сути к сфере публичного либо частного права, тем самым предопределяя и соответствующие материальные либо процессуальные последствия. Так, если вина будет выражена в форме умысла, виновное деяние, очевидно, будет в основном иметь публично-правовую природу, в случае же легкой неосторожности — относиться к сфере частного права. Вина в форме грубой неосторожности вводит совершенное деяние в т. н. «серую зону» между публичным и частным правом, когда идентификация соответствующих правоотношений будет колебаться в зависимости от конкретных исторических, социальных, политических и иных стандартов. Так, например, согласно законодательству Украины, если водитель автомобиля, будучи в нетрезвом виде, не справился с управлением и неосторожно врезался в чужую автомашину, это будет представлять собой гражданско-правовой деликт. Если же будет доказано, что упомянутые действия совершены умышлено, то это деяние как преднамеренное уничтожение чужого имущества автоматически перемещается в сферу публичного права. Вместе с тем очевидно, что законодательства других стран могут иначе регулировать данные ситуации.
Аналогичным образом от формы вины зависят характер и специфика правовых последствий содеянного. Так, при вине в форме умысла в центре внимания будет находиться, прежде всего, кара, наказание за совершенное деяние, а лишь затем компенсация причиненного вреда. В то же
СТАТЬИ
время любая неосторожность выводит на первое место именно вопросы возмещения ущерба, тогда как справедливое возмездие за совершенное деяние играет второстепенную роль. Это различие покрывает даже упомянутые ранее «серые зоны» между частным и публичным правом. Ведь из практики мы знаем, что по делам о неосторожных преступлениях возмещение причиненного вреда и примирение с потерпевшим чаще всего приводят к освобождению виновного лица от наказания либо даже от уголовной ответственности, в то время как по умышленным преступлениям совершение упомянутых действий в большинстве случаев лишь смягчает наказание.
Суммируя сказанное, можно прийти к выводу, что единый и мнимо самодостоверный феномен вины при более пристальном рассмотрении распадается на сложный комплекс взаимодействия таких фундаментальных правовых категорий, как вина , ответственность и ущерб . Так, в сфере публичного права, преимущественно сфере умысла, вина как бы «превалирует» над ущербом , детерминируя ответственность в первую очередь самим содеянным, а лишь затем его последствиями и возможностью возмещения14. Иными словами, совершенное умышленно деяние как бы само по себе «формирует» свои последствия, когда ответственность как правовые последствия совершенного обусловлены, прежде всего, умышленностью деяния. В сфере же частного права в отношении неосторожного деликта акцент смещается с вины на фактические последствия — ущерб , отсутствие которого исключает ответственность правонарушителя, а компенсация результата неосторожно совершенного деяния как бы «стирает» совершенное, делая юридическую ответственность по своей сути деривативной, производной от фактического возмещения вреда. Иными словами, вина в сфере частного права из психического отношения правонарушителя к совершенному деянию и его последствиям фактически тяготеет к объективному вменению субъекту нарушения тех правил, соблюдение которых позволило бы ему избежать причинения вреда. Апогеем подобного перехода от феномена вины как основания юридической ответственности к деянию является ответственность без вины , как это имеет место при возмещении вреда, причиненного источником повышенной опасности. При этом можно предположить, что такие широко распространенные цивилистические конструкции, как презумпция вины ответчика либо безвиновная ответственность, являются скорее фикциями, призванными прикрыть фактически имеющее место объективное вменение. Другими словами, в упомянутых примерах «отсчет точки вины» как причины происшедшего отодвигается с виновного (умышленного либо неосторожного) совершения деликтного деяния на сам факт владения соответствующим имуществом (при безвиновной ответственности) либо же на совершение того деяния, которое чисто детерминистически привело к нанесению ущерба. При этом психическое отношение ответчика к совершенному деянию и его последствиям имеет значение лишь постольку, поскольку нужно отграничить умысел (переводящий происходящее в сферу публичного права) от неосторожности (позволяющей остаться в рамках права частного). Тем самым фактически имеющее место объективное вменение прикрывается конструкциями безвиновной ответственности либо презумпцией вины исключительно с целью «идеологической маскировки» «средневековой» по своей сути правовой политики государства в соответствующей сфере.
Таким образом, в ходе нашего рассмотрения вопроса о вине мы приходим к необходимости пересмотра координат его осмысления. Однако в поисках выхода из ранее упомянутого т. н. «бермудского треугольника» (деяние — ущерб — санкция) мы попадаем в другой «треугольник», образованный деянием, ущербом и ответственностью, где, кажется, уже нет места вине. Что же является в таком случае основанием правовой ответственности? Следует допустить, что здесь находится предел вопрошания в рамках отраслевой правовой науки, которая способна лишь конструировать догматические конструкции, не задумываясь об их природе и сути. Так, например, формулировка ст. 179 ГК Украины называет вещь «предметом материального мира, относительно которого могут возникать гражданские права и обязанности». Однако гражданское право в рамках своей предметной области не в силах определить, что такое «мир», «материя», «предмет» и т. п., будучи вынужденным заимствовать данные категории из философии в качестве догматических. Тем самым мы вынуждены перейти в сферу философии права, которая по своей природе призвана вопрошать о смысле и основаниях соответствующих явлений.
4. Феномен вины в философии права СТАТЬИ
Как известно, в теории и философии права вина традиционно трактовалась двояко: «субъективно» — как психическое отношение лица к совершенному деянию (т. н. «психологическая теория вины»), либо же «объективно» — как способ поведения, объективно не соответствующий стандартам, принятым в том либо ином обществе, независимо от направленности умысла виновного (т. н. «поведенческая теория вины»)15. Вместе с тем как одна, так и другая теория в своей основе опираются на философский постулат о том, что между человеческим деянием (действием либо бездействием) и его последствиями существует какой-то особый род связи, который не может быть сведен ни к причинно-следственной, ни к логической связи, но имеющий совершенно особую природу. Иными словами, мнимо противоречащие друг другу «субъективное» и «объективное» истолкования феномена вины имеют общие философские корни, уходя в те концепции истины, которые бытовали в сознании людей в соответствующий период времени, вызывая и обуславливая соответствующее понимание вины в сфере правоведения16.
В современной неклассической философии права вина исходно понимается как экзистенциальная способность человека стать причиной для причинения ущерба бытию другого человека (экзистенции)17. Эта способность заключается в том, что правонарушитель в своем бытии с другими людьми как бы «скрывает» себя, посредством подобного сокрытия не давая реализовывать свои возможности встречным ему в бытии другим людям. Модусами подобной скрытости являются «от-каз» (полная сокрытость), «кажимость» (искаженная видимость) и «за-каз» (гиперманифестация себя в бытии с другими людьми, исключающая и поглощающая их себя-казание)18. В свою очередь, и в римском праве вина как злой умысел изначально была связана с неявленностью, искаженностью, сокрытием. Так, злой умысел трактовался как некая «хитрость, чтобы ввести другое лицо в обман, когда притворная видимость — одно, а делается другое» (Сервий). «Можно и без притворства действовать таким образом, что кого-нибудь обходят (обманывают), можно и без злого умысла делать одно и создавать притворную видимость другого: так действуют те, кто путем такого притворства удерживают и охраняют или свое, или чужое; поэтому сам (Лабеон) так определяет злой умысел: это есть лукавство, обман, хитрость, совершенные для того, чтобы обойти, обмануть, опутать другого» (Ульпиан)19.
Однако дифференция между виной и невиновностью как между сокрытостью и явленностью имеет даже более глубокие, нежели латинские, греческие корни: как различие между истиной (’αλ^θεια), понимаемой как максимальная явленность сущего во всей полноте его бытия, и ложью, сокрытостью, забвением истины сущего (λ^θ^). Еще у Парменида доступ к ’αλ^θεια хранит не кто иная, как богиня Дике, которая владеет меняющимися (то запирающими, то отпирающими) ключами от врат Дня и Ночи20. Как неоднократно отмечалось в соответствующей литературе, между истиной (’αλ^θεια) и правом («дике») существует изначальная взаимосвязь. Так, немецкий философ права Э. Вольф указывает, что сущность Дике как богини, светящей и просвечивающей, освещающей, выставляющей на свет и сокрытое (неправо) открывающей, раскрывающей и разоблачающей, тождественна сущности ’αλ^θεια21. Отсюда вина, взятая в подобном ракурсе, представляет собой специфический способ бытия человека, онтологически-экзистенциально связанный с неистинностью, сокрытостью, которые на онтико-психологическом уровне проявляются как ложь, обман либо притворство. Тем самым неожиданно обнаруживается,
СТАТЬИ
что прежде всякого «объективного вменения» либо «формы умысла» вина оказывается неразрывно связанной с истиной.
Однако истина у древних греков — это отнюдь не застывшее «соответствие наших представлений объективному положению вещей». Как неоднократно отмечалось в соответствующей литературе, античная истина по своей сути динамична, она постоянно сбывается, происходит22. Когда же этому сбыванию, происшествию истины ставится предел, тогда и имеет место вина. Иными словами, если истина есть само происходящее, то искривление, сокрытие его и будет виной. Иначе говоря, ранее чем нарушение всякого естественного права или позитивного закона правонарушение правонарушителя состояло в том, что он не давал сбыться тому, что по своей сути таково, а посредством своего действия либо бездействия как бы скрывал, затемнял суть происходящего, так что уже было не разобрать, кто поступил по правде, а кто нет. Вследствие противоправного по своей природе, т. е. «виновного» в самом что ни на есть исходном смысле деяния различие между Дике (правдой, чином) и Адиксией (бесчинством) оказывается стертым.
Вместе с тем еще для древних греков было очевидно, что поступать, скрывая истину происходящего, можно с самыми лучшими намерениями, вообще не осознавая упомянутого сокрытия. Так, в известной трагедии Софокла «Царь Эдип» древнегреческий герой Эдип, спеша по ночной дороге, нечаянно убивает своего отца Лая, а избавив родной город Фивы от чудовища Сфинкса, оказывается мужем своей матери. При этом то, что Эдип действовал по неведению, не только не имея умысла совершить такие страшные вещи, но и поступая с совершенно благородными намерениями, никоим образом не избавляет его ни от вины, ни от ответственности за содеянное. Эдип оказывается виновным постольку, поскольку, совершив определенное деяние, искажающее происходящее, оказывается вовлечен в него, и этот факт «вовлеченности» и оказывается истоком как вины, так и ответственности23. Другими словами, можно предположить, что до всяких «объективных» и «субъективных» теорий вины ее онтологической основой является происшествие как таковое, в которое оказывается вовлечен человек , когда все происходит как бы само собой, но человек все равно оказывается ответственен за происходящее с ним .
Обращаясь к философско-методологическим предпосылкам данной гипотезы, следует указать, что подобно конструкции относительного правоотношения в праве гражданском в современной философии права можно встретить так называемую «дискретную теорию права», согласно которой право не существует постоянно как некое правовое поле, постоянно пронизывая сущую действительность, но дискретно, возникая вследствие совершенного деяния и исчезая после наступления соразмерных и своевременных ему правовых последствий24. Аналогичным образом можно предположить, что и вина изначально существует не в виде идеальной вневременной конструкции, описывающей «психическое отношение лица к деянию и его последствиям» либо же «объективно противоправный способ поведения», а как конкретно-ситуативное обретение человеком «места» в происходящем, когда он, будучи вовлечен в него как кто-то, «автоматически» получает тот соответствующий комплекс «прав и обязанностей», который и делает возможным всякий фактический дискурс о вине лица. Иначе говоря, исходно вина есть своеобразный «индикатор» вовлеченности лица в происшествие, в то время как ответственность есть «обратная связь» человека и происходящего. Другими словами, лицо, будучи «связано с происходящим определенным образом» (образом присутствия в нем)25, дает «обратный отсчет» данной связи в ходе экспликации своего места как доли в целом происшествия, тем самым «принимая на себя ответственность» за происходящее с ним.
Прояснить сказанное поможет небольшой экскурс в сферу лингвистики26. Так, в испанском языке страдательный залог выражается частицей “se”, которая ставится в начале предложения. Как и в украинском, и в русском языках (посредством частицы «ся», выражающей, однако, и возвратность действия), подобная конструкция указывает, что все происходит как бы «само собой», в то время как сущее, вовлеченное в подобное происходящее, пассивно. Например, выражение “se perdieron las llaves” обозначает «ключи потерялись», т. е. они потерялись «сами собой», а не «кем-то потеряны». Если же я хочу сказать, что «я потерял ключи», т. е. ответственен за потерю, это будет звучать как “yo perdi las llaves”. Но если ключи «потерялись сами», но все же у меня, испаноязычная конструкция выражает это максимально эффектно, говоря, что не «ключи потеряны мною», а «у меня потерялись ключи». Выражение “Se me perdieron las llaves” через частицу “se” хотя и будет указывать на мою пассивную роль в происходящем, однако посредством возвратного местоимения me, т. е. «у меня», необратимым образом вписывает меня в происшедший факт утраты, тем самым вменяя мне вину и возлагая ответственность. Метафорически выражаясь, хотя «ключи» от врат Парменидовской истины теряются как бы «сами собой», человек все равно оказывается виновным в происходящем и ответственным за наступившие последствия в силу того, что он оказывается необратимым образом «привязанным» к тому, что, собственно, и происходит. В данном случае он попадает в обозначенный в статье т. н. «бермудский треугольник» ущерба и ответственности уже не посредством деяния, но вследствие самой вовлеченности в соответствующее происшествие. При этом следует подчеркнуть, что в данном случае мы не стараемся оправдать объективное вменение как общий подход, но стремимся кардинально пересмотреть традиционные основания правовой ответственности, приведя их в соответствие как с фактическим юридическим процессом, так и с глубинными, философско-онтологическими основаниями данного явления.
СТАТЬИ
5. Заключение
Подводя итоги, следует отметить, что философско-правовое осмысление феномена вины приводит нас к заключению, что основанием вины является отнюдь не «субъективное отношение к деянию и его последствиям, выраженное в форме умысла либо неосторожности», но также и не «объективное нарушение норм и правил, установленных в обществе». Человек может оказаться виновным лишь постольку, поскольку он, будучи вовлечен в определенного рода происшествие, занимает в нем определенное место, в силу чего обретает определенные «права» и может нести «обязанности», посредством которых становятся осмысленными всякие «юридические» предпосылки вины и ответственности. При этом в качестве гипотезы следует предположить, что в практической плоскости вина и ее формы оказываются возможным критерием для разделения публичной и частной сфер права, что позволяет перейти от догматического постулирования к выработке адекватного методологического инструментария для спецификации предмета отдельных отраслей права.
Список литературы Se me perdieron las llaves, или еще раз о феномене вины в философии права
- Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М. : Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1955. Т. 1: А — З.
- Дигесты Юстиниана / перевод с латинского. Т. I. Отв. ред. Л. Л. Кофанов. М. : Статут, 2002.
- Досократики: элеатовский и доэлеатовский периоды / пер. с древнегреч. А. Маковельского. Минск : Харвест, 1997.
- Карнаух Б. П. Вина як умова цивтьно-правово'|' вщповщальносл. Харьков : Право, 2014.
- Покровский И. А. История римского права. СПб. : Летний сад, Нева, 1999.
- Римское частное право : учебник / под ред. И. Б. Новицкого и И. С. Перетерского. М. : Новый Юрист, 1997.
- Стовба А. В. Темпоральная онтология права. СПб. : Алеф-пресс, 2017.
- Фуко М. Интеллектуалы и власть / М. Фуко. Истина и правовые установления. М. : Праксис, 2005.
- Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М. : Ad Marginem, 1999.
- Хайдеггер М. Парменид. СПб. : Владимир Даль, 2009.
- Черепахин Б. Б. К вопросу о частном и публичном праве // Черепахин Б. Б. Труды по гражданскому праву. М. : Статут, 2001. С. 93-120.
- Heidegger M. Sein und Zeit. Tuebingen : Max Niemeyer Verlag, 2001.
- Wolf E. Greichisches Rechtsdenken. Frankfurt am Main : Vittorio Klostermann, 1947.