Смутьяны и граждане

Д ля того чтобы анализировать такую проблему, как «народ и власть в российской смуте», нужно, прежде всего, иметь налицо смуту как объект анализа. Е-сли же определение «сму-именяется к тому, что смутой не является, то и последнее будет рассматриваться как смута, т.е. априори присвоенное имя будет предопределять ход анализа: черты смуты будут искусственно выявляться там, где нет ее как таковой, а результат исследования будет заведомо искажаться. Возникающая в паранаучной политической лексике традиция именовать гражданскую войну смутой и утверждать тождество этих явлений во многом наивна, а во многом – просто недобросовестна.

Смута в самом первом приближении отличается от гражданской войны именно тем, что ее осуществляют «смутьяны», а гражданскую войну – «граждане». Смута – это лишь разрушение существующего, т.е. разрушение как цель. Гражданская война – это элемент строения нового мира либо защиты старого. И в том и в другом случае это означает противостояние разрушению как таковому – либо посредством защиты существующего, либо посредством создания нового.

ЧЕРНЯХОВСКИЙ Сергей

То есть, речь идет, прежде всего, о разных мотивах, разных ценностях и разном типе политической культуры. Тот, кто участвует в смуте, либо проявляет свой протест против существующего положения вещей, не имея при этом того целеполагания, которое отстаивали бы они сами, либо в таком целеполагании несут сам процесс смуты – смуту как образ жизни, безвластие и возможность утверждать себя в самом процессе войны, противостояния и хаоса. Тот, кто участвует в гражданской войне, несет в себе образ того мира, который он видит взамен старого.

Участники смуты представляют собой так называемую «па-раойхиальную политическую культуру»: они не знают ни своих интересов, ни своих целей, но если в обычном обществе эта совокупность акторов оказывается «незнающей и несвободной», то в состоянии смуты она формально вырывается из своей несвободы и образует совокупность «не знающих, но свободных» – но свободных лишь в разрушении и противостоянии любому созидательному началу.

Граждане, ведущие гражданскую войну между собой, есть в той или иной мере представители «культуры участия» – «знающие и свободные», но «знающие по разному»: они несут в себе свои цели и идеалы, но противопоставляют их друг другу. То есть, в этом случае они ведут борьбу за так или иначе понимаемое ими мироустройс- тво, за идеалы ценного для них мира – мира, ценного настолько, что они готовы платить за него самую большую цену, утверждая новый мир ценой своей жизни. Те, кто утверждают, что Гражданская война в Р-оссии 1918–20 гг. была «смутой», с одной стороны, просто не уважают ее участников, полагая людей, вышедших драться за свои убеждения и готовых платить за них своей жизнью, простыми «смутьянами» и хулиганами. С другой – они просто в принципе, скорее всего, не понимают, что у человека могут быть такие цели и идеалы, которые в его глазах важнее его биологического существования. То есть, они признают, что они лично, не видящие разницы между смутой и гражданской войной, не имеют таких ценностей и идеалов, что для них жизнь сведена лишь ее животно-биологическому началу.

Гражданская война может выступать как и в социально-экономическом и политическом, так и на социокультурном измерениях.

На одном уровне – это в классическом и хрестоматийном виде война между сторонниками социализма и капитализма, между сторонниками частной и общественной собственности. На другом уровне – это война между сторонниками революционной демократической диктатуры неимущих и сторонниками авторитарной диктатуры имущего меньшинства. На третьем уровне – это война между разными сторонами в социокультурном расколе между сторонниками создания «нового мира», сторонниками Утопии (если правильно понимать это выражение) и сторонниками «старого мира» – сторонниками сохранения его, в первую очередь, привычных бытовых, ритуальных и традиционных очертаний.

Вопрос об исторической правоте одних и других в годы Гражданской войны в Р-оссии – это отдельный и большой вопрос. Но и красные, и белые, веря тогда в свою правоту, защищая свое видение будущего страны, дрались за свою веру. Дрались, т.е. не только убивали, но и готовы были быть убитыми, заплатить своей жизнью за счастье своей страны, точнее, конечно, за счастье своего класса.

Вообще сентиментальное объявление гражданской войны «братоубийственной» и худшей из всех возможных войн само по себе означает полное непонима- ние того, чем живут люди и какие интересы и мотивы могут оказываться для них значимыми.

С этой точки зрения предполагается, что убивать иноземца, одетого в незнакомую тебе форму и говорящего на неизвестном языке, более или менее допустимо, тогда как убить подавлявшего и угнетавшего тебя представителя господствующего класса нельзя просто потому, что когда он материл и унижал тебя, то делал это с использованием родного языка.

Понятно, что иноземный солдат может сам быть захватчиком твоей земли и поработителем твоей свободы – но может им и не быть. Как, скажем, в ту же Первую мировую войну германские солдаты вряд ли могли бы рассматриваться как поработители и захватчики, и столь же мало, как и русские солдаты, понимали, за что, собственно, они должны убивать друг друга. Тут опять же встает вопрос и целях и смыслах войны.

И с другой стороны, когда командующие тобой офицеры – это представители той касты и того сословия, которое не только не дает тебе нормально существовать и просто честно работать, но и несколько столетий унижало и обращало тебя в рабство, то ответ на вопрос, зачем убивать такого и зачем с таким вести войну, выглядит значительно более внятно. И считать своего помещика, поровшего тебя на своей конюшне и домогавшегося твоей жены, равно как и его собрата по сословию или классу, ставшего на войне твоим офицером, своим братом можно только при чрезвычайно большой доле сентиментальности. В этом отношении смута и гражданская война вообще могут рассматриваться как разные уровни согласия в обществе.

В смуте согласие содержится на чрезвычайно невысоком уровне – это согласие в небольших группах по поводу своих ближайших действий. Здесь нет согласия в сущностных целях. Даже то, что целями борьбы провозглашается, является в общественном масштабе относительной частностью – в лучшем случае это вопрос о правящей династии либо о господствующей при этой династии клике.

В смуте вообще даже нет четкой смысловой поляризации, нет устойчивого оформления противостоящих лагерей, которых может быть несколько и участки которых относительно свободно перемещаются между ними, хотя согласие и консолидация в этом случае все же выше, нежели в условиях сугубо феодальной усобицы.

Гражданская война, напротив, есть чрезвычайно высокая конфигурация согласия. Здесь есть, как правило, два основных лагеря со значительной степенью согласия внутри каждого из них по поводу целей и идеалов борьбы и, более того, – своеобразное согласие между этими лагерями по поводу методов решения своих разногласий.

Е-сли революция может рассматриваться как форма ротации господствующей элиты, гражданская война, кроме всего прочего, является способом производства эффективной элиты.

Р-еволюция как вид динамики политического процесса сама по себе эффективна тогда, когда в обществе существует дееспособная контрэлита, которую элита до власти не допускает и которая свергает элиту и сама берет власть. Е-сли же такой эффективной контрэлиты нет, единственный способ создать нового дееспособного носителя власти, который сможет не только купаться в привилегиях власти, но будет готов развитие страны, проект будущего поставить выше собственного комфорта и самой своей жизни, – это создать такие социальные энергии, когда неспособные к эффективности будут сгорать, а остальным под страхом гибели придется обретать новые качества. Придется обре- тать способность ради сохранения самой своей жизни уметь ставить ее на кон, уметь отказываться от удобств, уметь совершать сверхусилие.

Говорить о минусах такого пути ротации старой и воспроизводства новой элиты излишне. Они очевидны. Однако таким способом гражданская война и является, и в отсутствие иного только она обеспечивает формирование дееспособного политического класса страны. А- исторические процессы крайне мало интересуются тем, насколько они нравятся отдельным людям.

И самое интересное, что обычно гражданские войны организуют не недовольные своей жизнью. На них решаются те, кто этими войнами предварительно пугает общество, т.е. имеется некоторое лукавство в утверждении, что гражданскую войну начинают те, кто желает изменений. Е-е, как правило, начинают и ведут с особым ожесточением те, кто был доволен старым устройством мира и отказывался его менять, несмотря на нарастающие требования такого изменения. А- когда носители этих требований начинают отбирать у них власть и привилегии, сторонники прежнего образа жизни отказываются отдавать их и организуют вооруженное сопротивление попыткам создать новый мир, т.е. начинают гражданскую войну, не оставляя сторонникам нового иного выбора, кроме принятия этого вызова.