Социально-политический кризис Сибирского региона в постфевральский период революции 1917 года

DOI:

Цитирование. Вторушин М. И. Социально-политический кризис сибирского региона в постфевральский период революции 1917 года // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2017. – Т. 22, № 6. – С. 58–68. – DOI: 10.15688/jvolsu4.2017.6.6

Национальный кризис России, порожденный Первой мировой войной, привел к утрате в общественном мнении Сибири к началу 1917 г. легитимности всех государственных установлений империи. Революционное брожение не могло на практике не поставить вопрос о новой форме организации власти в стране. Накануне политического переворота февраля 1917 г. народными массами края интуитивно была сформирована идея прямой демократии, сущность которой определялась формулой «власть на местах» и вокруг которой в дни революции и Гражданской войны в Сибири развернулась общественно-политическая, а затем и вооруженная борьба, отягощенная интервенцией.

Переход Сибирского региона из состояния томительного ожидания политических изменений в стране к революционному творчеству произошел достаточно неожиданно. Февральские дни в Сибири, как и по России в целом, несмотря на активизацию выступлений рабочих в столице, волнений в войсках, ново- го конфликта Государственной думы с правительством, стихийных погромов продовольственных магазинов в ряде городов страны, недовольство крестьянства и городского населения состоянием потребительского рынка, не предвещали начала революции. Однако, как писал Председатель IV Государственной думы М.В. Родзянко, «вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобных я не видел, – и которые, конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики, и которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить» (цит. по: [29, с. 15]).

Уже первые вести о политическом перевороте и создании новых органов власти в столице всколыхнули города и ссылку Сибири, а затем гарнизоны и запасные части края. Бывший депутат IV Государственной думы большевик Ф.Н. Самойлов, находившийся в минусинской ссылке, писал: «Революция разразилась над нами совершенно неожиданно и так ошеломила нас, что первое время мы как бы позабыли все наши политические разногласия и переживали настроения небывалого, особого “единства” и товарищества» [33, c. 194]. Начался так называемый «медовый месяц» революции 1917 г. [26, с. 124]. Специфика этого месяца была в том, что «победа буржуазной революции у нас невозможна, как победа буржуазии. Это кажется парадоксальным, но это факт» [21, с. 44]. В общественное движение по разрешению «сибирских вопросов» и проблем общероссийского значения были вовлечены и в нем активно участвовали различные социально-классовые силы городского, сельского и инородческого населения региона [43, с. 187]. В результате массового общественного подъема в Сибири краевая буржуазия и ее представительные органы на местах оказались в значительной мере в арьергарде политических событий – «русская буржуазная революция запоздала» [48, с. 72].

Этому феномену есть объективное объяснение: в борьбу был вовлечен пролетариат. Повторился опыт революции 1905–1907 гг. и межреволюционного периода, когда пролетариат Сибири в революционные дни по степени активности и выдвигаемым лозунгам был левее буржуазии и либералов края, но пассивнее в эпоху Третьеиюньского режима и Первой мировой войны [23, л. 1–3]. С началом новой революции пролетариат по своим целям вновь был левее, последовательнее и динамичнее, чем либеральная общественность.

К началу 1917 г. отряд наемного труда различных категорий в Сибири составлял до 700 тыс. человек, часть которых имела известный опыт политический и забастовочной борьбы периода революции 1905–1907 гг. и кануна новой революции. Как отмечает В.П. Зиновьев, «не пропаганда партий определяла политические настроения рабочих, а опыт прошлых лет. Социальная активность рабочих проявлялась в участии не только в политических и экономических, но и в досуговых, просветительских, благотворительных организациях» [16, с. 238].

Параллельно ведущую, а часто и решающую роль в политических реалиях жизни региона стал играть институт «солдатская масса», то есть военизированное крестьянство, пока спаянное общеклассовыми интере- сами и прошедшее школу империалистической войны. Тот факт, что первые органы новой власти в ряде городов Сибири создали солдаты местных гарнизонов, как это было в Красноярске, Томске, Ачинске, Канске, Тю-калинске и других городах региона, говорит о высокой степени их политизации [6, с. 72–75].

Буржуазные круги в годы войны для рабочих и солдат олицетворяли собой безудержное ограбление трудящихся, поэтому у этих социальных групп они не пользовались доверием [27]. Этот факт вынуждал политические организации, которые отражали интересы краевой буржуазии, приспосабливаться к новым условиям общественно-политической жизни. Так, представители иркутской буржуазии на собрании партии народной свободы 14 марта 1917 г. признали, что «буржуазия не может играть решающей роли, надо завоевать симпатии трудящихся» [37, с. 167]. Это признание отражало тот факт, что буржуазия временно отдала политическую инициативу левым силам Сибири [19, л. 3]. Об этом свидетельствовали итоги выборов в городские думы весны и лета 1917 г., которые стали объективным индикатором общественных настроений в Сибирском регионе, вручив пальму первенства в ряде городов края партиям социалистов [3, с. 117; 20, с. 94; 45, с. 70–71; 30, л. 20].

Тем самым крестьянство и большая часть рабочих края, которые до февраля 1917 г. по своим политическим позициям были правее либералов, в ходе революции закономерно по своим потребностям и лозунгам оказались левее цензовой демократии. Это касается и областников, которые сделали до революции много для политического просвещения местного населения, но к революции сами оказались неготовыми. С.П. Мельгунов отметил: «Областники, могшие опереться на сибирское старожилое крестьянство, на сельскую интеллигенцию и казачество, были застигнуты революцией врасплох, оказались неподготовленными, и “политическое оформление народных масс” пошло под знаменем партии социалистов-революционеров» [24, с. 166].

Центром политического творчества революционных масс стал город, где находилась основная масса рабочих, одетое в шинели крестьянство, мещанство, основные группы торгово-промышленной буржуазии и интелли- генции. При этом Сибирь объективно шла в арьергарде политических дел в стране, центром которых стал Петроград (см.: [35]). Деревня в силу того, что пассионарная часть ее мужского населения была в армии, шла в ходе политических событий за городом. Как пишет Т.В. Якимова: «Фактор места играл немаловажную роль в формировании политических настроений сибирского крестьянства. Осведомленность крестьянского населения о происходящих событиях, умение понять их и отнестись к ним критически находились в прямой зависимости от расположения сел, волостей и уездов. Чем ближе были расположены деревни к уездным и губернским городам, к линии железной дороги и сибирскому тракту, тем больше у них была возможность вернее и раньше узнать о событиях, происходящих в своем крае, в других частях страны» [47, с. 43].

Успех Февральской революции в стране поставил перед сибирским населением вопрос о новой форме организации власти в Сибири, поскольку ее прежний административный статус определялся в качестве экономической и, по существу, политической колонии Российской империи. Для Сибири ее статус колонии предусматривал лишь бюрократическую «вертикаль власти». Исходя из официального положения региона, в котором действовало ограниченное городское самоуправление и отсутствовало земство, встал вопрос о преодолении в составе новой России административного неравенства Сибири. Газета «Свободная Сибирь» заявила, что «условия военного времени, быть может, не позволят осуществить в полном объеме федеративное устройство Российского государства, но элементарные права свободной, самоуправляющейся области Сибирь должна получить теперь же» (цит. по: [46, с. 220]).

Ликвидация в ходе революции властных структур прежнего политического режима сразу создала вакуум власти в системе как управления краем, так и поддержания общественного порядка на местах. В первые дни революции без сопротивления были смещены сибирские губернаторы и командующие военными округами, ряд командиров полков и начальников гарнизонов в регионе. От исполнения своих обязанностей освобождались чины губернского, уездного и волостного управления, разоружалась полиция, жандармерия, горная и лесная стража, от ведения дел отстранялись судьи и прокуроры, увольнялись реакционеры из администрации железных дорог и персонал пенитенциарной системы края [7, с. 103; 9, с. 15–19; 36, с. 28–40]. Редакция журнала «Северная Азия» констатировала: «Февральская революция, явившаяся непосредственным результатом событий, разыгравшихся на мировой арене и внутри страны (империалистическая война, контрреволюция 1907–1914 гг.), нашла в Сибири наиболее подготовленную почву: события, происшедшие в центре, воспринимались местами без особых осложнений; борьба за укрепление нового строя нигде не сопровождалась мобилизацией вооруженных контрреволюционных сил» [40, с. 5].

К революции в городе присоединилась и сибирская деревня. Общины крестьян активно и последовательно разрушали систему прежнего сельского аппарата управления, производя аресты и изгнание крестьянских начальников, сельских старшин, приставов, урядников и других представителей низовой сельской полиции. На Алтае местные крестьяне явочным порядком смещали чиновников администрации Кабинета и разоружали местную лесную стражу, парализовав работу 12 лесничеств Округа [31, л. 159; 44, с. 24]. Одновременно они громили на местах все фискальные и акцизные учреждения, уничтожая делопроизводство и архивы. Элементом отрицания сибирской деревней старого порядка стал повсеместный разгром лесничеств, агрономических станций, стихийные порубки леса, которые приняли характер эпидемии [14, л. 172]. Происходил массовый захват крестьянством края казенно-оброчных статей, монастырских и церковных земель. В.М. Рынков резюмирует: «право государства распоряжаться бывшими казенными и кабинетскими землями потеряло в глазах крестьян всякую силу» [32, с. 60].

Важно отметить, что в Сибири по-прежнему существовала прослойка крестьян-старожилов, в основном в глухих таежных деревнях, из людей преклонного возраста, которые имели консервативное мировоззрение. Наличие этой группы монархически настроенных крестьян порождало слухи, что «население готовит сани для похода на город» [8, c. 1], например, в Томске, и будет повторен опыт 1905 г., когда окрестное крестьянство прибыло в город для подавления вместе с солдатами и полицией революционного движения рабочих, служащих и студентов. В реальности крестьяне по ряду объективных причин поддержали новую революцию. Оценивая идейную эволюцию крестьянства в ходе Первой мировой войны, журнал «Северная Азия» отмечает: «Империалистическая война произвела колоссальные идеологические сдвиги и в сибирской деревне. Зажиточное сибирское крестьянство, обескровленное мобилизациями, испытавшее на себе и все другие последствия войны (недостаток товаров и дороговизна, необходимость поддержки семейств мобилизованных, помощь инвалидам войны и пр.), не могло не впитать в себя недовольства самодержавием как источником переживавшихся бедствий» [40, с. 5].

Как и городское население, крестьянство Сибири первоначально свои надежды связывало с Временным правительством, в первую очередь с разрешением областного аграрнокрестьянского вопроса. Весной 1917 г. это было распространенное и общее для всей Сибири настроение. Поэтому крестьяне в своей массе, надеясь на скорый мир, поддержали позицию «оборончества», участвуя в «Займе Свободы», преследуя дезертиров, а также собирая пожертвования на нужды армии и в пользу «павших борцов за свободу». Косвенным проявлением поддержки аграриями края нового режима власти России стал феномен резкого увеличения весной этого года посевной площади в регионе. Видимо, они надеялись на быстрое завершение войны и разрешение проблемы «товарного голода» новым правительством страны. Как отмечает сборник «Красная Сибирь», «по пяти губерниям Сибири 1917 г., по сравнению с 1916 г., дал увеличение посевной площади. После 1917 г. началось сокращение посевной площади почти по всем губерниям Сибири. 1917 г. был годом максимальных запашек за время войны и революции» [22, с. 37].

Однако вскоре наметился перелом в настроениях крестьян по отношению к революционному правительству в связи с раз- ным пониманием сущности организации власти на местах и земельного вопроса. Это было следствием стихийных действий деревни по разрушению старого волостного аппарата управления и мероприятий по «черному переделу» земли, что новыми властями не приветствовалось. Возник и постепенно развивался конфликт крестьянства края с политикой Временного правительства. Позже возникший конфликт областного крестьянства с местными властями по вопросу жизнеустройства постфевральской сибирской деревни принял черты уже политического противостояния аграриев края, требовавших немедленного проведения коренных реформ в регионе, с линией цензового правительства России не решать как «сибирские вопросы», так и общероссийские до созыва Учредительного собрания [42, с. 594]. Внешней формой конфликта являлась поддержка крестьянами весной и летом 1917 г. партии эсеров, пропагандировавших на крестьянских съездах свою аграрную программу в контрасте с аграрной программой кадетов [18, с. 28].

Разрушение в короткий срок старой системы управления и поддержания общественного порядка в Сибири поставило на повестку дня перед ее населением вопрос об организации нового управления и самоуправления [13, с. 20–24]. Разрешение этой проблемы вылилось в фактор многовластия [28] (это явление имело место и в ряде губерний Европейской России [10, с. 55–56]), так как на местах параллельно возникали органы цензового, рабочего, сельского, солдатского, внеклассового городского самоуправления, считавших себя самодостаточной и самодовлеющей властью, то есть в каждой волости своя «самостийная держава» [39, л. 9]. Например, съезд крестьянских депутатов Тюменского уезда заявил, что он является высшим органом власти в своем уезде [4, с. 15]. Съезд крестьянских депутатов Канского уезда постановил безвозмездно конфисковать частновладельческие и церковные земли и объявить недействительными все сделки на землю [34, стлб. 110]. Аналогичная картина сложилась в Иркутском уезде, где съезд крестьянских депутатов решил конфисковать церковные земли [1, с. 34]. В Алтайском округе высшей властью объя- вил себя Барнаульский комитет общественной безопасности [5, с. 39].

Разнообразие новых органов власти, которые возникли в Сибирском регионе в первые месяцы революции, впечатляет: Советы рабочих депутатов, Советы солдатских депутатов, Советы рабочих и солдатских депутатов, Советы крестьянских депутатов [7, с. 107–108] (по сведениям Д.М. Зольникова, в марте 1917 г. возникло 69 Советов разного типа [17, с. 132]), Временные комитеты, Коалиционные комитеты, Комитеты общественной безопасности, Комитеты общественного порядка и безопасности, Комитеты общественного спокойствия, Народные комитеты (по данным Е.Н. Бабиковой, в этот период возникло до 35 различных форм данных комитетов [3, с. 74]), Народные собрания (губернские, городские, уездные, волостные, сельские) и т. д. [2, с. 107–110; 7, с. 107–108; 45, с. 33–39].

Свою роль в государственном строительстве в Сибири начал играть новый общественный институт революции – территориальные и профессиональные съезды и конференции населения региона. Э.И. Черняк, анализируя динамику проведения съездов и конференций сибирской общественности этого периода, констатирует: «С марта по октябрь 1917 г. в Сибири состоялось 350 буржуазно-демократических форумов, из них почти 38 % приходится на форумы служащих и интеллигенции, самой активной части сибирского населения. Более пятой части всех форумов организовали и провели органы управления и самоуправления, более 14 % – кооперативные организации. Немалую общественную активность проявили священнослужители разных вероисповеданий, представители национальных объединений, казаки. Заявили о себе военные и представители сибирской буржуазии» [43, с. 187].

Параллельно выявилось, что сибирское население отказывается признавать полномочия и подчиняться комиссарам Временного правительства, которых назначали из столицы. Протесты общественности края вынудили правительство согласиться на назначение видных сибирских общественных деятелей, в том числе из числа социалистов, своими комиссарами [15, л. 24].

Этот, на первый взгляд, организационнополитический хаос в регионе имеет вполне логичное объяснение: падение прежней системы управления Сибирью, основанной на принципах авторитаризма, бюрократического соподчинения, вызывало поиск новой оптимальной организационной формы демократии в условиях развития общенационального кризиса. Тем более, что Временное правительство рядом принятых решений из-за неопределенности своих полномочий часто выходило за «правовые рамки» старого (имперского) законодательства, на базе которого оно стремилось строить свою деятельность [25, с. 53]. Оно, не имея четкой программы государственного строительства в стране после Февральского политического переворота, сохраняло многие звенья старого аппарата управления на период до созыва Учредительного собрания, стараясь избавиться лишь от того, что мешало так или иначе новому строю [42, с. 597].

В этой ситуации, которую стоит характеризовать как послереволюционный государственный кризис, отразился факт неготовности ряда оппозиционных партий эпохи самодержавия к роли «правящей» партии. Их программы, ориентированные на функционирование в рамках системы Третьеиюньского режима – эволюционное развитие политической системы, то есть «оппозиция его величества», сразу после революции оказались безнадежно устаревшими. Поэтому что делать в новых условиях с учетом участия России в войне и либералы, и правые социалисты по причине отсутствия у них теоретических разработок на послереволюционный период имели смутное представление.

Этот факт признавали теоретики кадетов и эсеров, чьи партии в результате Февральской революции оказались весной 1917 г. у руля управления страной. Так, глава эсеров России В.М. Чернов, объясняя неопределенность теории в программе партии, писал, что «Виктор Чернов, создатель “военной доктрины” партии, теоретик движения, чувствовал себя в полном одиночестве» [41, c. 370]. Ему вторил лидер кадетов П.Н. Милюков, писавший, что его партией только 6 мая 1917 г. «впервые весь критический материал, созданный деятельностью или, точнее, бездеятель- ностью первого правительства, был собран и сформулирован в виде тезисов положительной политической программы» [25, с. 99]. В первую очередь, либералами теоретически не был разработан вопрос о земле в новых политических условиях, поэтому они должны были его разрешение отложить до созыва Учредительного собрания [11, с. 11]. Кроме того, они не имели плана стратегического развития страны на послереволюционный период. Как писал ведущий теоретик партии кадетов П.И. Новгородцев, объясняя его отсутствие, «начертание конечного идеала невозможно» (цит. по: [38, с. 399]).

Отсюда следовали постоянные колебания всех кабинетов Временного правительства при осуществлении революционных преобразований в России, политика проб и ошибок, временных союзов и компромиссов, откладывание основных вопросов жизни страны на усмотрение Учредительного собрания, что было характерно для общей политической линии кадетов и эсеров. Например, политику правых социалистов П.Н. Милюков определил так: «Социалисты защищают буржуазную революцию от революции социалистической» [25, с. 103]. В итоге политика временных союзов и компромиссов стала одной из причин неэффективности управления страной Временным правительством в постфевральский период. Факт расстройства аппарата управления признал официоз партии эсеров «Дело народа» – «старой власти нет: одни органы разрушены, другие нежизнеспособны, а главное – лишены всякого авторитета в глазах народа» [12]. Данная констатация реального положения дел в стране полностью была применима и к политической ситуации в Сибирском регионе.

Подводя итоги, стоит признать, что Февральский политический переворот 1917 г. в России стал итогом развития общенационального кризиса начала ХХ века. Это в полной мере касалось Сибири, которая, помимо общенациональных проблем, имела и особые «сибирские исторические вопросы», обусловленные ее колониальным прошлым и административным статусом края. Первая мировая война, полностью истощив организм Российской империи, усугубила общероссийские и сибирские проблемы. По этой причине Фев- ральская революция стала попыткой выхода из общенационального кризиса и способом разрешения как общих для всей страны, так и сугубо краевых проблем Сибири, касавшихся ее административного статуса, областного аграрно-крестьянского вопроса, самоуправления, сбытового и снабженческого кризисов. Попытка немедленного разрешения этих проблем в условиях высокой общественной активности населения Сибирского региона и теоретической неготовности ведущих политических партий России, а также движения сибирских областников обозначить вектор революционных преобразований как в стране в целом, так и отдельно в Сибири, привели к постреволюционному кризису, который стоит характеризовать как потерю управляемости в регионе и регионом и разбалансировку интересов социальных групп края. Поэтому постфевральский кризис в Сибирском регионе стал прологом к дальнейшему углублению всех противоречий сибирского общества.