Семантика богатства как атрибута власти в Древней Руси

Богатство, в его материальном состоянии, как объект изучения, традиционно связывается с темой «всех веков и народов», темой «ухода от гнетущей человека бедности жизни, подъем к неизреченному богатству чудесного в связи с исканием «иного царства»»1. В исследовательской практике эта тема актуализируется в разнообразной проблематике, в зависимости от научного ракурса и методологического взгляда2. Современная государственная стратегия стимулирования роста благосостояния населения России создала запрос на изучение значения богатства в контексте социальных связей, в частности, ретроспективный анализ семантики богатства в процессе становления отношений власти-подчинения в Древней Руси.

Представления об атрибутах власти, по которым идентифицировался статус власти и властителя, складывались в Древней Руси исторически. Вектором социокультурной динамики этих представлений была христианизация. В процессе утверждения православного мировоззрения происходило переосмысление языческого субстрата.

Архетипическим в общественном сознании был мотив о связи власти, благородного происхождения человека и богатства, поскольку эта совокупность подразумевалась в высоком сословном статусе. Наличие этой связи кодировалось разнообразными символами и визуальными образами в логике господствовавших представлений.

Властная доктрина языческого извода была сопряжена с демонстрацией силы в условиях перманентной войны, определявшей формат взаимоотношений в архаическом обществе, поведение лидера. Хрестоматийным в русской культуре стал образ власти силы в обличии князя Святослава. Наружность князя была маркирована актуальными языческими визуальными знаками непобедимой военной силы и отваги. Наиболее семантически нагруженной выступает его «прическа»3. Он брил бороду, носил длинные и густые усы, носил на одной стороне бритой головы пучок волос, да ещё в одном ухе дорогую серьгу. Этот «лик» настолько противоречил имиджевым византийским канонам, что был «ошеломляющим» для ромеев4. Аффективное впечатление от внешности Святослава было связано с образом инаковости, но поскольку речь шла о военном противнике, потенциальном завоевателе, то тонально облик русского князя был окрашен смыслом «устрашающей» силы. Воинственные интенции визуальных знаков эффективно «работали». Исследователи считают, что, описывая Святослава, Лев Диакон находится в плену образа Атиллы5. Это можно понять как воспроизведение типологических черт сокрушительной завоевательной мощи, силы, дерзающей разговаривать с императором сидя (в лодке)6. Уничижительность, с точки зрения

Лев Диакон. История. М. : Наука, 1988.С.214.

Император [Иоанн Цимисхий]прибыл на берег Дуная для переговоров со Святославом верхом на коне, в золотых доспехах, в сопровождении огромной свиты всадников в блестящем облачении. Святослав пересек

византийской культуры, образа «клока волос» на голове властителя не мешали Льву Диакону, – весьма осведомленному в вопросах политики того времени, – сказать о благородном происхождении русского князя, закрепив тем самым его статус в семантическое поле власти. Он утверждает: «клок волос – признак знатности рода», т.е. эпатажность внешности князя снимается её законностью. Лев Диакон говорит о внутренней связи власти, силы, благородного происхождения, едином комплексе, элементы которого взаимообусловлены, и подводит к вопросу о функционировании этого комплекса, целеполагании, средствах реализации. В этом контексте ритуализированная демонстрация устрашающей военной мощи, обнаруживая захватническую мотивацию, право на военную добычу, однозначно указывает на богатство как фундаментальный компонент обладания властью.

По древнерусским представлениям сила и власть в своей репрезентации подразумевали наличие материального богатства, без него невозможна была их реализация. Стремление к обогащению стимулировало войны, добыча была вожделенным результатом военных побед.

Глубокая, домонгольская Русь вела многочисленные войны. Славяне в своем поведении не составляли исключение среди архаической народов, но имели особенности в использовании материального богатства. Источники VI – VII вв. свидетельствуют, что это не убийство врага и разорение его земли, а многолюдные полоны, не уничтожение вражеского достояния, а его захват, грабеж имущества и драгоценностей, угон скота, не убийство пленных, а получение за них выкупа и т.д. Древние источники свидетельствуют, что славяне были очень богаты и обогащали их грабительские походы. Их воинственность опиралась на стремление к имущественному преумножению, к ещё большему богатству. Богатством затрагивались бытовые, матримониальные и обрядово-религиозные цели. Оно служило важным социальным целям для жертвоприношения, выкупа соплеменников из плена, выплатам ради безопасности от реку в чем-то наподобие скифской лодки; у него в руках было весло, так же как и у его людей. Его белые одежды не отличались от одежд его людей и были лишь чище». Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX -XII вв.). М. : Аспект Пресс, 1998. С. 110.

разорительных вторжений извне, обеспечению передвижения по чужой территории во время походов. Но особенность богатства в архаические времена определялась тем, что оно «не служило средством экономического могущества, имело не столько утилитарное значение, сколько было орудием социального престижа, опорой личной власти и величия»7.

Функциональность власти связывалась с вопросом владения богатством, было ли оно частным (индивидуальным) или коллективным. В частности, любое движимое и недвижимое имущество, добытое на стороне, было коллективным в том смысле, что оно должно было служить для блага. Богатство рассматривалось в проекции нематериального блага и включалось в сакральное измерение власти. Значение богатства определялось функциональностью в духовной сфере. Высшие духовные цели доминировали по авторитету над другими, утилитарными или прозаическими и поэтому богатство как совокупность ценных предметов, денег и пр., понималось не как банальное количественное, как вещный мир. Использование богатства внутри общества у славян сходно с назначением и целью богатства в древних обществах8. Архетипические представления связывали стремление к его обладанию с сакральным смыслом и магическими возможностями. Об этом свидетельствуют русские обряды, ритуалы, сказки, пословицы и аналогичные источники, достоинство которых в деле реконструкции русской культуры, заключается в их свойстве аккумуляции традиции, «неумирающие ценности человеческой жизни»9.

В этих источниках богатство кодировалось в сакрально-магическом семантическом поле, в разнообразных знаково-символических фигурах.

Так, в свадебном обряде присутствовало, «что-то вроде вывороченного тулупа, овчины и соболей», которые, как считалось, «предохраняли жениха и невесту от действия нечистой силы и злых чар, наделяли их плодородием, счастьем и богатством». При этом пелась песня: «Будь, зятю, до- бресенький, / Як кожух телесенький; / Будь, зятю, богатий, / Як кожух волохатый»10.

В народных сказках всегда счастье и богатство упоминаются парой. При этом богатство предстает как сакральное, обладающее чудодейственной силой. Эта совокупность персонифицируется Девой Солнце, являющейся в блестящей красоте: одежда из серебра, золота, бриллиантов11. И, как имманентный богатству, звучит мотив связи благородного происхождения и власти. В сказке социальный статус конкретизируется в образе «Царского чада», у которого по колена ноги в серебре, по локоть руки в золоте, по косицам частые звезды. С точки зрения социальной стратификации характерно категориальное отнесение богатства. В описание включены: дворец, трон, царство, корона, царский наряд, т.е. атрибуты царского достоинства: «Дворец, что ни в сказке сказать, ни пером описать – так и горит в скатном жемчуге и в каменьях драгоценных»; «сидит она на высоком троне, в царском наряде разукрашенном, драгоценной короной увенчана»; «золотое царство, в середине золотой дворец, от золотого дворца мост на семь верст тянется, вокруг деревья чудные растут, певчие птицы разными голосами поют»12. Мифологические представления нераздельно связывают богатство с царским образом, а царское достоинство с несметным богатством. Царское положение и чудотворность богатства обозначены ёмким образом: царское богатство.

«Царское богатство» в деле опоры власти в архаическом обществе должно было присутствовать в материализованном состоянии: могущество власти князя поддерживалось щедрой раздачей военной добычи, вещных наград, совместными богатыми пирами, что, в свою очередь, обязывало дружинников к верной службе. Устанавливалась коммуникация властных отношений, взаимозависимость князя с дружиной дарообменом – непререкаемым законом жизни архаических обществ, по которому взятые дары обязательно возвращаются, отдариваются, доставляя непревзойденному дарителю харизматический статус, а несостоятельному или уклонившемуся – унижение и войну13.

Былинный богатырь Вольга Святославович стремился добыть богатства и, получив его, характерно распорядился им – использовал для укрепления своей связи с дружиной. Он говорит своей матушке: «золотой шлем надень мне на буйную голову, собрал дружину и «поехал … добывать себе славы и богатства», затем «накормил по-царски свою дружинушку, разодел в шубы чёрного соболя», «щедро наградил Вольга своих добрых молодцев: одарил серебром, золотом; каждому дал табун коней во сто тысяч»14.

Сказочный Владимир-Солнышко пирует с дружиной в «стольном своём славном городе Киеве… Длится пир день и два: вино и мёд рекой льются; нет конца переменам яств сахарных»15. Его ожидания верной службы заложены в обещании награды «городами с пригородами, и сёлами с присёлками, и серебром, и золотом, и скатным жемчугом». Таковую награду получил за верную службу Илья Муромец от Константина Боголюбовича: одну миску красного золота, а вторую – чистого серебра, а третью – скатного жемчуга.

Обладатели харизмы – герои – обязательно представлены в маркерах богатства: облачены в дорогие одежды и башмаки: «да чтобы золотом было шито, каменьями самоцветными приукрашено, жемчугами усеяно» и в красное платье, красные палаты, где буквально цвет красный, коннотация богатства и красоты.

Сказочные волшебные сюжеты переполнены архаическими символами богатства и знаками его связи с потусторонним миром. В совокупности с магическими свойствами вещи из золота, серебра и другие драгоценности приобретают специфический смысл «сказочного» богатства. Посредством этого богатства появляются «источники неисчерпаемого изобилия»16, но «было бы глубоко ошибочно сводить всю сказку к вульгарной мечте о материалистическом рае»17. Смысловым эквивалентом мифологического, рациональнопрактического и формально-рационального образов богатства была возможность осуществления жизненных смыслов, власти, силы, изобилия, добытых его магическими свойствами, исходя из архаического значения слова «богатый» – «одаренный богами».

В Древней Руси мифологические представления распространяли невегласы (невежды) и как ни боролась с ними церковь, они были устойчивыми. Ментальная основа народного сознания тесно сочетала три направления традиции отношения к богатству: православная, языческая и житейская, в которых переплетались Бог, предметность и социальная мудрость.

Богатство в мифологическом сознании Древней Руси сопрягалось скорее с безопасностью и гарантированностью жизни, чем с избыточностью и потребительством. А по мере христианизации вера в могущество материального достояния как гарантии благоденствия дополнялась упованием на Бога, верой в его заступничество, достижение благоденствия не магическими средствами, а молитвенным подвижничеством. В этом социокультурном процессе возникает идейный модус власти как божественного «задания», «наказания», сопряжения власти и пути Спасения, в котором богатство становится функцией этой земной миссии правителя.

Складывание этого модуса трудно воссоздать хронологически, но отчасти смыслы декодировать можно по русским пословицам, агиографии, древнерусской литературе, источникам, которые передают представления, когда Русь уже знала опыт Святой Руси, прошла период распространения высокой духовности. Например, пословицы позволяют рассмотреть и народные представления, и векторы трансформации архаических норм. Исторически пословицы относятся к тому периоду, когда Русь уже была укоренена в христианской вере. Самым употребляемым синонимом богатства в них является термин деньги. Деньги становятся синонимом богатства скорее в Московской Руси, чем ранее.

Нацеленность на Спасение души порождала сопряжение богатства с милосердием, благотворительностью. Отношения дарообмена в дис- курсе о властных коммуникациях заменяются категориями евангельской любви. Князь Мстислав Храбрый «любил дружину свою, именья не берег, золота и серебра не собирал, но раздавал дружине своей или по церквам, на помин души»18 . При этом архетип неразрывной связи власти и богатства сохраняется.

Новая семантика наполняла понимание комплекса материального богатства, как атрибута власти и властителя, благородного достоинства. В русской традиции неформализованное понятие «богатство», выступавшее во множестве синонимичных понятий, в значении превосходной степени закрепилось в категориях «княжеское», «царское». Эта стилистика обозначила, сложившееся исторически, ещё в архаическом обществе представление о сопряжении материального богатства с высоким социальным статусом и харизмой личности князя и царя, трансформировав эту совокупность под влиянием православия в универсальную модель «царского» достоин-ства19. «Царское достоинство» предписывало демонстративность благородного происхождения обликом и манерой поведения, предопределяло почетный социального статуса. Исторически складывалась вербальные и визуальные знаки и символы социальной стратификации20.

В соответствии с новой моделью власти в Древней Руси подоплёкой обязательной демонстрации богатства становились духовные ценности православного происхождения, маркером которых в облике обладателя выступали конкретные предметы или, едва уловимые, но однозначные признаки.

В Московской Руси демонстративное «царское» достоинство выражалась термином «казаться», показывать себя, что означало ритуализованное поведение, появляться на людях не свободно, а в соответствующем виде. Презентация богатства «чужим». Необходимо было «казаться» перед другими в большом достоинстве и славе. «Лишь для чужих только нужно было представлять это необыкновенное величие сана, обставлять азиатскими декорациями, торжественностью, блеском каждый шаг, особенно в приемах и проводах иноземных послов и гостей. Только перед чужими нужно было выставляться, являть своё могущество, неисчислимое богатство, одним словом являть себя с достоинством, которое возвышало бы значение, силу и славу земли»21. Целью акции «казаться», становилось стремление с помощью богатства утверждать международный престиж, политическую значимость и силу. Исторически складывался образ «царственной обстановки московского государя, царственные формы и порядки его быта», что означало выражение величия. Имущественное богатство было эффективным средством реализации идейной стратегии Москвы, её государственной политики, в частности, в ярком образе княжеской стратегии Ивана Калиты. Особенность заключалась в том, что Москва «привыкла во всех трудных обстоятельствах надеяться более на себя, на собственные силы и средства, не отыскивая опоры где- ские знаки благородства. Высокое положение человека на Руси было запечатлено в формуле его имени. Таким показателем было отчество. Оно косвенно указывало на социальную принадлежность, считалось почетным наименованием. Представителей высшей феодальной аристократии «именовались так называемым полным отчеством, оканчивающимся на - вич» . В отличие от среднего сословия, для которых почетными формами были – полуотчества, оканчивающимися на -ов, -ев, -ин, а низшие вообще обходились без отчеств. Признаком было и обращение «вы». / Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX -XII вв.). М. : Аспект Пресс, 1998. С. 262-266.

• 21    Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. В трёх книгах. Кн. первая. Государев двор или дворец. М.: Книга, 1990. С. 50.

нибудь по сторонам. Этим путем и было достигнуто политическое могущество и первенство»22. Большое богатство в великолепном блеске демонстрации было проявлением царского достоинства, правомерности властных претензий, по производимому эффекту соотносилось с языческим представлением о его магических свойствах, сказочном чудотворении.

Опыт христианства в Древней Руси трансформировал смысл достоинства обладателя богатства, внеся в категорию достоинства нравственные смыслы, где достоинство личности строилось не на его характере, а на отношении к нему Бога.

Привязанность к богатству, демонстрация царственного богатства предписывали православному властителю совмещать его с «простотой» в обыденной жизни. Быт древнерусских князей и царей характеризовался «широкими царственными размерами», но «в общих положениях быта и даже в мелких частностях они нисколько не удалялись от обычных исконных, типических очертаний русской жизни». Это был «простой деревенский, следовательно, чисто русский быт, нисколько не отличавшийся в основных чертах от быта крестьянского, сохранявший свято все обычаи и предания… в той форме, которая была выработана веками для отдельного, единичного, частного хозяйства и домоводства, для отдельного, независимого существования русской семьи, более или менее достаточной, зажиточной и домовитой»23. Но «сквозь великолепные по-азиатски, ослеплявшие блеском и богатством декорации царского сана, виднелась до крайности наивная и простая, общая всему народу, действительность, равнявшая, в этом смысле, особу государя с последним сиротою его государства, т.е. со всяким хозяином-домовладыкой»24.

Под влиянием христианства отношения богатство-власть получили смысловую амбивалентность, дарообменный характер отношений рассматривался теперь в контексте нравственности – богатство как бремя царского достоинства: смирения в избранности, где избранность помечена богатством, а формализованная демонстрация богатства, сопровождалась подоплёкой социальной ответственности. Обладание богат-

• 22    Там же.

• 23    Забелин И. Е.Указ. соч. С. 50.

ством было понято как несение Креста. С одной стороны богатые были руками Бога: «все необходимое на потребу посылал Бог до преизобилия руками нищелюбивых и милостыни творящих»25. А с другой – «неправедное богатство» можно использовать как путь ко Спасению26. Богатым положено было поддерживать свое достоинство: «яко же е лепо боляром».

Амбивалентная семантика богатства запечатлена, в частности, в символике «худых риз».

Термином «худые ризы» обозначали вещный облик человека, бедную одежду, но внутренний смысл «худых риз» расходился с внешним. Разоблачение и облачение в «худые ризы» было актом «переодевания» в «одежды» нравственности. «Худые ризы» или выбор совершенного пути в последовании Христу, или уклонение от социальной ответственности.

Авраамий Смоленский после того как умерли родители, раздал оставшееся после них наследство. Сам же в худые облекся одежды, став похожим на нищих, уподобился юродивым, насмехаясь над миром и над прелестями его27.

Феодосий Печерский, будучи отроком и мечтавший о монашестве, носил ветхую одежду, что не нравилось родителям. Мать требовала, чтобы он одевался в хорошую одежду, чтобы не позорил своим видом себя и свою семью28. Авраамий Смоленский и Феодосий Печерский отказываются от владения богатством ради совершенного пути, а мать Феодосия выражает позицию жизни в миру для богатых – общее требование держать планку достоинства богатого человека29, не уклоняться от демонстрации потенциального милосердия. С последней точки зрения «худые ризы» могли восприниматься как отсутствие благочестия. Юный Феодосий обошел монастыри, же- лая постричься в монахи, но «нигде не приняли скромно, бедно одетого отрока»30.

Богатый человек узнавался по одежде, которая как знак предписывала уважением к её носителю. Богач, его жена, дети, да и домочадцы обязаны были быть хорошо одеты. Это было достоинство. Царь Алексей Михайлович выдавал деньги на одежду. На закате Московского царства смысл «худых риз» излагает Симеон Полоцкий, интерпретируя евангельскую притчу о блудном сыне. Он украшает её деталями, раскрывая представления современников о смысле богатства.

У Симеона Полоцкого, который будучи придворным поэтому озвучивал придворные нравы, блудный сын по мере своего разорения переодевается во всё более худшую одежду, дойдя до рубища, до того состояния, когда он «люте» стыдится худыми ризами31. Смена одежды автором вводится как реализация христианского поучения о том, к чему приводит безнравственная жизнь. Блудный сын, «расточивший имение», полученное от отца, по мере своего нравственного падения оказывается во всё более бедной одежде. Богатство здесь выступает образом нравственности, расточение которого выражает путь нравственного падения, а меру – символическое разоблачение в обоих смыслах омонимов. Когда блудный сын идет пасти свиней, приказчик ему «глаголет: … сия сапожки из ног твоих сними. Премени кафтан, в худший облецися…»32.

Богатство здесь напрямую связано с нравственной жизнью. Примером служат старший сын и сам отец блудного сына, человек состоятельный.

Богатством вознаграждается раскаяние блудного сына, отец, прежде всего, приказывает слуге, принести перстень – знак сыновства, и одеть вернувшегося в отцовское послушание сына в одежду, выражающую достоинство. У Симеона Полоцкого «худые ризы» – образ бесчестия. Покаяние возвращает достоинство в знаках богатства:

30 Жизнеописания. С.35.

31 Симеон Полоцкий. Комидия притчи о блудном сыне. / Избр.соч. Репрнт. 1953 г. Подготовка текста, статья и комментарии И.П. Еремина. СПБ. : Наука, 2004. С.177.

Когда сын возвращается, то отцу «возвеща-ют:/Во вратах сын твой идет со слезами,/всты-дится люте худыми ризами»/Отец встречает сына:/«Одежду перву сыну изнесите,/Честно на плеща его возложите…/Дадите перстень, на руку возлагайте,/Первую почесть ему сотворяйте…/ Сапоги дайте и взуйте на нозе,/Вижду и, яко бя-ше в скорби мнозе»33.

Представления о богатстве как показателе нравственности его хозяина, уровне его социальной ответственности и в связи с этим праве на высокий статус и власть становились психологическим инструментом воспитания богача. Моральное достоинство не было имманентным свойством, оно было результатом определенных ожиданий православно ориентированного окружения.

Представления о сопряжении богатства и нравственности становились нормативными в общественном сознании. Одним из подтверждений служит распространение Домостроя как настольной книги среди разных слоев населения, книги, в которой эти представления нашли оригинальное воплощение уже как правила обыденной жизни, руководство христианину по организации «бизнеса» как благочестивой жизни, где богатство и честь идут рука об руку и доставляют почет богатому человеку34.

В древнерусской культуре уважительное отношение к богатству было обосновано в категориях социальной ответственности. Богатство, сопровождавшее княжеский, царский быт считалось уместной демонстрацией добродетели разделить бремя общественных забот.

Семантическое поле архетипической связи власти, богатства и высокородства, связи общего благоденствия с богатством властителя, богатства как специфическом средстве и способе реализации власти в процессе христианизации Древней Руси обогатилось идеями о трансцендентной сущности власти, правлении со страхом Божи- им, необходимости сопровождать личное обогащение исполнением долга, о богатства как даре и бремени высокого достоинства благотворения, бескорыстного, лишенного утилитарной мотивации служения своим «имением».