Семантика формульного выражения в эпосе монгольских народов

В современной отечественной фольклористике актуальным представляется компаративистский анализ тюрко-монгольских эпических текстов. Составной частью этой задачи является исследование отдельных этнических традиций монгольских народов, выраженных в поэтикостилевых особенностях произведений устного народного творчества. Среди разных видов структуризации фонда поэтических констант выделим формульную организацию, символически типические образы эпических произведений монгольских народов. Для выявления роли поэтических констант в создании художественных образов обратимся к монгольским, бурятским, калмыцким и ойратским эпическим текстам.

Как известно, фольклорные и паралитератур-ные тексты ориентированы на коллективный опыт. Выявляя корни коллективных представлений, семантику формульных выражений, символических типических образов, попытаемся проследить сохранность, трансляцию во времени и реконструкцию образных выражений, фрагментов текста в вербальном материале. Восстановив утерянный или трансформированный смысл типических мест в фольклоре монгольских народов, можно выявить общие архаические мон- гольские корни. Поэтические константы конструируются и воспринимаются согласно правилам эстетики тождества. Сюда относится тождество структурной организации текста, сходство в наборе типических мест при включении их в разные функционально-семантические поля. Подобные формулы, являющиеся образцами этнической традиции, становятся «центром семантической гравитации, на которой оседают духовные ценности целых эпох» [5, с. 87].

Для анализа остановимся на одном из архаичных формульных выражений, встречающемся

Арбан елдэ үлдхү-гүй Абаахаяа тоhойё Аман дээрээ шингээбэ. Хорин елдэ үлдхү-гүй Хорхойн тоhон идеэгээ Хошуун дээрээ шингээбэ .

Арбан елдэ үлдэхэгүй Абаахаяа тоһиие Аман дээрээ шэнгээбэл, Хорин елдэ үлдэхэгүй Хорохоёо тоһийе Хошуун дээрээ шэнгээжэ Абалсана бэлэйл даа .

(Абай-Гэсэр-хан [1, c. 145]) Хорин елдэ үлдэхэ үгыгөөр Хорхойн шара тоhо Хушуундаа шингээлдэн абаба . Арбан елдэ үлдэхэ үгыгөөр , Абаахайн шара тоhо Амандаа шингэжлдэн абаба .

В приведенных примерах видно, как одна и та же формула в разных текстах обладает тождественностью на семантическом, лексическом, синтаксическом уровнях. На семантическом уровне остаются неизменными действующие лица, время действия и общий смысл — способность героя-богатыря довольствоваться малым для достижения большой цели. На синтаксическом и лексическом уровне поэтические строки подчиняются правилам монгольского стихосложения — передней рифме или «единоначатию» ( толгой холболт ). Анафоричны аалзны / арван , хорхой / хорин . В трех эпических текстах формула употребляется с единым семантическим значением, немного изменяется лексический состав и грамматическое построение текста.

Возникает вопрос: почему формульное выражение основано на употреблении в пищу масла (жира) паука и червяка, а не масла, скажем, змеи или жира медведя? Возможно, это выражение появилось в столь древние времена, когда в фольклоре монгольских народов и связанном с употреблением в пищу мелких насекомых — паука и червяка. Эпический герой находит в них такое особенное сильнодействующее питательное свойство, помогающее ему в пути или сражении, что десять и двадцать лет может продержаться на этой малой пище. Так, в эхирит-булагатском варианте бурятского эпоса традиционно используется следующее выражение, заключающее в себе желание богатырей выжить в тяжелых и длительных походных условиях и победить в сражениях:

Чтоб десять лет Не быть голодным, Поели паучьего масла. Чтоб двадцать лет Не чувствовать голода, Покушал червячьего масла. (Еренсей [3, с. 109]) Свой рот пропитал Чудодейственным маслом паука, От чего десять лет не почувствуешь голод. И губы свои пропитал Чудодейственным маслом червяка, От чего двадцать лет Не почувствуешь голод.

Чтобы двадцать лет не быть голодным, Червячьим желтым жиром Губы свои пропитали, Чтобы десять лет не быть голодным, Паучий желтый жир Во рту у себя растворили.

(Осоодор Мэргэн [4, c. 314–315])

люди еще не охотились на больших зверей, хорошо знали свойства мелких насекомых, которых употребляли в пищу. О том, что червяк мог быть продуктом питания, доказывает следующее высказывание в халхаском эпосе «Алтан Гургалдай»: «Эрэгнээс гарсан билуу, / Эрээлж хорхой идэж өссөн билу» ‘ Вышел ли из берегов, / Попробовал ли пестрого червяка’ [8, с. 44].

Данное формульное выражение может быть и образным, используемым в мифологическом контексте согласно специфике фольклорного синкретизма. Возможно, в сказочных и эпических сюжетах маркируется мифологема необыденного сознания, в любом случае, это специфически традиционная формула, имеющая статус символического образца или тропа.

В монгольском эпосе часто встречаются в паре именно паук и червяк как в прямом смысле, так и метафорически. В халхасском эпосе «Хошоо чулуун зүрхт Хувэй буйдар хуу» (Ху-вэй буйдар молодец с каменным сердцем) два мангаса разговаривают между собой: «Том бор аалз унаган, / Том соохор хорхой /Хурч ирж унт-лаа / Уунийг долоон мөчөөр нь / Хувааж идъе» ‘Огромный серый паук конь, / Огромный пестрый червь / Прибыли и спят, / Разделив их на семь частей по суставам, / съедим’ [8, с. 103]. Понятно, что в монгольской традиции принято не называть, а окольно обозначать вещи своими именами. И по логике древнего кочевого племени, близко наблюдавшего окружающий мир, естественно коня уподоблять пауку, а богатыря — червю.

Примечательно, что формульное выражение об использовании масла червяка и паука не встречается в монгольском эпосе, но подобные примеры встречаются в монгольских сказках.

Хорхойн мөрөөр Хорь хонож, Аалзны мөрөөр Арав хонож ирээд…

В ойратском (баядском) эпосе «Түшээт хааны көвүүн долоон наст Көлөг баатар» (Сын Тушэ-ту-хана семилетний Колог-батор) формульное выражение показывает, как тщательно богатырь преследует врага- мангаса. Глагол кэрчив ‘разре-

То, что данное выражение сохранилось в архаичной эхирит-булагатской версии эпоса бурят, возможно, доказывает древние корни формулы, имевшей первоначально мифологическое значение, а в дальнейшем трансформировавшейся в реальные координаты конкретного пространства.

Формульное выражение о богатырском пути, напоминающем движения червяка и паука, имеет разное семантическое наполнение в зависимости от контекста: в самой константе основные ключевые слова остаются, зато меняются смыслопорождающие глаголы. В халхаском эпосе «Алтай ноён Галуу хүү» сказитель, описывая путь героя, использует данное выражение. В этом контексте цифры двадцать и десять обозначают время в пути:

Ползя как червяк,

Ночуя двадцать раз, Идя паучьим шагом,

Ночуя десять раз, прибыл… [8, c. 114]

зал’ как бы зрительно представляет картину трудной борьбы героя, чьи действия направлены против многолетней паутины, множественных следов, оставленных врагом:

Арван жил болсон Аалзны мөр кэрчив, Хорин жил болсон Хорхойн мөр көөв.

Десятилетней давности

Следы паука разрезал, Двадцатилетней давности

Червячий след преследовал [7, c. 214].

В монгольской традиции существовала целая наука по изучению следов ( мөр үзэх эрдэм ), думается, самые мелкие следы паука и червяка естественно имели свои особые приметы и обозначали особенный путь героя, который способен видеть этот мелкий след через десять или двадцать лет. В том же ойратском эпосе говорится о человеке, изучающем такой путь: Хорин жил болсон хорхойн мөр, / Арван жил болсон аалзны мөрийг / Мөшгөдөг күмэн билээ ‘Двадцатилетней давности следы червя, / Десятилетней давности следы паука / Изучающий он человек’ [7, с. 213–214].

Как видим, в относительном постоянстве воспроизводятся стилистические трафареты, но смысл в каждом случае меняется. Если в первом приведенном примере имеется в виду медлительность героя, во втором — давность события, то в третьем варианте с помощью этих же ключевых слов показывается скрупулезность изучения преследуемого врага.

Данная образная формула, редко встречаю- щаяся в обрядовых материалах, в этом значении встречается в бурятской шаманской «поэме», построенной по эпической канве: Хорин елэй / Хорхойн мүрөөр ерэжэ, / Арбан елэй / Абаахайн мүрөөр дахажа… ‘По двадцатилетним / Следам червя придя, / По десятилетним / Следам паука преследуя…’ [6, л. 998–1004]. Изречение подчеркивает, насколько тщательно готовится и долго продолжается путь героя. Скорее всего, подобные формулы, составляющие смысл фольклорного универсума, «не наделяются в тексте смыслом, а сами наделяют им текст» [5, с. 65]. Естественно, построение шаманских текстов по эпической канве, по нашим наблюдениям, в первую очередь, связано с исполнителем и его творческими возможностями. И что примечательно, в бурятском эпосе эта формула не встречается в данном значении.

Думается, подобные устойчивые, однотипные формулы, сохранившиеся в фольклоре монгольских народов, служат основным средством характеристики традиций. В калмыцком героическом эпосе «Джангар» (из рукописи цикла песен джангарчи Давы Шавалиева) эта же константа также обозначает сложность пути и цели

Арвн җил болсн Аралҗна мөр мөрдəд, Хөрн җил болсн Хорхан мөр мөрдəд.

Перевод на русский язык может иметь и другие версии, меняющие смысл формулы: ‘[Путь длиной] в двадцать лет / Прошел по «червячье-му» следу, / [Путь длиной] в десять лет, / Преследовал по «паучьему следу»’. Или может быть такой вариант: ‘Преодолевали паучий след / Длиною в десять лет, / Преодолевали червячий след /Длиною в двадцать лет’. В формуле из репертуара Ээляна Овла, исполнявшего эпос «Джангар», изменяется только глагол, в результате чего возникает новый смысловой оттенок, содержащий обобщение – символическое движение человека к далекой цели: Арвн җилд гүүсн / Аралҗни мөр мөрдəд, / Хөрн җилд гүүсн / Хорха-меклəн мөр мөрдн гүүһəд… ‘Десять лет бежавшего / Паука след преследует, / Двадцать

Ступая по десятилетнему следу

Паука,

Ступая по двадцатилетнему следу

Жука,

Кончиками четырех стальных черных копыт, Едва касаясь [земли] конь прошел [2, стк. 729–742].

Приведенные примеры употребления лишь одного формульного выражения могут раскрыть художественную специфику поэтической традиции, ее типологическое своеобразие. Вариативная природа фольклорного знака предполагает полное, свернутое и частичное употребление формулы. Так, в калмыцких загадках сохранилась часть данного формульного выражения: Өрүhəр босад, аралҗна мөр мөрдҗ ‘Встав рано, пошел по следам паука’ ( бичг бичх ‘писать письмо’).

Итак, несмотря на стадиально-типологическую разнородность эпических текстов монгольских народов, единые этнически своеобразные поэтические формулы обнаружены во многих локальных традициях. Формулы в фольклоре монголь- эпического героя:

[Поехали] по следу паука

Десятилетней давности,

[Поехали] по следу жука

Двадцатилетней давности [2, стк. 97–100].

лет бежавшего / Червяка след преследует…’, Выявление эстетических особенностей в поэзии «общих мест» приводит нас к мысли: как бы ни была устойчива формула, контекст произведения может изменить ее содержание. Изменение контекста — в соответствии с эстетикой фольклорного слова — приводит к возникновению нового смысла, нового варианта, а значит – к множественности значений в употреблении формульного выражения.

В калмыцком эпосе «Джангар» константная единица, о которой идет речь, употребляется в более общем значении неведомого тяжелого пути, который может преодолеть только волшебный конь богатыря:

ских народов, состоящие из постоянных эпитетов, устойчивых сравнений, тематических стандартов, стилистических клише, образных стереотипов, сохранили генетическую общность, единые истоки устно-поэтической традиции. В метрически упорядоченном повествовании эпоса отличающиеся стереотипностью формульные выражения имели возможность долгого хранения и устной передачи из века в век с семантическими, стилистическими и лексическими трансформациями. Этнопоэтические константы, присутствующие в фольклоре монгольских народов, выявляя национальную специфику текста, обнаруживают корреляции с глубинными архетипами, восходящими к общей традиции.