Субъект и объект познания в контексте исторической реконструкции

В проекте новоевропейской науки, где путем разграничения познающего субъекта и познаваемого объекта по-новому решалась проблема истины и заблуждения, субъект познания фактически отделял себя от возможности смешения рационального и эмоционального, а в объекте становилось возможным дифференцировать чувственное и логическое, содержательное и формальное [8, с. 42]. Именно возможность такого смешения таила в себе опасность заблуждения, и философы Нового времени взялись за поиски технологии такой дифференциации, а также отдельных ее принципов [1, с. 112]. Отсюда и родились основные новоевропейские философские школы, такие как рационализм и эмпиризм, материализм и идеализм и др.

Все новоевропейские философы были едины в том, что объективность – один из фундаментальных идеалов научности как таковой. Вот почему Декарт и его последователи даже не рассматривали историю в качестве науки. Слишком уж неоднородным и случайным казалось историческое знание, тем более, что экспериментальное восполнение существующих пробелов в историческом познании не представляется возможным. Да и математизация истории, подобная физической, не удалась, а в Новое время все больше сторонников находил тезис о том, что всякая область знания научна ровно настолько, насколько она математизируема [7, с. 307]. Все вышесказанное привело к тому, что историческую науку лишь в XIX в. удалось вернуть на прежнее место среди других наук. Но именно тогда перед философами и методологами встала дилемма: либо историческое знание должно стать не менее объективным, нежели естественные науки, либо субъективность вполне допустима в исторической науке.

Современник Декарта Д. Вико считал, фактически выступая против мейнстрима, что все человеческое знание не является объективным [2, с. 148]. По его мнению, человек познает лишь подобное себе, то есть только то, что им же и создано или порождено. Данная точка зрения в целом согласуется с позицией современных конструктивистов, да и не только конструктивистов. «История – дело тонкое. Если просто собирать сведения из разных источников, то они чаще всего противоречат друг другу. Если же отобрать только те, которые между собой согласуются, то они рассыплются, как стальные шарики, сложенные в виде пирамиды. Надо бы их склеить, сцементировать, да нечем!» [ 3, с. 82].

В современной исторической науке вполне уместна тема, возникшая в рамках историконаучных и методологических штудий. Речь идет о том, каким образом должны выглядеть результаты исторической реконструкции. В одном случае ученые пытаются представить наших далеких предков совсем такими же, как мы сами, абстрагируясь от возможной исторической дистанции, проводимой как в мыслях, так и в действиях. Вторая позиция состоит в том, чтобы исходить из огромной пропасти между предыдущими и нынешними поколениями, пролегающей и в умах, и в той самой повседневной жизнедеятельности, которая становится предметом исследования. В истории науки первая позиция получила название презентизма, тогда как вторая именуется антикваризмом [5, с. 12]. Как отмечает Н.И. Кузнецова, антикваризм – это попытка взглянуть на прошлое глазами его современников, увидеть мир таким, каким он виделся самим его обитателям. В презентизме, напротив, проявляется желание стереть всякие различия между ментальностью прошлых поколений и наших современников. Условия современного общества предлагают бесконечное множество возможных идентификаций, каждая из которых позволяет человеку создать определенный Я-образ.

Обращаясь к «первоавтору» термина «идентичность», Ф. Брентано, можно найти высказывание, которое имплицитно содержит в себе обоснование природы социальной идентичности. Он отмечает, что в каждом обществе имеются различные положительные определения, оговаривающие, каким образом следует вести себя в пределах своей правовой сферы, как распоряжаться своей свободой и имуществом. Общественное мнение поощряет усердие, великодушие и экономность, каждое – на своем месте, и порицает косность, жадность, расточительство и многое другое.

После того, как индивидуум сам начинает себя осознавать членом общества, устанавливать и принимать этико-правовые, общественные и религиозные нормы, то есть становится субъектом социума, формирующим социальную реальность (и свою социальную идентичность) в соответствии со своими самоидентификационными критериями, неизбежно возникающая ситуация понимания действительности выводит на первое место проблему бытия субъекта как такового и вопросы именно субъект-субъектных взаимодействий, а также взаимосвязи между субъектом и объектом познания.

Тесная связь между субъектом и объектом познания, выдвигаемая на передний план постмодернистами, поставила под вопрос саму возможность объективного познания. При этом под объектом познания понимается социальная (бытийная) реальность – «жизнь как она есть», а под средством познания – современная наука, которая, по мнению некоторых современных ученых-социологов и философов, не способна своими методами познать жизнь во всем ее многообразии, поэтому «противоречие между наукой как средством исследования и "жизнью как она есть" как объектом исследования образует коренную апорию современного общественноисторического познания» [4, с. 249].

Историческое сознание в его понимании приверженцами историзма означает признание независимости прошлого и попытку реконструировать его во всей особости, а лишь затем применять сделанные открытия к современности. Результатом этой программы стало углубление различий между элитарным и народным взглядом на прошлое, существующих и по сей день. Профессиональные историки настаивают на необходимости длительного погружения в первоисточники, намеренного отказа от сегодняшних представлений и чрезвычайно высокого уровня сопереживания и воображения. С другой стороны, популярное историческое знание характеризуется крайне избирательным интересом к дошедшим до нас элементам [6, с. 35–37].

Естественно поэтому реальные формы мышления, проявляющиеся в социальных науках, сравнительно мало привлекали внимание критических философов истории. Потратив немалые усилия для того, чтобы доказать существование априорных условий исторического разума, они мало конкретного сказали о том, как думают историки, когда они занимаются историей. Иными словами, критика исторического разума не стала для них программой эмпирического исследования зарождающейся системы наук о человеке. Прошедшее с тех пор столетие создало интеллектуальные условия и выработало технические приемы для более последовательного применения критического подхода к научному мышлению. Главным из этих условий является, несомненно, критика науки, опирающаяся на идею социального конструирования знания и рассматривающая саму науку как одну из культурных практик.