Социально-историческое своеобразие комизма в гоголевском "Ревизоре" (статья первая)

Смех - явление социально-историческое, в том числе в художественной литературе. Например, для читателей времен Сервантеса была особенно смешной сцена, в которой перетрусившего Санчо Пансу подбрасывают на одеяле. Как известно, «фарсовые» элементы комизма есть и в «Ревизоре» Гоголя: падение подслушивавшего Бобчинского с оторвавшейся дверью, его и Добчинского столкновение лбами, когда они подходят поздравлять Анну Андреевну как мать «невесты», столкновение смотрителя училищ и почтмейстера в дверях с квартальным, футляр, который напуганный городничий надел было вместо шляпы. Сейчас эти эпизоды обычно не производят прежнего эффекта.

Некогда неподготовленные зрители даже драматические и трагические события на сцене воспринимали как смешные. Жена Д.И. Менделеева (теща Блока) вспоминала о любительских спектаклях в Боблове:

«Публику, кроме родственников и соседей, составляли крестьяне ближних деревень. Репертуар совершенно не подходил под уровень их развития. Происходило следующее: в патетических местах ролей Гамлета, Чацкого, Ромео начинался хохот, который усиливался по мере развития спектакля. “Представление” в понятии деревни того времени должно было непременно потешать, смешить; так как в стихах вышеупомянутых авторов, произносимых спокойно, не было ничего смешного, то когда наступало волнение, жесты, - они думали, что вот тут-то и начинается, и разряжали свою скуку взрывами хохота, что очень смущало артистов. Чем патетичнее была сцена, тем громче был смех» [Менделеева 1980, 77].

В поздние сталинские времена автору «Ревизора» можно было поставить в укор то, что «изображение недовольства населения занимает в сюжете комедии совершенно незначительное место и, сверх того, осуществляется в комическом плане. Гоголь только наметил такие возможности, но не развил их. По своему мировоззрению он был далек от их истинного понимания. Его убеждения тянули его в другую сторону» [Поспелов 1953, 138]. Подразумевается - в сторону религиозного морализма. Уже тогда это начиналось, но главное другое - в комедии все должно быть комично. И даже в «поэме» с огромной ролью комизма персонажи из народа по преимуществу комичны, прежде всего Петрушка и Селифан. А сцена с жалобами в «Ревизоре» социологически весьма насыщенна. Например, современный читатель узнает, кого и на каких основаниях отдавали в рекруты. «Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, - сообщает оставшаяся без мужа слесарша, - да родители богатый подарок дали, так он (городничий. - С.К.) и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он ко мне. “На что, говорит, тебе муж? он уж тебе не годится”. Да я-то знаю - годится или не годится; это мое дело, мошенник такой! “Он, говорит, вор; хоть он теперь и не украл, да все равно, говорит, он украдет, его и без того на следующий год возьмут в рекруты”». Притом «и очередь-то на нас не припадала, мошенник такой! да и по закону нельзя: он женатый» (д. 4, явл. XI) [Гоголь 1973, II, 65]. Значит, в рекруты брали из всех податных сословий по определенной очереди, и женатый слесарь по закону не подлежал призыву в отличие от неженатого сына купчихи. В ремарке слесарша названа старухой. Тогда и сорокалетние считались пожилыми, но в армию сорокалетнего мужчину забрать было можно. Не только городничий - помещики тоже старались сбыть в рекруты пьяниц и воров, у Сквозник-Дмуханов-ского это надуманный «аргумент» в пользу его незаконного решения. В условиях почти натурального хозяйства денег у людей из низов было мало, поэтому «штрафт» за порку по ошибке для унтер-офицерской вдовы был бы «счастьем»: «Мне от своего счастья неча отказываться <.„>» [[Гоголь 1973, II, 65]. Дворянский зритель при этих словах хохотал; крестьянский вряд ли бы вообще засмеялся.

Кроме купцов и городских низов городничим недовольны средние слои - в ремарке мелькнула личность совершенно комического вида: «Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою...» [Гоголь 1973,11, 66].

Современные зрители при постановках классических комедий смеются гораздо меньше, чем, например, зрители XIX в., иногда и совсем не смеются.

Сюжеты многих классических произведений большинству известны заранее. Классика для массы - предмет официального благоговения, почтенный, но скучноватый. Публика в театре совсем необязательно смеется даже при словах столь осведомленного грибоедовского Фамусова о вдове- докторше: «Она не родила, но по расчету / По моему: должна родить. -» (д. II, явл. 1) [Грибоедов 1988, 33]. «Ревизора» стараются сделать смешным разными режиссерскими выдумками. Так, в московском театре «Современник» в постановке Галины Волчек голодный Хлестаков (Василий Мищенко) ел подметку собственного сапога, а после того, как Марья Антоновна заставала его на коленях перед своей матерью, Анна Андреевна (сама Г. Волчек) укладывала Хлестакова на какое-то ложе, нависала над ним мощным телом и, не глядя на дочь, говорила ей сквозь зубы медленно и внушительно: «...ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие - перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать» (д. 4, явл. XIV) [Гоголь 1973, II, 69]. Такое «дописывание» или «доигрывание» за классиков в театрах - обычное дело. А дело исследователя - восстановить и объяснить смысл классического текста, который некогда вызывал или мог вызвать комическую реакцию, но теперь не вызывает. Так, современники Гоголя должны были осознавать двойные русские - в отличие от украинских - фамилии как по преимуществу аристократические. Но у главных гоголевских чиновников они «говорящие» и, по сути, анти-аристократические. Сквозник-Дмухановский и по-русски и по-украински значит примерно «дважды продувной», фамилия судьи прямо отражает его отношение к делу.

Нередко комизм в «Ревизоре» не улавливается именно из-за смены многих социально-исторических реалий и представлений.

Как известно, 7 октября 1835 г. Гоголь писал Пушкину: «Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее чорта» [Н.В. Гоголь о литературе 1952, 56]. Есть множество свидетельств, в том числе самого Гоголя в «Театральном разъезде после представления новой комедии» и других сочинениях, что зрители «Ревизора», включая Николая I, хохотали над ним до упаду. Не хохотали только высокопоставленные чиновники и близкие к их среде литераторы вроде барона Е.Ф. Розена, который, по воспоминаниям И.И. Панаева, гордился тем, что во время авторского чтения «Ревизора» он один ни разу не улыбнулся [Панаев 1950, 65]. Такие агеласты показаны и в «Театральном разъезде...». Они поняли, что сатира Гоголя (которую ряд современных литературоведов во главе с И.П. Золотусским вообще не признает сатирой, полагая таковую несовместимой с религиозной моралистикой) имеет не только нравственный, но и политический смысл, ведь в финале о появлении настоящего ревизора, прибывшего по именному (царскому) повелению, возвещает жандарм, а жандармерия - это политическая полиция. Она призвана поставить на место чиновников и в первую очередь городничего - главу обычной полиции в городе. Не следует считать его кем-то вроде мэра, тем самым переоценивая статус гоголевского персонажа. Особенно он преувеличен в экранизации «Ревизора» режиссера С. Газарова. В 5-м действии комедии, после отъезда Хлестакова, уже городничий хлестаковствует, мечтает о генеральстве, о том, чтобы надеть «кавалерию» через плечо, т.е. ор- денскую ленту, причем Анна Андреевна считает, что голубую - ленту высшего российского ордена Андрея Первозванного, а городничий трезвее, он «согласен» и на красную - принадлежность высшей степени одного из других орденов. Ему и до нее чрезвычайно далеко. Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин говорит про себя: «Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы» (д. 5, явл. VII) [Гоголь 1973, II, 81]. «Судья Ляпкин-Тяпкин <...> считает себя выше городничего. Это сознание своей значимости вытекало из его официального положения...» [Бродский 1964, 51]. За три трехлетия в должности он «представлен к Владимиру четвертой степени с одобрения со стороны начальства». Хлестаков говорит: «А мне нравится Владимир. Вот Анна третьей степени уже не так» (д. 4, явл. III) [Гоголь 1973, II, 53]. Это «рассуждение» глупо и потому комично: орден св. Владимира 4-й степени был выше ордена св. Анны не только 3-й, но и 2-й степени. Как он мог не «нравиться» мелкому чиновнику Хлестакову, который не имел никаких наград?

В экранизации же С. Газарова в сцене «возвышения» городничий (Никита Михалков, председатель Российского фонда культуры) не в мечтах, а «на самом деле» появляется в красном, расшитом золотом мундире, какой полагался только сенаторам [Мурашев 2000, 147-148], а не начальникам полиции небольших городков, с голубой лентой и звездой ордена Андрея Первозванного на груди (этот орден давался лишь особам царствующего дома и исключительно высоким сановникам, обычно для этого надо было иметь полный комплект остальных орденов). Если все это у героя Н.С. Михалкова уже есть, ему больше абсолютно не о чем мечтать. Таков у нас уровень гуманитарной культуры: можно отлично помнить гоголевский текст, произносить его «с выражением» и все-таки совершенно его не понимать, не осознавать, что играешь. Для знающего человека это комично, но комизм тут как раз гоголевский - смех сквозь слезы.

Единая городская администрация - уже советское бюрократическое изобретение. Каждый уездный чиновник находился в непосредственном подчинении у своего губернского начальства. Городничему прямо подчиняются частный пристав Уховертов, квартальные Свистунов, Держиморда и др. - и, конечно, рядовые полицейские; но в театре нередко и квартальных показывают как рядовых, городничий сует под нос квартальному кулак и т.д., хотя квартальный - офицер или чиновник офицерского ранга, как Очумелов в «Хамелеоне» Чехова, и одних слов Сквозник-Дмухановского достаточно, чтобы продемонстрировать его грубость. Судью, смотрителя училищ и прочих в 1-м действии он «пригласил» (не вызвал), успев сделать распоряжения «по своей части» (д. 1, явл. I) [Гоголь 1973, II, 9, 10], и дает им советы (не приказывает).

Первым лицом в уездном городе считался уездный предводитель дворянства. Его выбирали. По истечении срока полномочий до новых выборов предводителя замещал судья, тоже выбранный дворянством уезда, а не назначенный, как городничий. «Должность уездного судьи была настолько значительна, что в 1832 году было постановлено, чтобы уездный судья замещал предводителя дворянства (высшее официальное лицо в уезде <...>) в случае освобождения последним должности, если до губернских выборов оставалось не более года. Если же более, то уездный предводитель дворянства должен был быть выбран под руководством уездного судьи» [Романович-Славатинский 1912, 465]. Уездный предводитель числился в 6-м (полковничьем) классе Табели о рангах. Однако его функции не были собственно административными. «В обязанности предводителей дворянства входила защита дворянских интересов и попечение о пользах дворянства, а также сохранение порядка в среде сословия и взаимодействие с местной администрацией по ряду вопросов» [Раскин 2000, 670]. Законопослушный Гоголь не вывел на сцену (буквально на позор) самое уважаемое лицо в городе, что даже неправдоподобно (куда делся предводитель, почему не встретился с чиновником из Петербурга?). Есть предположение, что и чин городничего Гоголь не назвал «из осторожности» [Войтоловская 1971, 115]. Но, по сути, он дал и предводителю характеристику устами робкого смотрителя училищ Хлопова. Поскольку «в уездных и губернских училищных советах должность председателей была возложена на местных предводителей дворянства» [Раскин 2000, 666], это сделало возможным жалобный и потому комичный рассказ Луки Лукича об учителе, корчащем рожи: «Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнолюбивые мысли внушаются юношеству» (д. 1, явл. I) [Гоголь 1973, II, 12-13].

Реальные рычаги власти были все же в первую очередь у городничего. Россию не зря считали полицейским государством. В 1847 г. в ней было 61,5 тыс. чиновников и семь министерств (а также ряд отдельных ведомств), и больше половины чиновников - 32,4 тыс. - принадлежали двум министерствам: внутренних дел и юстиции [Зайончковский 1978, 67]. Недаром два фактически главных лица в городе, показанном Гоголем, - начальник полиции и судья. «Самые значительные расходы города шли на богоугодные заведения и на содержание полиции» [Войтоловская 1971, 81]. Попечителю богоугодных заведений Землянике («сладкая» фамилия!) «велено» давать больным овсяный суп, а у него «по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос» (д. 1, явл. III) [Гоголь 1973, II, 18], т.е. варятся одни пустые щи из прокисшей капусты, но именно Земляника угостил Хлестакова понравившимся ему «завтраком». Не начинала строиться якобы сгоревшая, по словам Сквозник-Дмухановского, церковь, «на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма», именно «при богоугодном заведении» (д. 1, явл. V) [Гоголь 1973, II, 21]. Насчет должности Земляники Гоголю возражали. «Сын городничего города Устюжна А.И. Макшеев писал: “Никакого попечителя богоугодных заведений не было, по крайней мере в таких городах, как Устюжна, потому что не было самих богоугодных заведений”. “С другой стороны, в комедии нет крупных деятелей в дореформенном суде, как исправник, секретари, предво-

дители дворянства, стряпчий, откупщик и проч.”» [Манн 1978, 196]. Но Гоголю для комического (сатирического) эффекта было важно, чтобы взяточнику, доносчику и клеветнику дали под начало не просто больницу, а богоугодные заведения. В доносе Хлестакову он обвиняет судью в разных провинностях, но не в безбожии. Насчет других должностей Ю.В. Манн пояснял: «Макшеев сравнивал изображенное в “Ревизоре” с одним, реальным уездным городом (чтобы опровергнуть слухи, будто бы в комедии выводится его родной город Устюжна). А Гоголь-то рисовал в “Ревизоре” свой, “сборный” город!

Зачем нужны были писателю судьи, секретари судов и многочисленное сословие приказчиков, если эту сторону жизни с успехом представлял один Ляпкин-Тяпкин?» [Манн 1978, 196].

Видимо, городничий и Земляника хорошо ладят, недаром последний доносит Хлестакову на трех чиновников, но не на городничего. Знает он и Андрея Ивановича Чмыхова, который сообщает письмом городничему, что в его город едет ревизор (д. 1, явл. I) [Гоголь 1973, II, 9]. Отвечающий за богоугодное дело - вор и доносчик. Даже в немой сцене он - «как будто к чему-то прислушивающийся» [Гоголь 1973, II, 88]. Хотя чиновники первым представляться Хлестакову с деньгами в руках заталкивают Ляпкина-Тяпкина, расставляет их по местам, распоряжается Земляника (он и в чине старше). Однако в немалой степени соль комедии состоит в том, что взятку в ней первым дает начальник полиции, который должен жуликов ловить, а вторым (первым среди других чиновников) - судья, который должен жуликов сажать. Второй из них, уходя от Хлестакова после того, как он принял деньги, удовлетворенно заявляет: «Ну, город наш!» (д. 4, явл. III) [Гоголь 1973, II, 54]. Городничий не зря именуется градоначальником и градоправителем. Его полномочия были большими, он следил за порядком в городе вообще. Хлестакову городничий говорит: «...посмотрите, какое у нас течение дел... порядок какой. ..<...> Также, если будет ваше желание, <.. .> в уездное училище, осмотреть порядок, в каком преподаются у нас науки» (д. 2, явл. X) [Гоголь 1973, II, 34]. «Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало...» (д. 3, явл. V) [Гоголь 1973, II, 41]. Полиция следила и за торговлей: «На рынке у меня говядина всегда хорошая» (д. 2, явл. VIII) [Гоголь 1973, II, 29]. О порядке, как он здесь понимается, в «Ревизоре» не раз говорят - не только Сквозняк-Дмухановский, но и Земляника и купцы. Выдерживается и внешняя субординация: когда разговаривают чиновники, первым после городничего обычно высказывается либо частный пристав (в уездном городе это заместитель городничего), либо судья. Основной же комизм в том, что блюститель порядка, законности оказывается всех виноватее и вороватее.