Специфика формирования "минусинского" локального варианта культуры раннесредневековых тюрок: опыт реконструкции

История Минусинской котловины во второй половине I тыс. н. э. связывается, главным образом, со становлением и развитием общности кыргызов, оказавших большое влияние на политическую и этнокультурную ситуацию в Центральной Азии. Однако не менее важным сюжетом рассматриваемого периода является присутствие на Среднем Енисее тюрок – основателей крупнейших кочевых империй того времени. Несмотря на то, что памятники тюркской культуры в Минусинской котловине известны с XVIII в. и их исследованию посвящена обширная литература, многие аспекты суще- ствования кочевников обозначенной общности в данном регионе изучены весьма фрагментарно. В частности, открытой остается проблема происхождения «минусинского» локального варианта культуры раннесредневековых тюрок, включающая комплекс вопросов, связанных с определением времени его сложения, уточнением компонентов, принявших участие в этом процессе, реконструкцией исторического контекста. Попытке обобщения исследовательского опыта, а также решению отдельных проблем в указанном направлении посвящена настоящая работа.

^∗ Исследование проведено при поддержке Минобрнауки РФ (постановление № 220, проект № 2013-22004-129).

Серегин Н. Н. Специфика формирования «минусинского» локального варианта культуры раннесредневековых тюрок: опыт реконструкции // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2014. Т. 13, вып. 5: Археология и этнография. С. 177-185.

ISSN 1818-7919

Вестник НГ”. Серия: История, филология. 2014. Том 13, выпуск 5: Археология и этнография © Н. Н. Серегин, 2014

Анализ археологических памятников раннего Средневековья позволяет сделать вывод о сложении на территории Минусинской котловины локального варианта тюркской культуры, условно обозначаемого как «минусинский» [ Худяков, 2004. С. 89; Серегин, 2012 ] . В работах многих исследователей представлен опыт систематизации материалов раскопок раннесредневековых комплексов Среднего Енисея. В числе прочих решался вопрос о времени и обстоятельствах появления тюрок в этом регионе. Наиболее последовательно представлена позиция ученых, придерживающихся точки зрения о том, что носители обряда захоронения в сопровождении лошади проникли на территорию Минусинской котловины не ранее VIII в. [ Худяков, 2004. С. 89; Нестеров, 1985. С. 118; Митько, Тетерин, 1998. С. 403 ] . Трактовка исторических обстоятельств при этом различная. По мнению Ю. С. Худякова, поддерживаемого в настоящее время многими исследователями, тюрки появились на Среднем Енисее в результате военного похода 710–711 гг., известного по материалам письменных источников [ 2004. С. 94 ] . С. П. Нестеров предположил, что ключевым событием стал распад II Восточно-Тюркского каганата в середине VIII в. [ 1985. С. 118 ] .

Гораздо менее распространенной является точка зрения о раннем появлении тюрок в Минусинской котловине. Впервые такая позиция была представлена в монографии А. А. Гавриловой. Исследовательница отнесла к «кудыргинскому типу могил» объекты нескольких некрополей Среднего Енисея, включив в круг комплексов этого периода ряд заведомо более поздних памятников [ 1965. С. 58-59 ] . Д. Г. Савинов датировал наиболее ранние погребения тюрок на территории Минусинской котловины VI–VII вв., связав проникновение «какой-то группы алтайского населения на Средний Енисей» с завоеванием владения Цигу Мухан-каганом в середине VI в. [ Кляшторный, Савинов, 2005. С. 232 ] .

В работах указанных специалистов в той или иной степени раскрыты особенности погребальной и поминальной обрядности тюрок на территории Минусинской котловины, однако объяснения зафиксированным характеристикам не представлены. Остались дискуссионными и другие аспекты, частич- но обозначенные выше. Учитывая важность детального изучения происходивших на Среднем Енисее культурных процессов для понимания раннесредневековой истории всего Центрально-Азиатского региона, очевидна необходимость решения накопившихся вопросов путем проведения специального исследования.

Осуществление объективной реконструкции хода формирования конкретной общности по археологическим источникам требует анализа материалов всех известных памятников. При этом наиболее информативными являются хронологически ранние объекты, сохранившие совокупность показателей, отражающих сложение характерных черт обрядовой практики. Известно, что в археологических материалах процесс становления культурных традиций зачастую отражен весьма фрагментарно. Тем не менее детальное исследование позволяет зафиксировать необходимые характеристики, являющиеся основой для дальнейших заключений.

Ранние памятники тюркской культуры Минусинской котловины датируются в рамках кудыргинского этапа в развитии данной общности (вторая половина VI – первая половина VII в.). Комплексы этого периода в рассматриваемом регионе, как и на сопредельных территориях, весьма немногочисленны. В Минусинской котловине к ним могут быть отнесены объекты, раскопанные на памятниках Усть-Тесь [ Киселев, 1929. С. 146 ] , Белый Яр II [ Поселянин и др., 1999 ] , Терен-Кель [ Худяков, 1999 ] . Обозначенная датировка погребений основывается на анализе характерных форм предметов сопроводительного инвентаря, главным образом, конского снаряжения (удила со стержневыми, с несколько загнутыми концами, роговыми и костяными псалиями; стремена; украшения узды) [ Серегин, 2012. С. 536-537 ] . Имеющихся материалов достаточно для определения хронологии рассматриваемых памятников в рамках кудыргинского этапа с возможным «заходом» в середину VII в. Дополнительным, хотя и косвенным, признаком можно считать отсутствие в погребениях элементов предметного комплекса, получивших широкое распространение во второй половине VII – первой половине VIII в., прежде всего, характерной поясной гарнитуры «катандинского» типа.

Погребальная обрядность, зафиксированная при исследовании ранних комплексов тюрок на территории Минусинской котловины, не включает каких-либо характеристик, резко отличающих памятники этого периода от объектов данного региона более позднего времени. Поэтому представляется возможным говорить о том, что основные показатели наземных и внутримогильных сооружений, а также погребального ритуала населения «минусинского» локального варианта сложились уже на кудыргинском этапе. Представим суммарную характеристику захоронений Минусинской котловины второй половины VI – первой половины VII в., с акцентом на рассмотрении традиций, не типичных для обрядовой практики кочевников тюркской культуры на сопредельных территориях, что в дальнейшем станет основой для заключений о специфике формирования локального варианта.

При исследовании ряда некрополей тюркской культуры Минусинской котловины, в том числе одного из ранних комплексов [ Поселянин и др., 1999 ] , отмечены некоторые особенности взаимного размещения объектов. Курганы расположены компактно на ограниченном пространстве, зафиксированы также смежные насыпи, образующие своего рода «соты» [ Митько, Тетерин, 1998. С. 380 ] . Такая планиграфия не характерна для могильников раннесредневековых тюрок на других территориях распространения общности. Нетипичной также является подквадратная форма насыпей-оград, отмеченная при раскопках отдельных памятников Минусинской котловины. Более стандартные внутримогильные конструкции ранних погребений тюрок на Среднем Енисее. Почти во всех захоронениях с лошадью животное находилось на невысокой приступке, выше человека. Для «одиночных» погребений (без лошади) характерна простая могильная яма. Погребальная камера представлена в ряде памятников кудыргинского этапа в виде гроба. В одном захоронении зафиксирован подбой.

Показательным элементом обрядовой практики населения «минусинского» локального варианта является погребальный ритуал. Анализ совокупности таких характеристик, как ориентировка и взаимное расположение умершего человека и сопровождавшей его лошади показывает, что во второй половине VI – первой половине

VII в. у раннесредневековых тюрок Среднего Енисея произошло сложение стандарта погребального ритуала, отличного от традиций кочевников рассматриваемой общности на других территориях [ Серегин, 2010. С. 177 ] . Для обрядовой практики номадов рассматриваемой общности Алтая, Тувы и Монголии (более 60 % объектов) были характерны ориентировка человека в восточный сектор горизонта, противоположное направление лошади и расположение животного слева от умершего. Материалы раскопок погребений тюркской культуры Минусинской котловины демонстрируют другое сочетание показателей: человек и сопровождавшая его лошадь (или овца) направлены головой на запад, причем животное чаще находилось справа. Другой отличительный признак – лошадь в раннесредневековых захоронениях на Среднем Енисее нередко лежала на боку, в то время как в комплексах, раскопанных на сопредельных территориях, преобладало положение «на животе».

Обозначенные черты погребальной обрядности сохранились и получили продолжение на последующих этапах развития «минусинского» локального варианта. Закономерным является вопрос о причинах таких серьезных отличий традиций населения тюркской культуры на Среднем Енисее от стандартных характеристик памятников рассматриваемой общности на сопредельных территориях. Логичным представляется предположение о том, что зафиксированная специфика ряда черт погребального обряда связана с особенностями процессов формирования локального варианта, а именно компонентов, принявших в этом участие.

На наш взгляд, ответ на данный вопрос требует обращения к результатам раскопок памятников предшествующего хронологического периода. Совокупность показателей, отличающих уже ранние погребения тюрок Минусинской котловины, имеет устойчивые аналогии в материалах развитого и особенно позднего этапов булан-кобинской культуры Алтая хуннуско-сяньбийского времени (II– V вв. н. э.). Представим эти схожие черты более подробно.

Для некрополей булан-кобинской культуры Алтая характерно компактное расположение курганов вплотную друг к другу. В ряде случаев смежные надмогильные конструкции образуют сооружения, напоминающие по форме «соты» [ Соенов, 2003.

С. 30; Матренин, 20056. С. 111-112 ] . Такая ситуация весьма последовательно фиксируется в материалах комплексов позднего этапа данной общности (см.: [ Соенов, Эбель, 1992; Соенов, 2000; Тишкин, Горбунов, 2003. С. 460 ] и др.). Одним из вариантов оформления наземных конструкций у населения булан-кобинской культуры были подквадратные ограды. Подобные конструкции отмечены в ходе раскопок могильников Дя-лян [ Соенов, 2003. С. 16 ] , Кальджин VI [ Молодин и др., 2004. С. 159-160 ] , Кок-Паш [ Бобров и др., 2003. Рис. 4, 7, 24, 25 ] , Курай-ка [ Слюсаренко и др., 2008 ] и др.

Достаточно распространенной формой погребального ритуала на развитом и позднем этапах существования булан-кобинской культуры Алтая было захоронение человека в сопровождении лошади при ориентировке умерших в западный сектор горизонта. Животное, нередко положенное на бок, находилось слева или справа от человека на одном с ним уровне или на невысокой приступке. В ряде случаев человек был помещен в подбое. Такая картина, весьма схожая с традициями погребального ритуала населения «минусинского» локального варианта, зафиксирована на могильниках Верх-Уймон [ Соенов, Эбель, 1992; Соенов, 2000 ] , Катанда I [ Гаврилова, 1965. С. 54 ] , Степушка I [ Кирюшин и др., 2011 ] , Чендек [ Соенов, Эбель, 1992 ] и др., датирующихся в рамках IV–V вв.

Важно отметить, что обозначенная совокупность признаков погребального ритуала, характерная для отдельных групп населения булан-кобинской культуры, не получила развития в традициях какой-либо общности раннего Средневековья, за исключением носителей «минусинского» локального варианта. Вместе с тем на территории Среднего Енисея она появляется как будто в уже сложившемся виде. Традиция захоронения по обряду ингумации в сопровождении лошади не имеет корней в рассматриваемом регионе и, очевидно, была принесена в Минусинскую котловину в середине VI в. н. э. какой-то группой населения. Учитывая наличие комплекса схожих признаков, фиксирующихся в материалах раскопок ряда некрополей Алтая IV–V вв. и памятников «минусинского» локального варианта тюркской культуры (планиграфия объектов, отдельные типы наземных и внутримогильных конструкций, погребальный ритуал), представляется возможным рассматривать предположение о том, что этой пришлой группой были носители булан-кобинской культуры. Отметим, что обозначенным характеристикам наиболее полно соответствуют «айрыдашская» и «верх-уймонская» группы погребений «булан-кобинцев» [Матренин, 2005а, С. 97] 1.

Вопрос о возможной преемственности булан-кобинской и тюркской культур неоднократно и на различном уровне рассматривался многими исследователями. Ранее для его решения привлекались исключительно результаты раскопок на территории Алтая. С одной стороны, анализ результатов исследования памятников обозначенных общностей показывает схожие черты в предметном комплексе [ Тишкин, Серегин, 2011. С. 28 ] , а также отдельных характеристиках ритуальных объектов. Однако погребальный обряд носителей булан-кобинской культуры не находит устойчивого продолжения в традициях тюркской культуры. Захоронения с лошадью, создававшиеся населением Алтая хуннуско-сяньбийского времени, серьезно отличаются по ряду признаков от стандартных погребений тюрок раннего Средневековья в данном регионе, а также на сопредельных территориях Тувы и Монголии. Поэтому устойчивая фиксация традиций отдельных групп населения Алтая IV–V вв. в материалах раскопок памятников «минусинского» локального варианта позволяет по-новому рассматривать исторические судьбы «булан-кобинцев».

Одним из центральных сюжетов истории создателей Первого каганата была активная военная экспансия. Известно, что значительную часть войска тюрок составляли за- висимые группы населения, включенные в империю кочевников. Интересную информацию в этом плане предоставляет часто цитируемый фрагмент китайской летописи, в котором сообщается о том, что тюрки «геройствовали в пустынях севера» силами многочисленных племен теле [Бичурин, 1950. С. 301]. Вполне вероятно, что в ходе реализации одной из военных операций, направленных на присоединение Минусинской котловины, были задействованы отдельные группы «булан-кобинцев», вошедших в состав каганата. Такой поход, судя по обоснованной выше хронологии ранних погребений «минусинского» локального варианта тюркской культуры, был осуществлен в середине – второй половине VI в.

Необходимо подчеркнуть, что представленный в настоящей статье вариант реконструкции процессов происхождения «минусинского» локального варианта культуры раннесредневековых тюрок является гипотезой, требующей не только дальнейшей проработки и развернутой аргументации, но также подробного обсуждения и проверки новыми материалами. Очевидна необходимость детального анализа целого ряда проблем, связанных с изучением этнокультурной ситуации на территории Среднего Енисея в середине I тыс. н. э. К примеру, неясным остается соотношение археологических комплексов тюркской и таштыкской культур в Минусинской котловине. Исследование этого вопроса актуально не только в свете имеющихся датировок погребальных памятников, но также учитывая полученные интересные результаты анализа таштыкских миниатюр V–VI вв. с изображениями «рыцарей», соотносимых, по мнению ряда исследователей, с ранними группами тюрок, попавших на Средний Енисей во время их первой широкой экспансии [ Савинов, 2008. С. 187-188; Панкова, 2011. С. 117, 138-139 ] . Не менее актуальным направлением работы остается изучение особенностей последующего развития общности раннесредневековых тюрок на территории Минусинской котловины.