Специфика хронотопической организации романа Д. М. Липскерова «Сорок лет Чанчжоэ»

В статье анализируется хроническая организация романа «Сорок лет Чанчжоэ», прослеживается его параллель с философией Шеллинга и Новалиса. Также произведение сопоставляется с «претекстом» — романом Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества».

Творчества Дмитрия Михайловича Лип-скерова стало известно отечественным читателям и исследователям после постановки в 1989 г. в Театре-студии Олега Табакова и «Ленкоме» его драм «Река на асфальте» и «Школа с театральным уклоном». С середины 1990-х гг. проза автора активно публикуется в «толстых» журналах. Широкую известность ему принес вышедший в 1996 г. роман «Сорок лет Чанчжоэ» [3]. Многие исследователи отмечают его сюжетно-тематическую взаимосвязь с книгой Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» [4]. Д. Линекеров признавал: «Я к Маркесу отношусь как к выдающемуся писателю современности. Это один из самых великих ныне живущих... писателей XX века. С ним некого рядом поставить из ныне здравствующих. По. силе и МОШИ с Маркесом никто не сравнится» [5]. В связи с этим попытаемся сопоставить организацию данных произведений. Кроме того, тексты и Липске-рова, и Маркеса вплетаются в гипертекст западной литературы и насыщаются литературными аллюзиями к Новалису, Шеллингу и др.

Фигура Шаллера, например, иронически отсылает к Новалису, точнее, к его философии «магического идеализма», утопии абсолютной власти человека в духовном и мате1-риальном мире. Как и Новалис, мечтавший о беспредельном совершенствовании человеческого тела, о переустройстве человека как физиологического существа, герой совер-

шенствуется духовно, размышляя о смысле и первоосновах бытия, и физически. «Он поднимал все тяжелые предметы, попадающиеся ему под руку, — от увесистых деревянных брусков до чугунных тисков, стоящих в мастерской дяди» [3, с. 61].

Также можно отметить параллель между романом Д. М. Липскерова и философией Шеллинга. Одним из принципов романтического мировоззрения был культ женского начала. Шаллер же переосмысливает эту идею посредством эротических образов: «... Господь создал из ребра первенца искусственное чрево в образе Евы, из которого никогда не родится космическое пространство, а лишь такие же бесчисленные орудия и неутоленные чрева... А Лизочка... А с Лизочкой, когда все разойдутся, зачну галактику...» [3, с. 97]. Кроме того, именно женщина порождает и город, и его население, и даже ветер: «Незнакомка в нечеловеческих муках родила небольшой вихрь, который завис посреди комнаты, втягивая в свою воронку мелкие предметы... На следующее утро жители Чанчжоэ проснулись и обнаружили в природе некоторые изменения. В городе появился ветер...» [3, с. 181]. '

В романе Г. Г. Маркеса хронотоп Ма-кондо соотносится с историей шести поколений семьи Буэндиа, жизнь которых из поколения в поколение повторяется. Своего рода «обозначением» уникальности хронотопа романа Маркеса становится мысль одной из героинь романа, Пилар Тернеры: «История этой семьи представляет собой цепь неминуемых повторений, вращающееся колесо, которое продолжало бы вращаться вечно, до бесконечности, если бы не все увеличивающийся и необратимый износ оси» [4, с. 351]. Учитывая опыт Маркеса и опираясь на известное исследование М. М. Бахтина [1, с. 87 — 157], мы полагаем возможным выделить типы хронотопов в романе «Сорок лет Чанчжоэ».

Во-первых, время в романе можно назвать авантюрным, по Бахтину, «пустым», так как в нем ничего не меняется, оно «не оставляет никаких следов, никаких сохраняющихся примет своего течения». Внутри авантюрное время слагается из ряда коротких отрезков, соответствующих отдельным авантюрам, внутри которых время организованно внешне технически. Временные отрезки вводятся и пересекаются специфическими «вдруг», «как раз», являющимися его наиболее адекватными характеристиками, поскольку оно начинается со случайной одновременности или разновременности. Все моменты авантюрного времени управляются случаем, который представляет собой специфическое время вмешательства иррациональных сил в человеческую жизнь. Моменты авантюрного времени лежат в точке разрыва нормального хода событий, в точке, где ряд прерывается и дает место для вторжения нечеловеческих сил. У Д. М. Липскерова это отчетливо наблюдается в момент возникновения города. Размеренное течение жизни в Чанчжоэ нарушается после огромного и необъяснимого нашествия кур и гибели от них двух человек: «...как-то резко потемнело на небесах, воздух стал влажным и тягучим, что-то потрескивало в природе я, казалось, вот-вот надломится... Неожиданно в небесах вспыхнуло молнией, что-то в природе надломилось, и взору Семена Ильича предстало зрелище поистине необычайное, способное и в душу просвещенного внести смуту. По климовскому полю, по всему его поперечнику, на сколько хватало взора, усиленного биноклем, в полнейшей тишине мчались куры... Капитан Ренатов погиб через четверть часа после того, как уразумел, что происходит...» [3, с. И].

Немаловажным в структуре романа оказывается хронотоп дороги. Дорога — место встреч; по Бахтину, «точка завязывания и место совершения событий». В романе Д. М. Липскерова эта роль отведена Чанчжоэ, куда приходят люди со всех концов страны. С мотивом встречи может сочетаться хронотоп порога, но наиболее существенно его «восполнение» — это хронотоп кризиса И жизненного перелома. В литературе хронотоп порога всегда метафоричен и символичен. Время в нем является мгновением, как бы не имеющим длительности и выпадающим из нормального течения биографического времени. Эти «решающие мгновения» могут входить в большие объемлющие хронотопы. Так, в романе внутри основного хронотопа выделяются и менее объемные пространственно-временные отношения, например хронотоп дома Шаллера и хронотоп дома-интерната.

Дом полковника является олицетворением пути, постоянного нравственного поиска и поиска смысла жизни. Находясь дома с женой, Шаллер не перестает быть одиноким, задаваться вопросами о смысле жизни, о происхождении и, главное, о назначении в жизни, В финале романа благодаря забвению герой вдруг понимает, что он — основатель города Чанчжоэ: «...меня зовут Мохаммедом Абали. Я — отец-пустынник, отшельник ..» [3, с. 81]. Это так называемый мотив полигенезиса — вторичного перерождения. Другим минихронотопом можно считать интернат имени графа Оп лакеи на, где постоянно происходит что-нибудь странное (например, несколько детоубийств). Основной же его житель, Джером, подобно Шаллеру, находится в поиске смысла существования всего в жизни, в том числе родного города. Вероятно, безуспешные попытки заставляют его не покидать город со всеми жителями (так поступает и полковник, хотя неосознанно).

У Г. Г. Маркеса небольшой городок Макондо образует особый мир, включающий в себя и Латинскую Америку, и всю западную цивилизацию. При этом центральной в произведении становится тема одиночества, отчуждения от «других», стоического преодоления непонимания. В романе Д. Липскерова появляется «русский Макондо». Чанчжоэ возникает в России, судя по названию, близко к Китаю. Начальная точка города — землянка пустынника, православного старца Мохаммеда Абали: «История Чанчжоэ насчитывает чуть более сорока лет... Первый день летоисчисления приходится на осенний день, когда луна стояла против солнца. Сорок лет назад на месте города была голая степь. В этой степи, безветренной и сухой, в небольшой землянке поселился первый чанчжоэйский житель, отец-пустынник Мохаммед Абали, че- ЛОБёК ДОСТОЙНЫЙ В СВОёМ ПОСЛуШаНИИ ииЖс* ственному зову. Откуда и зачем пришел в нищую степь Мохаммед Абали — ничего этого не известно. Единственное, что имел при себе пустынник из мирских вещиц, была жестяная кружка, в которую он с вечера насыпал песок, а к утру получал из него воду» [3, с. 83].

Люди сюда приходят, как и в Макондо, из ниоткуда: дорожный скарб зрительно представляет новую персону, профессия прибывшего составляет все его забытое прошлое. Как следует из расшифрованной летописи города Елены Белецкой, сначала людей можно было считать единицами, затем они стали приходить целыми семьями и даже толпами и в итоге составили многочисленное население. Вокруг одного главного героя возникают множество безликих персонажей. Город обустраивается удивительно быстро и одновременно очень медленно. Сорок лет от начала до конца Чанчжоэ условны, так как растягиваются до нескольких сотен лет и сужаются до двух-трех дней. Моххамед Абали является современником потомков, но его внешность не меняется со дня основания города. Осталь ные жители периодически забывают прошлое. Проснувшиеся герои получают новые имена. Почти то же происходит в Макондо, где все жители заражены бессонницей, приводящей к потере памяти, но излечимой. Евдокия Андреевна, она же мадемуазель Бибигон, в романе Д. Липскерова — своего рода пародийный образ богини плодородия. Она становится женой почти всех мужчин в городе, рожает детей, а потом забывает все и начинает новую жизнь. Дети-сироты «Интерната имени графа Оплаксина, погибшего в боях за собственную совесть» получают разрешение взять новые имена. Так, один из мальчиков нарекает себя на английский манер Джеромом. Правда, он утверждает, что приходится сыном капитану Ренатову и, как оказалось впоследствии, мадемуазель Бибигон. То же происходит и с графом Д. Оп-лаксиным, в прошлом знаменитым любовником корейцем Ван Ким Геном. Некоторые персонажи, в частности Шаллер и отец Гав-рон, помнят прошлое, но, судя по летописи города, неточно. На наш взгляд, критерий разделения героев по их способности к воспоминаниям — пародийная отсылка к древнегреческой мифологии, где река Лета и даруемое ею «забвение» являются неотъемлемой частью царства мертвых: «умершие есть те, кто потерял память».

О. Славникова справедливо замечает, что, «оставаясь в рамках заданной Маркесом, чрезвычайно емкой модели. Дм. Лип-11 скеров наполнил ее чисто русским содержанием, иллюстрируя то, что, казалось бы, известно всем» [6]. Так, например, купец Ягудин решает на главной площади города построить Башню Счастья. Идея заключается в том, чтобы, не умирая, попасть на небо, живыми оказаться в раю. Однако Д. М. Липс-керов развивает сюжетную линию крайне парадоксально. Ягудин, добившись от толпы дружного вопля: «Верим!», внезапно отвечает: «Ну и идиоты! Кретины! Быдло!» - и бросается с башни на камни мостовой. Другая чисто русская черта — святыми в Чанчжоэ становятся самые большие грешники. Философа Лазорихия (он же Мохаммед Абали) канонизируют после казни за убийство собственной матери. Население руководствуется жалостью и радостью прощения великого греха. Это не церковный акт, но пародия на него, а также на фрей- дистские идеи и символы. Святой в Чанчжоэ — фигура смеховая.

Главное событие романа — нашествие на Чанчжоэ несметных полчищ кур, причем название города означает «Куриный город». Заметим, что в мифах Южного Ки тая «курица выступает в роли творца; черная и белая куры откладывают по девять яиц каждая, из которых вылупляются, соответственно, плохие и хорошие люди» [2, с. 206]. К финалу на теле у горожан начинают расти перья. Кульминационным моментом становится противостояние людей, частично превратившихся в кур, куриной стае, которая перед лицом опасности внезапно обретает прежнюю организованность и улетает из злополучного города. «Птицы поднимались неуклюже, чересчур часто взмахивая крыльями. Но они все же летели, выстраиваясь в длинный куриный клин... Через считанные секунды все куры в Чанч- жоэ поднялись в воздух... Через минуту куриный клин закрыл солнце, и наступило солнечное затмение. Кур было такое великое множество и они улетали так долго, что, после того как последняя тварь скрылась за горизонтом, наступила ночь...» [3, с. 379].

Таким образом, пародируя маркесов-ский роман, насыщая собственный текст мифологическими, фрейдистскими, литературными аллюзиями, Д. М. Линекеров создает сложное пространство, хронотоличе-ское единство которого определяется соединением нескольких типов хронотопа, и насыщает его сугубо «русскими» мотивами и персонажами.